ное, потому, что это такое довольно кафкианское произведение).
И естественно, что касается Серафимовича, да многих замечательных писателей, Березовского… Господи, да мало ли их было, да? Даже, я думаю, в какой-то степени самого Горького, у которого все-таки процент удачных текстов хотя и велик, но не зашкаливает. Ничего страшного, если что-то забудется, если от Горького будут помнить прежде всего рассказы (он был блистательный новеллист) и некоторую часть публицистики — например, статью «О русском крестьянстве» или сборник «Заметки из дневника. Воспоминания», который я считаю литературой высочайшей пробы. А история литературы отфильтровывает дурные вещи, поэтому-то мы и соревнуемся не за приз, а за бессмертие.
«Как вы считаете, является ли Павел Сербский примером для людей православных, познающих, но и сомневающихся? Ведь он неоднократно писал, что его с молодости тревожил вопрос о предопределении. «Если Бог наперед знает, что я стану убийцей, игроком или неизвестно каким грешником, могу ли я им не стать? Если не стану, то знание Его ничего не стоит, а если стану — то где же здесь свобода?» Какую свободу предоставляет Бог? Свободу в выборе смыслов и цели? Но ведь из-за двойственности сознания человек будет постоянно колебаться».
Послушайте, во-первых, Павел Сербский все-таки для себя снял этот вопрос. Во-вторых, этот вопрос вообще снимается довольно легко. Понимаете, мы же не в исламе, где все действия человека заранее записаны в Книге жизни, и поэтому господствует фатализм. Христианство — это именно религия свободного выбора. И посылая сына своего на землю, Господь вовсе не был уверен в том, что его распнут. Он испытывал всех. Нашелся Иуда. Нашелся Петр. Нашелся Павел — апостол, который не знал Христа и был гонителем Христа, а в конце концов прозрел духовно.
Это вопрос свободного выбора, понимаете. Как было у меня (опять же грех себя цитировать): «Роли все утверждены, но кастинг до сих пор не кончен». Кастинг продолжается (вот в этом-то все и дело), поэтому каждый выбирает эту роль себе. И вы прекрасно понимаете, что ваш выбор не предопределен. У вас есть компас нравственный и есть свобода либо верить этому компасу, либо нет. А так человеку все вложено. Надо просто рассматривать себя не как зрителя, а как солдата этой армии.
Вернемся через три минуты.
РЕКЛАМА
Продолжаем разговор.
«Как вы относитесь к выдвижению Звягинцева, — ну, «Нелюбви», в смысле, — на «Оскар»? »
Очень положительно отношусь. Мне нравится эта картина. Честно сказать, я болел за «Заложников», но это потому, что «Заложники» Гигинеишвили просто как-то ну очень глубоко в меня попали и очень виртуозно сделаны. Я пересмотрел картину вот недавно — просто потому, что пошел на премьеру и повел максимум близких мне и любимых людей, чтобы они просто этим тоже… не скажу «насладились». Видели бы вы, какие сейчас пришибленные все выходили с премьеры в «Пионере», многие в слезах. Но я болел именно за виртуозность этой картины. Хотя и «Нелюбовь» сделана блистательно абсолютно! И я считаю, что это у Звягинцева пока лучшая картина.
Мне вот обидно, что не поехала на «Оскар» от Украины «Война химер», которая была в списке претендентов. Поехал другой фильм, тоже хороший. Вот «Война химер» — это один из самых важных, по-моему, фильмов, которые я видел за последнее время. Я не потому так говорю, что Маша Старожицкая — моя давняя подруга, коллега еще по журналистской ее карьере, докинематографической. Я ее всегда очень высоко ценил. В чернобыльскую командировку мы вместе ездили. И вообще я просто люблю Машку, чего говорить. Но тут дело не в этом.
Они с Настей, с дочерью своей, сделали эту картину, такую квазидокументальную. Там рассказана очень странная история. Там история о том, как Настя (она тоже на себе in vivo ставит эксперимент), как она сначала провожает мальчика на войну, а потом этот мальчик попадает в «Иловайский котел», а когда возвращается он, они не могут жить вместе. А потом вместе они едут на войну по местам его трагедии, но это не позволяет им оставаться вместе.
Понимаете, вот здесь поставлен очень важный вопрос, который тоже я в «Июне» отчасти пытаюсь решать. Вот казалось бы, так просто: «Я бы ушел на войну, а ты бы меня ждала. Как было бы хорошо». Проблема в том, что война не решает проблемы. Понимаете, в чем дело? Если люди потеряли на каком-то уровне, очень важном, возможность уживаться, война не сделает их ближе, война не сумеет их сколотить в общность — вот что важно. Поэтому попытка решать внутренние и национальные проблемы за счет внешних, она обречена. Вот об этом картина. Она о том, что война несет с собой только полное разобщение, только отсутствие малейших навыков взаимопонимания. И трагедия эта отсекает возможность как-то приноравливаться друг к другу.
