Волнующий и шелестящий
И бледногубый голос пел,
Что чести нет.
И появлялся в кабинете
В бобры мягчайшие одет;
И превращался в ресторане
Он в сногсшибательный обед.
И, ночью, в музыкальном баре
Нарядной девою звучал
И изворотливость веселую,
Как победителя ласкал.
Я вот сейчас впервые подумал, что, может быть, Вагинов существует отчасти на пересечении традиций Заболоцкого и позднего Кузмина. Вот это ощущение страшного сна, бреда, который есть у Кузмина в «Параболах» или в «Темные улицы вызывают темные чувства», в стихах предфорельных, в стихах, где тайные страшные сны, роковые красавицы, все это переплетено, все нуждается в тончайшей расшифровке. Вот мне кажется, что эти интонации Кузмина соседствуют здесь с грубой простотой Заболоцкого — и возникает тот синтез, которого ни один из них поврозь достичь не мог. А Вагинов сумел это свести и сплавить.
Да, целый год я взвешивал
Но не понять мне моего искусства.
Уже в садах осенняя прохлада,
И дети новые друзей вокруг меня.
Испытывал я тщетно книги
В пергаментах суровых или новые
Со свежей типографской краской.
В одних — наитие, в других же — сочетанье,
Расположение — поэзией зовется.
Иногда
Больница для ума лишенных снится мне,
Чаще сад и беззаботное чириканье,
Равно невыносимы сны.
Но забываюсь часто, и по-прежнему
Безмысленно хватаю я бумагу —
И в хаосе заметное сгущенье,
И быстрое движенье элементов,
И образы под яростным лучом —
На миг. И все опять исчезло.
Надо сказать, что последние годы Вагинова ознаменованы были мучительными попытками как-то встроиться в жизнь. И он — несчастный коллекционер, мечтатель, знаток Античности и Европы — вынужден был работать над «Историей фабрик и заводов» и ездить на завод «Светлана», на завод электрических лампочек, с которого он возвращался всегда истощенным, изможденным. А он же был туберкулезник, со свищом на щеке, весь синий, шатающийся. Он роста был невеликого и сложения хрупкого. И вот этот ужас его последних лет, конечно, как подумаешь, невыносим.
Вот тут хорошее письмо пришло:
«Распад языка — вещь полезная и необходимая,— нет, Андрей, не согласен. — Кроме ритма, ничего не остается. Ритм — главный ключ к постиндустриальной культуре,— не только. Ритм — вообще главный ключ к культуре. — Поэтому Вагинов гораздо более музыкален. Музыку стыдно сводить к мелосу. Вагинов — главный музыкант двадцатых годов».
Знаете, Шостакович тем не менее говорил, что мелодия — душа музыки. Конечно, Вагинов музыкален, но это музыка распада, бледная смертельная музыка распада. Это не в осуждение. И вообще это никак не дискредитирует Вагинова. Просто это тот подспудный звук, который в тридцатые годы слышали только очень чуткие души. Большинство слушало страшную музыку созидания, а Вагинов слышал хрустальный шелест распада. И это, на мой взгляд, главное, что делает его величайшим поэтом эпохи.
Я не уверен, что на следующей неделе мы услышимся именно в четверг, потому что я на две недели улечу в Штаты. Может быть, услышимся тогда. Может, я с кем-то подменюсь. Но в любом случае на той неделе обязательно еще поговорим. До скорого, пока!
27 октября 2017 года(образ священника в литературе)
― Доброй ночи, дорогие друзья-полуночники. Начинаем наш очередной разговор. Сначала о некоторых обстоятельствах, которые невозможно не упомянуть, вне зависимости от ваших вопросов и темы сегодняшней лекции.
Ну, во-первых, у меня не было еще возможности передать Тане Фельгенгауэр все возможное сострадание, гордость за ее изумительно мужественное поведение и радость по поводу того, что она уже разговаривает, пишет, как-то отвечает бесчисленным своим друзьям, которые сейчас за нее держат кулаки.
И конечно, я абсолютно убежден в двух вещах. Во-первых, охраной «Эха» нужно заниматься более серьезно. Это не в упрек ни Венедиктову, ни владельцам «Эха», ни его коммерческому директору. Ну, просто вот обстоятельства сейчас таковы, что надо, видимо, думать о защите от прогрессирующего безумия.
Вторая вещь, которая совершенно очевидна для меня, — это то, что наиболее уязвимыми для массового безумия остаются люди, находящиеся в пограничных состояниях. Они еще не сошли с ума, они еще не окончательно утратили самоконтроль, но они, безусловно, находятся на опасной грани. Таких людей много. Это не обязательно маргиналы. Иногда они ходят среди нас. Вот недавний флешмоб, показавший, как стремительно превращается депрессия в необратимое катастрофическое состояние, как она стремительно начинает вести к суициду. Помните, там выкладывали эти фотографии людей, которые вчера еще невинно улыбались, а сегодня уже либо убивают себя, либо убивают окружающих. Это довольно важное напоминание на самом деле. И совершенно не нужно от этого прятаться.
