олом, уже спина не та, поэтому можно писать только стихи, а для того, чтобы написать прозу, уже элементарно не хватает мышц, а просто слишком долго сидеть за столом в одном положении, уперевшись лбом в ладонь, и как-то пытаться не повторить себя.
Маканин, мне кажется, был одним из главных писателей семидесятых, безусловно главным русским прозаиком второй половины восьмидесятых и первой девяностых, его лучшие вещи появились тогда. Мне кажется, что это, главным образом, «Сюр в Пролетарском районе» или, скажем, «Лаз», или «Отставший», чуть ранее написанный, «Предтеча» и «Отдушина». Ну, я уж не говорю о таких классических еще при его жизни рассказах, как «Ключарев и Алимушкин» и так далее.
Я не буду сегодня, с вашего позволения, касаться романа «Асан». Ну, просто как-то эта книга не моя, она мне не показалась… Но, безусловно, буду говорить о том, что мне всего дороже — о метафизических, фантастических, странноватых городских притчах Маканина, в которых он, на мой взгляд, был самым прямым, самым умным и одаренным продолжателем Трифонова. Ну, вот об этом мы будем сегодня говорить с вами.
Я поотвечаю на вопросы, которых очень много пришло в почте. К сожалению, я не все успел запомнить с форума, они что-то подозрительно быстро исчезли. Но что запомнил, то запомнил.
Как всегда в последнее время, очень много вопросов — и на форуме, и в письмах — о том, как разворачивается кампания Собчак, почему оттуда начинают уходить люди, чем это грозит и так далее.
Ну, для меня, например, совершенно очевидно, что пока кампания Собчак разворачивается в одном смысле правильно и полезно — она высвечивает происходящее, и высвечивает его гораздо лучше, чем любая официозная кампания, которая тут обычно идет по сценарию. А эта идет не по сценарию, тут есть живая жизнь. Уход одного политтехнолога, увод части команды (без скандала, но с ясным таким холодком брезгливости и цинизма), приход новых людей, появление новых тем на повестке, в частности мощное педалирование конфликта вокруг Ленина и так далее, вброс новых тем в публичное поле — все это высвечивает Россию лучше, чем любая пресса.
И во-вторых, вот какая штука. Мне тут хотелось бы, понимаете, высказать несколько своих соображений в ответ на вечный вопрос: «А что же вы садитесь играть с наперсточниками? А что же вы садитесь играть в расписанную заранее игру?» Ну, во-первых, что она расписана заранее — здесь не все однозначно, мягко говоря. А во-вторых, что мне кажется самым главным и интересным? Вот ровно такие же аргументы (вот уже преимущество возраста — я все это помню), ровно такие же аргументы звучали в 85–90-м годах на этапе так называемой перестройки и гласности. Я очень хорошо помню, как на обсуждении (уже тогда были широкие обсуждения) одного спектакля встал мрачный тип (эти мрачные типы, все за всех знающие заранее, они совершенно не перевелись и даже, я боюсь, расплодились) и мрачно произнес: «Вам кость кинули, а вы и радуетесь».
В России большинство вещей начинаются, увы, с того, что их разрешают сверху. Конституция дарована сверху в пятом году. Свобода слова, печати, собраний, политических партий — в том же пятом году, хоть и не надолго, дарована сверху. Ну, есть, конечно, другой вариант, когда они отбираются путем революций и полного уничтожения государства, но ведь это вам тоже не нравится. Вам начинаешь предлагать… Вот выводить людей на улицы — плохо, это чревато вождизмом. Да, совершенно верно. Не говоря уже о том, что это превращает конфликт идей в конфликт дубинки и головы, значительно более примитивный по своей сути. Когда дают сверху путем послаблений — вам не нравится. Понятно, нам кидают кость. Когда происходит полное разрушение государственности и ее пересоздание или (еще такое модно слово) переучреждение — тоже вас это не устраивает, потому что кровь, жертвы, историческое отставание, разруха, военный коммунизм, все дела.
А что вам понравится тогда? Я немного не понимаю. Что власть добровольно отречется и исчезнет? Это тоже будет сверху. Придут и продавят перемены какие-то представители общества? Это тоже будет улица, без улицы такие вещи практически не делаются. А кидают сверху — вам не кошерно это есть, кинутое сверху. Я могу это понять. Но дело в том, что кампания такого постоянного недовольства и позиция постоянного недовольства в России априори гораздо выгоднее, чем любая деятельность. Мы же всегда уважаем традиционно не тех, кто много сделал, а тех, кто наиболее изящным и, я бы даже сказал, наиболее грациозным образом объяснил свое недеяние, объяснил, почему ничего нельзя сделать.
У меня была такая мысль в одной статье, там меня попросили сравнить российского и американского студента. Вот я знаю, что американский студент любой ценой сделает то, что ему задано. Надо за сутки прочесть «Тихий Дон» — он прочтет. Надо выучить китайский — он наглотается аддерола и выучит. Российский студент любой ценой изыщет такие очаровательные объяснения, почему он не сделал и почему этого сделать было нельзя, что это будет стоить в некотором смысле выполнения задания, во всяком случае по эстетическому удовольствию, которое вы получите.
