«Куда пропал интерес к революционной литературе ? Ведь были в нулевых годах крупные романы. Поиздержался порыв к переменам или мы плавно перетекаем из постмодерна в сингулярность, где коллективные порывы никому не интересны?»
Нет, в сингулярности они как раз будут интересны. Понимаете, никто не знает, как будет выглядеть сингулярность. Вот в этом самая большая, так сказать, проблема. Сингулярность — это момент полной непредсказуемости, вот и все. Как она будет субъективно ощущаться изнутри, я думаю, не знает сейчас никто из нас.
Проблема в ином: революционная литература неинтересна именно потому, что в России сегодняшней все скомпрометировалось и все обессмыслилось. Фантастической заслугой Путина является то, что как-то жизнь стала совершенно недорога, потому что ее не на что потратить. Умирать стало не так страшно, потому что… (ну, я много писал об этом) потому что ни одна идея ничего не меняет. На все ответ: «И что? Ну и что?» Если бесполезно, бессмысленно, как со всех сторон говорят, что угодно делать, как угодно бороться, если Россия пришла к своему настоящему плато, к своему уровню, если Путин и есть то, что России надо, а все предыдущее было таким бесконечно затянувшимся прологом к этому болотно-провинциальному уныло-посредственному существованию, довольно зловонненькому, то тогда, конечно, все порывы бессмысленны.
Но это, к счастью, не так. Просто достаточно помнить контекст. Я много раз уже говорил о том, что при «юлианах-отступниках» всегда очень легко поверить, что вот это так и быть должно. Потому что можно терпеть рабство, нельзя терпеть возвращения к рабству, рабство-два, когда все уже это смешно, когда все это разыгрывается уже спустя рукава, когда любой героический поступок воспринимается с иронией, с насмешкой, любая убежденность выглядит проплаченной. Ну, такое время подлости. Об этом же Некрасов и писал: «Бывали хуже времена, но не было подлей», — имея в виду именно семидесятые годы. Он же прожил шестидесятые, а семидесятые убили его. Имея в виду это возвращение уже отмененного рабства.
Поэтому, разумеется, сегодня и революционная литература, и великая русская литература, вдохновленная драматическими довольно испытаниями, драматическими приключениями русской свободы, вдохновленная все-таки демократией, демократической традицией, — да, это очень драматично всегда в России. Но тут нельзя не согласиться с Льосой, который приехал, кстати… Если он нас сейчас слушает, Марио Варгас Льоса, привет вам большой! Замечательно он сказал: «Самая лучшая диктатура все-таки хуже самой плохой демократии». Это замечательные слова.
И конечно, главная трагедия в том, что обессмыслилось все, обессмыслилась русская история благодаря вот этим 20 годам прозябания. Конечно, все разговоры о том, что Россию спасли от распада, подняли с колен… Да ее загнали на самом деле в зловонный чуланчик, в котором она сейчас и пребывает. Но из этого чуланчика она, разумеется, скоро выйдет, потому что она не может долго там находиться. Великая страна! Что вы хотите ее загнать в духовную провинцию, где главной новостью является признание Крыма Северной Кореей? Спасибо вам за такую перспективу!
Поэтому революционные романы будут еще весьма популярны. Другое дело, что большинство революционных романов плохо написаны. И «Мать» надо, конечно, перечитать заново — под углом горьковского ожидания Третьего Завета, женского божества. В одном контексте с Мережковским это надо перечитывать. Имеет смысл, наверное, и перечитать романы тридцатых годов, где делалась попытка официозной истории революции, но ни у кого не получилось это. Имеет смысл перечитать книжную серию «Пламенные революционеры», которую сплошь писали советские диссиденты. То есть революцию все равно придется переосмысливать, понимаете.
Вот сейчас вышел, выходит сериал по «Хождению по мукам». Константин Худяков, конечно, крепкий профессионал. И актерский состав там замечательный, начиная с Чиповской. Но подозреваю, что «Хождение по мукам» не тот роман, где содержится правда о Русской революции. Если вас интересует эта правда, имеет смысл почитать Пильняка, Веселого, а в первую очередь — Зазубрина, который кажется мне (и кстати, Ленину казалось это тоже, неплохому критику) самым талантливым из летописцев этой эпохи. Вот ужасно жалко, что не дожил Гашек, что он не успел написать Швейка — участника Русской революции. Автобиографические такие были би, жестокие и мрачные пассажи. Но, с другой стороны, мы получили возможность читать Швейка. А если бы он написал всю правду о восстании белочехов и о своей деятельности, например, в Уфе, печальна была бы, конечно, участь самого смешного из чешских романов.
«Являюсь пользователем Интернета с 2001 года, и уже тогда русскоязычная Сеть была переполнена отвратительными выпадами в адрес евреев, украинцев, кавказцев, прибалтов, американцев и русских. Случайна ли нынешняя откровенная ксенофобия уже на весьма серьезном, политическом уровне? А ведь тогда писали люди с еще советским воспитанием и так называемым интернациональным прошлым».
