»
Ну, это не всегда. Это только когда нет других, более ярких впечатлений. Я помню, как Тамара Васильевна Шанская — легендарный преподаватель практической стилистики на журфаке, большой знаток русского языка, которая о себе говорила насмешливо: «Шанский умен, а Шанская умнее», — она заметила однажды, что мы во время семинара смотрим, как с крыши счищают снег и как он падает. Она сказала: «Ребята, господи, какие же вы бедные! Как мало событий в вашей жизни!» И действительно, это признак определенной эмоциональной скудости. Мне не нравится смотреть, как люди оскорбляют друг друга. Мне гораздо больше нравится смотреть, скажем, на влюбленные парочки в метро.
«Почему нет электронного издания «Июня»? »
Не знаю. По-моему, есть. Ну, во всяком случае, кому надо, все откуда-то берут. Ну, я спрошу.
«Прочитал эмигрантский роман Нины Федоровой «Семья». Понравился. Возвращаюсь к нему неоднократно, перечитываю. Интересно наблюдать за персонажами. Что вы можете сказать о нем? Понравился ли он вам? »
Не читал. Знаете, всего прочесть невозможно. Буду.
«Пока читаю «Июнь» — интересно, увлекает. Отложу книгу — забываю прочитанное. Так раньше не было. Я нормальный невротик. Литература всегда была отдушиной, способом уйти от травматичной реальности. А сейчас не могу себя заставить читать художественные тексты, читаю только христианскую литературу и публицистику. Такое впечатление, что все знаю, как сова, и новых мыслей из литературы не приходит. Может, надо искать не мысли, а состояния? Последняя книга, прочитанная по вашей наводке, — «Обломов», которая странным образом запараллелилась с «Над пропастью во ржи». Есть ли еще книги, погружающие в состояния? С вашего позволения обнимаю. Елена».
Лена, то, что вы забываете «Июнь», отложив его, — это естественная вещь. Он рассчитан на читателя с определенным опытом и в определенном состоянии. Придет, может быть, время (а может, вообще не придет), когда вам станет близко то, что там написано. Но, слава богу, вы невротик другого плана, и ваша тревога по другим поводам, поэтому удивляться здесь совершенно ничему не следует.
А вот книги, вводящие в состояния… Понимаете, я вообще считаю, что литература должна не повествовать, а именно вводить в состояния. Литература — это магическое такое дело, понимаете. Так думает, кстати, и Крастышевский в «Июне». Она должна быть, может быть, несбалансированной, она должна быть в известном смысле, может быть, неправильной, но она должна быть в любом случае — как бы сказать? — шаманской. Это шаманское такое дело.
Какие еще книги вводят в состояния? Сейчас я попробую вспомнить с помощью Google автора. Ну, не факт, что вспомню, потому что довольно много таких текстов. Ну, из тех романов, которые вводят в состояния наиболее наглядно, то это Золя. Он вообще шаман, колдун такой великий, действительно заборматывает читателя до полусмерти. А особенно, конечно, это (ну, из того, что я люблю) «Карьера Ругонов», конечно, это «Доктор Паскаль» и «Нана». Да, «Человек-зверь», конечно, но это не для всех тоже. Вот если вы невротик, то «Человек-зверь» — это то, что вам нужно. Люблю очень эту книжку. Хотя ох не для слабонервных она!
Из других? Ну, я не знаю. Мне очень нравится еще Грин. Я много о нем говорю, потому что Грин действительно вводит в состояния с помощью ряда тонких приемов: он любит отступления от сюжета, любит описывать действия, которые к сюжету прямого отношения не имеют, но которые создают атмосферу. Описания Грина всегда сновидческие. Вот попробуйте «Пролив бурь», «На облачном берегу», «Синий каскад Теллури». Вот что вводит в состояние действительно. Мне кажется, что литература вообще не должна рассказывать.
«В «Портрете на фоне мифа» Войнович дал самую точную характеристику позднему Солженицыну — сказал, что он стал просто смешон. Согласны ли вы с этим утверждением? »
Нет, он не просто смешон, он сложно смешон. Понимаете, Солженицын даже в своих неудачных текстах остается Солженицыным — крупным мыслителем, выдающимся художником. И вот кто умеет инициировать и на борьбу, и на жизнь. У него есть тексты поразительные по наивности, в частности «Двести лет вместе», но это наивность, а не злонамеренность. У него точно так же… Скажем, текст из «Литературной коллекции». Мне тут пришлось писать предисловие к «Смерти Вазир-Мухтара», и я прочел то, что Солженицын там пишет. Его придирки к Тынянову — большей частью идеологические — сущая ерунда, но все равно это интересно, потому что Солженицын интересен в любом виде и в любом состоянии. Так что Войнович его, конечно, просто без уважения описал и принизил. И по-моему, напрасно.
«Удалось ли вам освежить впечатления насчет рассказов Сапожникова? »
Не успел, к сожалению. У меня много было в это время школьных дел, а школьные дела, к сожалению, засасывают.
«26 сентября исполняется 85 лет Войновичу. Не могли бы вы рассказать о нем как о писателе и человеке».
