«Расскажите про Лаэртского или Губермана».
Про Лаэртского трудно говорить, я недостаточно знаю его тексты, хотя люблю. Про Губермана сделаем со временем обязательно.
«Песни БГ меня зачаровывают, а песни Шевчука заставляют плакать. Что со мной не так? »
Все с вами так. Если вы способны плакать от поэзии (а Шевчук, безусловно, поэт настоящий), то и слава богу. Если вас зачаровывает БГ, то это еще лучше. У меня наоборот: меня совершенно зачаровывает энергия Шевчука, а плачу я, когда слушаю «Та, которую я люблю».
«Вопрос о современном графоманстве…»
Много вопросов.
«Я считаю себя графоманом», — пишет человек. Или: «Я пишу явно плохие стихи. Стоит ли мне продолжать? »
Конечно стоит. В любом случае, если вы не придаете этому какого-то гиперзначения, если вы не жертвуете жизнью ради этой профессии, то это в любом случае гармонизирует вашу жизнь и как-то увеличит количество гармонии в мире, так мне кажется.
«Напомните, как обстоят дела… про секретную платформу на пригородной железной дороге».
Да закончена эта книжка, но я совершенно не хочу ее пока печатать. Не надо собой перекармливать. В будущем году я ее издам. Это маленькая повесть. Ну, как маленькая? У меня совсем маленькие не получаются. Она примерно размером с «Эвакуатора». И это не секретная станция. Там проблема в том, что находится на этой станции. Но это в книге не сказано. Это только очень умные читатели уже поняли.
«Как бы рассказать про Дилана Томаса на лекции? »
Знаете, Дилана Томаса… Как вам сказать? Он гениальный был поэт, очень сильный прозаик. Вот «Портрет художника в щенячестве» — это, конечно, изумительная книга. Рассказы его вот эти, все эти мягкие краски английского рождества, эта яркость, это детство безумное… Но чтобы про Дилана Томаса рассказывать, надо перечитать в оригинале штук тридцать как минимум его лучших стихов. Если я найду время для подготовки этой лекции, я попробую. Дилана Томаса я очень люблю, ну, люблю и ужасаюсь.
«Приятно, что на «Эхе» собирается изысканная публика. Обычно собираются кучки павианов и макак».
А это очень просто достигается: вы просто говорите о том, что вам интересно, и не пытайтесь доминировать — и все у вас будет хорошо.
«Расскажите о воспитательном значении книги Соловейчика «Мокрые под дождем». Нужны ли такие книги? Возможны ли они в принципе? »
Мое отношение к коммунарской методике сильно менялось, и к Соловейчику тоже. Я Соловейчика знал, мы с ним много спорили. Я его любил очень. Сын его сейчас продолжает его дело. Хотя, конечно, все мы понимаем, что уровень Соловейчика недостижим. Долгое время я, кстати говоря, слушал его лекционный цикл «Учение с увлечением», и он на меня вполне себе бойко действовал. Я, кстати, с большим удовольствием вспоминаю песенку группы, которая там пела (насколько я помню, это был «Последний шанс», группа Евгения Харитонова): «Маленький кузнечик до полудня спал, а с полудня до вечера на скрипочке играл». Я это очень живо помню.
Я Соловейчика люблю — люблю как человека и педагога. Со многим в его методике я не согласен. Вот мне предстоит интервью с Крапивиным, я жду его просто с колоссальным нетерпением. Спасибо большое, Владислав Петрович, что вы согласились. Дай бог здоровья. Я думаю, что это будет интересный разговор.
Но, видите, коммунарская методика обладает очень существенным минусом (она все-таки детей невротизирует очень радикально) и очень существенным плюсом: она все-таки психологически полезна и необходима, потому что люди, которые не испытали каких-то эмоций в детстве — родства, братства, новаторства, — которые даже у костра не попели, эти люди какого-то очень важного витамина лишены. Может быть, у них есть важные другие витамины. У одиночества есть свои плюсы. Но коммунарская методика…
Видите, есть замечательная книга Фурмана Александра, которая называется «Книга присутствия». Страшно откровенный текст! Я вот о Фурмане думаю… Она ничтожным тиражом выходит, вот этот шеститомник, автобиография. Но я думаю, что это одно из главных литературных событий последнего времени. Это такой русский Пруст. Кстати, Морозов Александр с этим солидарен, замечательный наш политолог. Для меня книга Фурмана была потрясающим отчетом о том, как он рос (кстати, вместе с Борисом Минаевым) у Мариничевой, у Хилтунен, воспитываемый по заветам Соловейчика. Это книга о моем детстве, в общем, хотя я помладше, о той Москве и о тех потрясающих ощущениях от всех этих самодеятельных театров-студий, от этих сборищ — немного сектантских, но безумно интересных.
В общем, я думаю, что коммунарская методика все-таки имеет свои преимущества, поэтому тексты Соловейчика… Знаете, в каком отношении они хороши? В том числе «Мокрые под дождем», в том числе «Учение с увлечением», в том числе его очерки о Шаталове, Ильине, вообще о новаторстве. Они зажигают все-таки каким-то интересом, какой-то невероятно живой жаждой заниматься педагогикой, изобретать, быть с детьми.