Она жестко снятая такая картина. Ну, ее непросто смотреть. Но кто сможет — посмотрите. Кто найдет ее. Конечно, в нашем прокате ее не будет. Я только не очень согласен с ее названием. Хотя, конечно, наверное, это война химер. Но страшно не то, что это химеры. Если бы они воевали за что-то не химерическое, за что-то абсолютно конкретное, как дом, как нация, как собственное будущее, все равно ведь война по последствиям своим одинакова — независимо от того, священная она или навязанная. Ну, все равно я не берусь эту картину критиковать, потому что ее делали люди, которые себя резали по живому. Это довольно жуткое такое зрелище. И даже я поэтому рецензию не могу на нее писать, хотя много раз это Машке обещал. Ну, Машка, прости, ничего не сделаешь.
«Какие пять книг, кроме Джойса, вы бы порекомендовали для чтения с условием возможности открыть с любого места? »
Ну, прежде всего приходит в голову «Сандро из Чегема». Я считаю, что читать эту книгу подряд совершенно неверно. Первый вариант 73-го года в «Новом мире» еще можно читать как некоторую сквозную историю. В принципе же это роман из 33 новелл, которые можно, наверное, было бы комбинировать и в любом другом порядке.
А из остальных книг очень… Ну, наверное, «Бледного короля» Уоллеса, который специально написан так, чтобы каждая глава летела в читателя с неожиданной стороны. Наверное, «Женщины и мужчины» Макьюена — тоже такой роман в рассказах с прокладками авторской речи. Ну, не знаю. Довольно много таких.
Я вам честно скажу, что я, например, «Туннель» гэссовский читал не подряд. Наверное, надо подряд, но у меня вот на чем открывалось, на том и читал, потому что там тоже довольно произвольная композиция, довольно свободная. Из русских книг такого рода… Знаете, вот Андрея Белого, например, его даже просто утомительно долго читать подряд, поэтому «Маски» я читал таким методом тоже — «на чем откроется», потому что общий сюжет там не важен. Там довольно авантюрный сюжет, он есть, но читать это подряд невозможно.
Вот интересный вопрос: «Давно хотел у вас спросить о военном сословии в России. Сколько наблюдал их в армии, не покидало ощущение изуродованности, безнадежности, выкинутости из жизни людей в мундирах. Что вы думаете об этом странном ремесле? И должно ли это вообще идентифицироваться как профессия?»
Артур… Вот как это сформулировать? Смотрите. Есть две профессии — армия в военное время и армия в мирное. Они не тождественны друг другу. Иногда представители самых подчеркнуто мирных, самых нейтральных профессий, вроде бухгалтеров, как вспоминал Астафьев, оказываются лучшими солдатами — ну, просто потому, что в России бухгалтер вообще всегда ходит по очень тонкому льду, поэтому ему не привыкать к бесстрашию в разведке и аккуратности (подчеркнем это).
Армия в военное время — это армия, состоящая из псов войны, людей блеска, блистательных профессионалов; другие не выживают. Тут вопрос: кто гибнет — лучшие или худшие? Гибнут поровну: гибнет и тот, кто не умеет воевать, и тот, кто умеет воевать лучше всех. Но в любом случае армия в военное время — это армия духовно мобилизованная. И там нет идиотизма армейской жизни. Там есть своя жестокость, но нет идиотизма.
А вот армия в мирное время — это очень часто армия абсурда. Это касается и России, и Австро-Венгрии, и Америки. Армия в мирное время вот без этого дубизма не существует. Причем чем больше в ней дубизма, тем хуже она потом воюет. Веллер часто приводит в пример израильскую армию, в которой нет шагистики и учат только очень профессионально воевать. Но я не знаю… Это, наверное, годится для такой мотивированной, такой постоянно воюющей армии, как израильская. Насколько отсутствие дисциплины возможно в армии, допустим, швейцарской (кстати, в одной из самых таких, как считается, мощных в мире), — это отдельный вопрос. В любом случае то, что вы говорите, касается армии мирного времени.
Проблема только в том, что не может быть, во всяком случае в идеале, не может быть армии постоянно воюющей, поэтому она и чередует периоды осмысленного существования с абсолютно такой тупиковой бессмыслицей. Ну, это примерно знаете как:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Это же касается и невоюющей армии. Только дай бог, чтобы ее пореже требовал Марс к священной жертве… Арес, а то ведь, знаете, ради ее профессионализма поток конвейерный этих жертв может оказаться бесконечным, чего бы очень не хотелось.
«Вы говорили, что бесполезно слушать Pink Floyd, не понимая текста. Значит ли это, что музыка флойдов не самодостаточна, как, например, у Doors? Или им не удалось добиться интерференции поэзии и музыки? »
Да нет, удалось. Ну, просто, понимаете, это ваше право — смотреть кино, предназначенное для цветной проекции, в двуцветном изображении, черно-белом, или объемную картину смотреть на плоскости. Вы получите свое удовольствие от флойдов, но вы не получите представления о цельном замысле альбома. Точно так же, как и Doors. Хотя, конечно, Гилмор и Уотерс — они более серьезные авторы и более серьезные концептуальные художники, нежели Моррисон. Мне стишки, стихи Моррисона, его песни и особенно его ранние стихотворные пробы всегда казались довольно посредственными.