Давайте сделаем через неделю лекцию по Войновичу. С удовольствием! Потому что вот интересный писатель. Он простоват с виду. Я имею в виду — как писатель. А как человек он и сложен, и разнообразен, и феноменально энергичен. Вот Бог дает человеку силу, когда человек на правильном пути.
Конечно, высшее его свершение — на мой взгляд, это «Москва 2042» и некоторые сцены во втором и третьем «Чонкине». Первый «Чонкин» мне никогда особо не нравился, потому что он все-таки еще балансирует, разрывается между реализмом и гротеском. Вот вторая часть и третья — это уже чистый сардонический смех. Конечно, Чонкин не Швейк (и книга не «Швейк», и герой не Швейк). Это, безусловно, очень русский характер.
Но вот я больше всего люблю у него «Москву 2042» — именно за точность предвидения и за великолепно найденную интонацию. И ужасно я люблю его ранние повести — «Хочу быть честным», вот эти. Очень мне нравятся написанные значительно позже, язвительные, блистательные «Иванькиада», «Шапка». Он блестяще это сделал! Он настоящий сатирик, такая инкарнация Щедрина, только более веселая и щедрая (простите за каламбур).
Кстати, вот два текста, свидетельствующих о русской литературной ситуации семидесятых годов, я бы поставил рядом. Гениальный рассказ Георгия Владимова «Не оставляйте стараний, маэстро». Смешной, издевательский, сардонический, блестящий рассказ! Такой умный! Я вообще Владимова люблю. Вот этот рассказ Владимова и «Иванькиада» Войновича. Владимир Николаевич, я вас очень поздравляю с наступающим! И вообще вы классный!
«Перечитываю «Замок» Кафки, на этот раз на немецком. Интересно было бы дать продвинутым школьникам темы сочинений: «Женские образы в романе Кафки «Замок»… »
Я вообще думаю, что из всех сексуальных сцен, написанных в XX веке, лучшие — это кафкианские. Вот этот ужас блуждания в чужой плоти — мне кажется, что это действительно страшно.
«Не пора ли либеральной (а точнее — антиклерикальной) части общества перехватить портрет Бродского у российских «имперцев»? »
Зачем же? Не надо. Пусть ходят с этим портретом. Вообще пусть дискредитируют себя как только можно.
Услышимся через три минуты.
РЕКЛАМА
Я немножко еще поотвечаю.
Тут вопрос о поэте Вадиме Антонове, которого, да, действительно я упоминаю как одного из таких сильно на меня влиявших. «Нашли только поэму «Помиловка», напечатанную в «Новом мире», и в «Антологии» Евтушенко она же. Где еще можно найти его публикации?»
Насколько я помню, в «Новом мире» была его поэма «Фуфырь». И главная публикация, на меня оказавшая огромное впечатление, — это 82-й год, «Вопросы литературы», поэма «Графоман», рассказ в стихах. Я очень многому у Антонова научился. Я знал его лично, даже мы были на «ты». Он был человек тяжелый, действительно король двора, действительно с уголовным прошлым, действительно погибший в драке.
Ну, как вам сказать? Вот Иван Киуру, который хорошо его знал, и знал его стихи, он говорил, что его раздражает виртуозная форма этих стихов при довольно грубом и грязном содержании. Он цитировал тогда Белинского про то, что нет… или Толстого… да, Толстого, что нет авторского единого отношения к предмету, нравственно-единого отношения к предмету. Ну, наверное, нет. Но при этом он был poètes maudits, что называется, проклятый поэт с классической такой биографией и с невероятной органикой поэтической речи.
Эта маленькая повесть и печальна, и проста.
Отдаю ее на совесть без ответного листа.
А случилось как-то вот что: рано утром, как всегда,
Разбирая нашу почту и решая, что куда,
В потертой пачке я наткнулся на пакет
С пречудным письмом от прачки тридцати неполных лет.
Вот вам в вольном переводе содержание письма:
«Был Василий на заводе уважаемый весьма…»
Ну и так далее. Я наизусть помню почти всего «Графомана». Это для меня очень серьезная книга, очень важная. Ну, не книга, а поэма.
И вообще я считаю, что надо издать большой сборник Вадима Антонова. Я собирался это сделать. Тогда на его наследии, что называется, сидел покойный Владимир Глоцер, Царствие ему небесное, который каким-то образом обладал правами и страстно их оберегал. Если кто-то обладает текстами Вадима Антонова… Я слышал его песни в кабаре у Дидурова. Я знаю несколько его поэм. Я знаю, что у него было очень много написано стихотворений. Если кто-то обладает этим наследием — ну свистните, ради бога, на dmibykov@yandex.ru. Я могу издать сейчас его книгу, у меня есть такие возможности. Не говоря уже о том, что если кто-то обладает информацией о наследии, о правах или, скажем, о его текстах в архиве Глоцера — ну дайте знать. Напечатаем. Это был огромный поэт, на мой взгляд, хотя поэт очень сложный — и в нравственном, и в человеческом отношении.
Письмо хорошее про памятник Калашникову:
«Ехал ночью мимо этого памятника, издалека не разглядел, решил посмотреть поближе. Казалось, что стоит человек с гитарой. Поспорили с товарищем. Он говорил, что это памятник Визбору — вроде и Сретенка рядом