Тимур, ксенофобия — как и многие другие такие варварские и давно уже похороненные, в общем, обычаи и манеры — расцветает всегда при варваризации общества. И более того, так называемые неоконы, неоконсерваторы — они находят в варваризации всегда какие-то плюсы. Понимаете, подлость настоящая — это не то, что говорят официальные идеологи, у них работа такая; подлость — это то, что говорят и пишут интеллектуалы, подводя под это дело разнообразные базы, доказывая, что в варварстве если какая-то свежесть. Понимаете, и Эвола, и Генон, и Гербигер — все это было недавно. Почитайте Бержье и Повеля — и там вы все найдете. Это очень неновая традиция — поиски в варварстве какого-то живого и свежего духа. Соответственно, составной частью варварства является и ксенофобия. «Партия страха», как это называет Венедиктов, и довольно справедливо… Как бы вам сказать? Это не появилось, это проснулось. Вот так бы я сказал. А сейчас проснулось вообще очень много всякой дряни. Усыплять ее обратно — долгая работа. Вот этим мы с вами посильно и занимаемся.
«При всем уважении, я думаю, что ваши парадоксальные высказывания по поводу литературных произведений, жизненных ситуаций и исторических процессов порою обусловлены тем, что вы выдаете желаемое за действительное».
Видите, hero милый, может быть, я выдаю, а может быть — вы. Мы не знаем, кто из нас выдает желаемое за действительное. Пока вы слушаете меня, а не наоборот. Впрочем, в любой момент возможно и обратное.
«Почему фильм «Маленькая Вера» имел такой сильный резонанс? Какие настроения общества обнажил режиссер?»
Андрей, он обнажил как бы не настроения. Вообще кино делается не только… хотя и для этого тоже, а конечно, не для того, чтобы обнажать настроения. Он создал очень узнаваемый и очень убедительный мир, который мы все знали. И впервые он был воссоздан на экране с такой дотошностью, ненавистью и состраданием. Причем ненависть там преобладала.
Понимаете, вот Пичул — он был действительно режиссер от Бога, он замечательно чувствовал кинематографические фактуры. Как Данила-мастер… Только что я был в Екатеринбурге, у нас там собралась такая небольшая тусовка любителей Бажова, и мы припомнили «Медной горы хозяйку». Данила-мастер чувствовал фактуру камня и умел обработать его так, чтобы камень становился виден, чтобы узор, спрятанный в недрах этого камня, выходил наружу.
Так вот, Пичул овладел секретом обработки кинофактур так, что эти фактуры — ну, скажем, мизансцена российского провинциального города — воссоздавались в кино, становились невероятно наглядны. Эта мать, которая вечно возится с закатками. Отец — пьющий, злой, добрый, все понимающий. Брат — абсолютно насквозь фальшивый, ненавидящий всю эту семью. Мальчик, который пытается как-то в эту семью вписаться, а он умный, циничный и совсем из другой среды. И конечно, потрясающая Вера, лучшая роль Натальи Негоды. Так вот ужасно, что вторая роль оказалась лучшей. Там еще была прекрасная работа в фильме «Завтра была война». Хотя я надеюсь, что Наталья Негода еще много чего сыграет и всех нас удивит.
Так что именно потрясающая дотошность воссоздания и сложный синтез ненависти, отвращения и все-таки умиления перед этим всем — такое я видел до этого только в одной картине, в ершовских «Грачах», которые тоже разворачиваются на юге России и стали так же знамениты, понимаете, так же культовы. Там потрясающие роли Петренко, Филатова, нескольких вообще таганских мастеров. Гениальная работа! Я считаю, что это действительно великое кино.
И вот дотошность и точность воссоздания этой жизни бросалась в глаза. Конечно, там очень много над чем можно было всплакнуть. И главное, что очень много чему можно было как бы изумиться, возмутиться. Я думаю, кроме того, что в «Маленькой Вере» огромная заслуга сценариста, потому что Мария Хмелик — это журналист с такой совершенно железной, совершенно мужской рукой, очень крепкой, очень сильной.
Да, вот Виталий Шаповалов, конечно, я не сказал. Виталий Шаповалов сыграл, гениальный таганский артист, сыграл в «Грачах» свою лучшую кинороль — поразительную именно по фактурности, по убедительности. Так вот, сценарии Марии Хмелик, две лучшие ее сценарные работы, на мой взгляд, — это в «В городе Сочи темные ночи» (фильм гораздо более сложный, изящный, прихотливый, но попавший в прокатную яму) и, конечно, «Маленькая Вера». Там просто на уровне диалогов это так прекрасно написано! Слава богу, это издано отдельной книжкой, можно почитать.
«О чем Кинг рассказал в «Кэрри»?»
Ну, довольно очевидная вещь, о чем он рассказал. Вот тут очень много вопросов: будет ли опубликована моя беседа с Крапивиным? Она состоялась, слава богу. Владиславу Петровичу огромное спасибо. Я жалею только о том, что мало было времени и я не поговорил о книгах, за которые его больше всего лупили в девяностые: «Лето кончится не скоро» или в особенности «Сказки о рыбаках и рыбка» — такая необычная, странная для него вещь, очень жестокая; хотя она внешне фантастическая, но там напрямую рассказаны многие вещи, которые творятся в детских коллективах и