Есть вредные сектантские педагоги, а есть педагоги, которые действительно искренне хотят построить некоторую модель нового общества. И в этом смысле об опасностях этого дела лучше всего рассказывает, конечно, сценарий Полонского «Ключ без права передачи» — по-моему, блистательная картина, очень жесткая и острая, о том, что бывает с учителем, который увлекся своей миссионерской ролью, и почему лучше простой и даже туповатый директор. Самая косная церковь лучше самой продвинутой секты. Но дело в том, что коммунарство не фатально приводит к сектантству. Точно так же, как и коммунизм не фатально приводит к террору (продолжаю на этом настаивать). Мне кажется, что коммунарская методика может при правильном применении очень серьезно и интересно повлиять на тех, кому это надо, на талантливых; на всех не может.
«Поддержите Макаревича».
Ну, я поддерживаю Макаревича. Мне, главное, нравится, что вот этот скульптор Щербаков говорит: «Не должен человек судить о непонятной ему области искусства». Ну, как же непонятной? Макаревич архитектор по образованию. Ему ли не понимать, что такое ваш памятник? Он и художник хороший, и он архитектор, он имеет право об этом судить профессионально.
Меня многие спрашивают: какое мое мнение об этом памятнике? Я уже в «Панораме Петербурга» написал, что это памятник идеальный, потому что он феноменально воплощает черты эпохи. Этот уродливый человек, который держит автомат, держится только благодаря автомату как главной духовной скрепе. Он держится за этот автомат, чтобы не исчезнуть. И это гениальный памятник эпохе. Вы не вздумайте его сносить, когда эпоха сменится. Понимаете, ни Петра Церетели (памятник лужковской Москвы), ни Калашникова (памятник путинско-собянинской Москвы) нельзя трогать и мизинцем. Памятник — от слова «память». Он ставится для того, чтобы вы не забыли, какими вы были. Давайте теперь египетские пирамиды снесем, раз мы преодолели фараонский строй. Я поддерживаю, конечно, и поддерживаю от всей души Андрея Вадимовича, но памятник мне кажется великолепным.
«В психологии бытует мнение, что есть профессии, эксплуатирующие невротическую природу человека. Обретя гармонию и покой, автор лишается некоего внутреннего ресурса».
Ну да, конечно. «В натурах цельных есть уют, но монолиты не поют», — писал когда-то один автор. И я с ним совершенно согласен, тем более что это я же и писал.
«Совпадение стилистики «Изгнания» и «Сталкера» — это только дань уважения Тарковскому, или есть особый замысел? »
Да нет, я думаю, что поэтика Тарковского в принципе повлияла определенным образом на Звягинцева. Но думаю, что гораздо больше, во всяком случае упоминаемые вами пейзажи, пустоты, проезды… Я думаю, что в наибольшей степени на него все-таки повлиял Антониони. На Тарковского вот он не повлиял, а на Звягинцева повлиял, потому что пейзаж Тарковского живет, он полон жизнью, дыханием ветра, всхлипами воды, а пейзаж Звягинцева довольно стерилен, как и лишенный коммуникации мир Антониони. Я Антониони очень не люблю, но я им страстно восхищаюсь. Страстно восхищаюсь! Просто это для меня, знаете, один из тех людей, которые остаются недосягаемым идеалом, но таким, которого и не хочется досягать.
Три раза один читатель… слушатель повторяет один и тот же совершенно провокативный и неумный вопрос.
«История с фильмом «Матильда» лично мне напоминает историю с «Сатанинскими стихами» Рушди. Внутри этой истории хороших нет».
Нет, как вам сказать? Не напоминает, потому что Рушди подвергался реальной опасности, а здесь до нее, будем надеяться, дело не дойдет. Потому же, почему и, условно говоря, ИГИЛ, запрещенный на территории России, невозможен ни на базе христианства, ни на базе России в целом. Много раз я уже писал о том, что Россия — это страна, в которой тоталитаризма, тотальности не будет никогда. Здесь существует множество щелей. И главное — между народом и властью существует огромная воздушная подушка взаимного недоверия и взаимного цинизма. Это, может быть, и плохо, потому что здесь никто ни во что не верит. Но это хорошо, потому что это предохраняет от многих опасных крайностей.
«Поделитесь мнением о книгах Айн Рэнд».
Множество раз делился. Последний раз — в Новосибирске. Ко мне довольно агрессивно приступили с этим вопросом. Я не люблю людей, которые самодовольно уверены в своем праве никому не помогать и быть от всех независимым. Тем более что Айн Рэнд ну совсем не тянет на супермена — ни стилистически, ни биографически. Даже если человек с полным основанием считает себя сверхчеловеком, он не должен это выпячивать. И мне кажется, что вообще либертарианство — оно очень смешное. Все, что я думаю о либертарианстве, уже сказал Джек Лондон в романе «Морской волк». И больше того — сценарий Валерия Тодоровского по этой картине, мне кажется, вообще ставит здесь последнюю точку.
«Почему людям доставляет удовольствие смотреть и слушать, как другие люди оскорбляют друг друга?