Теперь — что касается еще одной важной аналогии с восьмидесятыми годами. Тогда тоже дано было сверху. И тогда в общем никто не предполагал, что советская власть падет за пять лет. Вот пришел Горбачев, пять лет прошло — и советская власть оказалась обречена. Никто не задумывал радикальных перемен, и даже косметические обсуждались очень осторожно.
Я хорошо помню, из-за чего все произошло, хорошо помню тот номер журнала «Огонек», в котором с предисловием Евтушенко была опубликована подборка старшего Гумилева. Это по-разному очень объясняли. Объясняли это тем, что Раиса Максимовна, Царствие ей небесное, очень любит Гумилева, или тем, что Гумилев — это такая самая компромиссная фигура для начала новой волны, подобной шестидесятым, публикации возвращенной прозы и так далее. Или просто говорили, что «поразительно, что один из крупнейших поэтов Серебряного века по очень сомнительным основаниям до сих пор остается нереабилитированным; давайте вот реабилитируем — будет историческая справедливость». Об этом еще заходила речь в шестидесятые годы, когда просили вечер поэзии Гумилева разрешить, и он почти уже был разрешен, но вот тогда затормозили.
Советская власть рухнула из-за публикации шести стихотворений Гумилева, вот и все. Объясняю — почему. Потому что в этой стене, в общем и так достаточно гнилой, достаточно пробить одну крошечную дырку, чтобы хлынувший туда поток разнес все остальное, вообще разнес все.
Я вот сейчас, кстати, прочел на Colta интервью Екатерины Гордеевой со Светланой Бодровой, вдовой Сергея Бодрова. Наверное, я в общем солидарен с большинством читателей, что это самое мощное интервью, которое появилось за последнее время. Не будем лишний раз пытаться кивнуть на Дудя, сказать, что вот Дудь никогда не сделает так проникновенно, как многие пытаются. Вообще вот эта такая российская манера, по выражению Баратынского, «чтобы других задеть кадилом», она мне не очень нравится: так кадить, чтобы обязательно кого-то повредить. Почему не похвалить просто? Почему надо все время тыкать кого-то носом? «А вот другой сделал лучше».
Гордеева делает интервью в другом стиле. Это интервью с человеком, которого она очень близко знает. Интервью огромное, очень интимное, поразительное по откровенности, первое в жизни, вообще говоря. И это совершенно поразительный текст. И я поздравляю Катерину Гордееву с огромной профессиональной удачей. Мне это все тем более близко и важно, что, во-первых, мой сын — все-таки однокурсник дочери Сергея Бодрова. А во-вторых, на моих глазах происходило (ну, на моих зрительских глазах, а не участниковских) становление вот этого самого телевидения, тогда еще не просто не постыдного, а героического: программа «Взгляд», ВИD и все вокруг них, в том числе и «Жди меня». И поскольку я это все помню, я поразился в этой публикации одному — тому, как на секунду приоткрыли щель, и в эту щель устремился поток и все снес.
Вот точно такая же история происходит сейчас с Собчак. Чуть-чуть больше, на секунду, сверху дозированно, стало больше на телевидении, кого-то опять стали туда приглашать. Кому-то что-то разрешили. Разрешили Шендеровичу показать программу «Куклы» в концертном зале… Ну, не на телевидении, конечно, боже упаси! О чем вы говорите? Но разрешили ему появиться. Мы посмотрим сейчас на этот маркер, удержатся ли они дальше. Разрешили ему появиться. И об этом та же Colta написала интервью. Кого-то пригласили куда-то с докладом. Кому-то разрешили появиться в телевизионном ток-шоу. Какие-то темы вывели из-под табу.
И сделали это с единственной целью — ну, просто потому, что выхода не было. Сверху же дают не от доброты, не от щедрости. Вы что, действительно думаете, что хрущевская оттепель случилась только из-за того, что Хрущев был последним гуманистом? Да если бы была хоть крошечная возможность этого избежать, никто бы никаких репрессивных не выпустил и никакой бы Хрущев к власти элементарно не пришел. Просто нужна была, необходима насущно была в стране (и это подвиг Хрущева, который субъективно все равно никогда не забудется), нужна была какая-никакая косметическая процедура по частичному… не скажу «переучреждению власти», а по ее новой легитимации, по ее обоснованию. Нельзя было жить с таким количеством невинно посаженных — ну, просто потому, что уже начались лагерные восстания. Вы знаете, что первый знак перемен — это когда восстают те, кому нечего терять, когда восстают заключенные. Количество восстаний заключенных сегодня, между прочим, довольно значительно, потому что положение в пенитенциарной системе чудовищно. И об этом говорят многие.
И поэтому когда начинаются косметические перемены сверху — это не акт доброй воли, это кость не кинули, это кость выпала из слабеющих рук. И в результате из-за крошечной, почти невидимой подвижки, из-за щелки, которую приоткрыли на миллиметр, начинается вот это быстрое и массовое разрушение всех стен гнилых, всех искусственно поставленных препон на пути нормального развития. И это происходит всегда так быстро и так сча