И я абсолютно убежден в том, что сегодня среди нас ходит огромное количество безумцев, которым достаточно очень небольшого спускового крючка. Вы видите, в каком состоянии общество. И вот здесь уже как раз я совершенно не могу согласиться с теми, кто предлагает это считать частным делом такого несчастного одиночки. Да нам еще пишут, что вот и женщин у него никогда не было. Как будто большое количество женщин, с которыми вы имеете дело, гарантирует ваше душевное здоровье. Честно говоря, то, что наговорил дальний родственник Грица, представляется мне каким-то совершенно аморальным, довольно в общем гнусным заявлением. Простите меня, пожалуйста. Потому что разговоры о том, что человек не зарабатывал денег, не имел семьи, и поэтому, скорее всего, безумен, — ну, это разговоры типичного, такого воинствующего и очень самодовольного обывателя.
Как правило, такие люди, как Кьеркегор, например, они тоже семьи не имеют. И Кафка семьи не имел. Ну, в смысле — девушки у него не было постоянной. Он либо менял их, либо сбегал от их попытки оформить отношения. И у Хармса в этом смысле все было не очень хорошо (о котором, кстати, скорее всего, сегодня будет лекция, если не поступят какие-то более любопытные предложения). Поэтому вот все эти разговоры о том, что убийца — это маргинал… Видите ли, сегодня, в нынешней российской духовной обстановке, маргиналом является любой, кто не разделяет общих мнений. А вот количество людей, готовых убивать и желающих убивать, оно растет постоянно. И я как раз, когда читаю комментарии к новости о нападении на Фельгенгауэр, я вижу, что, конечно, Гриц явно не в своем уме, но количество людей, которые не в своем уме и которые потенциально готовы убивать, в России огромно.
Я думаю, может быть, тягчайшим грехом нынешней российской власти будет в истории именно то, что фактически эта власть нравственно свела с ума, погрузила в состояние нравственного безумия огромное количество людей, проживающих в стране. Те люди, которые являются голосом этой власти — например, ее спикер Песков, — они тоже не совсем, как мне кажется, соответствуют и своему месту, и своей собственной, как бы сказать, личности; они начинают терять себя.
Вот это заявление Пескова, что «обсуждение судьбы Крыма не подлежит обсуждению», — это уже, конечно, за гранью. Да и половина того, что происходит сегодня в России, за гранью. Просто это действительно какой-то… вот то, что называется нравственным идиотизмом. Или был еще такой термин в конце XIX века — «духовная эпидемия», «психиатрическая эпидемия». Это полное забвение каких-то приличий.
И поэтому, конечно, говорить о том, что за убийц и безумцев нынешняя российская власть не отвечает, — это очень легко, если бы она не превращала в убийц и безумцев огромное количество людей, находящихся именно в пограничном состоянии. А вообще так, между нами говоря, в пограничном состоянии находятся все. Людей духовно здоровых стопроцентно очень мало. И как правило, это люди деревянные, как это ни ужасно.
Вот ситуация, которая существует вокруг Грица и вокруг Фельгенгауэр сегодня, ситуация в соцсетях — она, конечно, чудовищна. Поэтому оздоровлению ее будет способствовать все, что как-то выводит нынешнюю российскую жизнь из зоны умолчания. Мы способствуем, говоря вслух, Навальный способствует, говоря вслух, Собчак способствует. Все, кто выводят из-под сознания страхи и кошмары сегодняшнего российского обывателя, они способствуют оздоровлению общества. Потому что иначе в этом закрытом страшном пространстве, в этой инкапсулированной стране развиваются все возможные инфекции.
Вторая вещь, о которой бы я хотел сказать и которая меня, в общем, довольно сильно напрягает в последнее время. Она, слава богу, к России прямого отношения не имеет (ну, если не считать того, что все в мире имеет отношение к России). Я наблюдаю тут, наблюдаю временно из Штатов, куда я поехал на одну конференцию к 100-летию Русской революции, я наблюдаю довольно мрачный феномен. Вот об этом я как раз сейчас в очередной раз написал в колонке.
Когда-то был такой фильм «12 разгневанных мужчин», показывающий, каким образом один сомневающийся способен переломить тупую и страшную уверенность одиннадцати других. Вот у меня есть ощущение, что та кампания, которая сегодня идет против Харви Вайнштейна, она ужасна по двум причинам. Во-первых, я не слышу практически ни одного сколько-нибудь авторитетного голоса, который бы высказался не то чтобы в его защиту (ну, понятно, что он делал ужасные вещи), но который бы остановил вот этот общественный хай, который бы до какой-то степени затормозил, может быть, механизм травли, которая разворачивается и разжигается с каждым днем.
Ведь в чем проблема? Понимаете, те люди (а их становится все больше), которые говорят: «Я все знал, но молчал. Но теперь я тоже подбегу пнуть», — эти люди на самом деле ничуть не менее виноваты, чем Вайнштейн, потому что то, что они молчали, позволяло происходящему продолжаться. Ужас заключается в том, что вся эта радостная камарилья, которая сегодня бежит с целью пнуть, она делает на этом деле точно такой же политический капитал, как на любой травле делают всегда подбежавшие и пнувшие. Понимаете, это же на самом деле ничуть не украшает — подбежать и п