«Как скоро случится закат литературы как рода искусства?» Никогда. «„Тихий Дон» написан Шолоховым?» Да. Вернёмся через три минуты.
НОВОСТИ
― Дорогие друзья, продолжаем разговор. У нас тут с вами в студии по-прежнему программа «Один» и по-прежнему один Быков.
«Знакомы ли вы с „уральской школой“ поэзии конца 80-х — начала 90-х. Про Кормильцева вы говорили, но — Борис Рыжий, Роман Тягунов, Дмитрий Рябоконь и Евгений Ройзман наконец».
О Борисе Рыжем у меня есть довольно подробная статья. Я считаю его очень хорошим поэтом. Романа Тягунова знаю меньше, но тоже есть у него хорошие стихи. Дмитрия Рябоконя не знаю совсем. У Евгения Ройзмана были, во всяком случае… Сейчас вы знаете, что он перешёл на прозу, в основном на очень энергичную прозу в «ЖЖ», но были у него стихи, конечно, замечательные.
«Отчего, на ваш взгляд, это стало возможным — в одном месте, в одно время?» Я вообще считаю Екатеринбург одним из русских литературных центров. Оккультист сказал бы пошлость насчёт центра Силы. Конечно, это один из центров русской литературы. Кормильцев — совершенно особая статья, это русский рок, и он рок-поэт по преимуществу, замечательный прозаик. Но стихи его к русской литературной традиции не относятся (или, во всяком случае, они ломают очень сильно эту литературную традицию). Они новаторские, конечно. Я даже не знаю, к какой традиции можно было бы возвести Кормильцева. Может быть, разве что самую малость к обэриутам — такая иррациональная, страшноватая атмосфера. Но при этом социальная точность и социальная ангажированность, вовлечённость в социум у него гораздо выше, чем у обэриутов. Что касается Круга, Рыжего, Тягунова и Ройзмана, то они скорее тяготеют к московской школе, мне кажется, — к Гандлевскому, к кружку поэтов «Московское время». Может быть, Ройзман чуть более концептуален.
«Ходят слухи, что вы в ноябре примерно собираетесь в Екатеринбург». Я планировал, меня приглашали в ноябре прочесть лекцию в Екатеринбурге. Очень возможно, что мы договоримся. Если нет, то, может быть, чуть позже.
«И чем вам так нравится Мережковский?» — и дальше следует огромная ругательная цитата кого-то из современников про Мережковского. Нравится он мне прежде всего тем, что он с невероятной точностью разоблачал русские проблемы, и его статьи можно читать, как вчера написанные. Нравится он мне, конечно, и как очень сильный исторический романист. Из его лучших, самых сильных текстов, конечно, романы «Александр I» и «14 декабря» — это просто великая проза. Я не такой фанат «Леонардо да Винчи», хотя это превосходный роман. Очень интересная реплика в спорах о богочеловеке, о христианстве, о сверхчеловеке и так далее.
«Хочу почитать о жизни Николая Гумилёва. Какую биографию вы порекомендуете?» Их много, но мне кажется, что материалы Павла Лукницкого, которые опубликованы, наиболее полны и достоверны.
«Читали ли вы Ирвина Ялома?» Нет, к сожалению, не читал. Имя знаю.
«Что вы можете рассказать про книги Орсона Карда? — к сожалению, совсем ничего не знаю. — И что вы можете сказать про Бегбедера и его новую книгу „Уна & Сэлинджер“». Когда даже посредственный писатель, как Бегбедер, прикасается к судьбе великого писателя, как Сэлинджер, он как-то растёт на глазах. И эту книгу читать, по крайней мере, интересно. Потому что предыдущие чтения, предыдущие фрагменты (я на целые не тянул), предыдущие книги Бегбедера вызывали у меня какое-то очень негативное… Бегбедёр какой-то просто.
«Как вы относитесь к фильмам фон Триера и Кубрика?» Слушайте, ставить в один ряд фон Триера и Кубрика — двух абсолютно разных режиссёров? Кубрик по преимуществу визионер, гений визуальности. Пересказать его книги невозможно. Триер по преимуществу прозаик, и это стало особенно заметно в «Нимфоманке». Для него художественные средства не то чтобы вторичны, но он в гораздо большей степени рассказчик историй, философ и полемист, нежели такой маг кино. Хотя он умеет, конечно, эту магию кино воспроизвести. Например, это очень заметно в «Антихристе».
«Что вы думаете о трилогии: „Нимфоманка“ — „Меланхолия“ — „Антихрист“?» Это совсем не трилогия, это три очень разных картины. Трилогия, неосуществившаяся до конца, — это «Догвилль» и «Мандерлей». Я вообще считаю, что Триер — очень крупный режиссёр. У него есть провокативные картины, в которых как бы элемент провокации — очень талантливой, на грани гениальности — больше, чем элемент личного участия, чем элемент личной веры. И поэтому «Догвилль», например, вызывает у меня довольно сложные вопросы. Помните эту финальную реплику там: «И тогда Грейс отвернулась мира. Или мир отвернулся от Грейс». Да ничего подобного! И Грейс не отвернулась, и Бог не отвернулся от мира, и мир не отвернулся. Просто Ларс фон Триер временно отвернулся от них обоих. Там элемент художественной провокации, по-моему, был больше, чем элемент сострадания и человечности. Хотя эта книга… эта картина (неслучайно я оговорился, что книга) замечательна как раз формально.
Но мне «Нимфоманка» понравилась гораздо больше. И «Нимфоманка», и «Меланхолия» — две последние картины. «Нимфоманка» — по-моему, блистательная картина, очень умная. Там прекрасная идея про числа Фибоначчи, как-то очень близкая мне благодаря «Кварталу». Я тоже думаю, что новая этика будет построена не на морали, а на числе, на последовательности. Правда, Пелевин это ещё раньше заметил.
«Как вы относитесь к ленте „Eyes Wide Shut“?» «С широко закрытыми глазами» — последняя лента Кубрика, которая, как он настаивал, должна называться и показываться только по-английски — вызывает у меня довольно сложное отношение. И мне всегда было скучно её смотреть — при том, что я понимаю, что она хорошая. Лучший фильм Кубрика — это «Космическая одиссея [2001 года]», мне кажется.
«Почему вы больше не преподаёте в МГИМО?» Да потому и не преподаю, Евгений. Это же и так понятно.
«Ваше мнение относительно анархистских идей Кропоткина?» В теории это прекрасно.
«Знакомо ли вам творчество Ильи Эренбурга? Что вы рекомендуете?» Рекомендую «Бурю» в первую очередь, очень умный роман. Во вторую — конечно, «[Необычайные похождения] Хулио Хуренито». Это первый русский плутовской роман, из которого вышли и »[Похождения Невзорова, или] Ибикус» Толстого, и Бендер Ильфа и Петрова.
«Вы упомянули, что против раздельного обучения. Но разве оно не приведёт к дополнительной невротизации и/или сублимации энергии в учёбу, творчество, спорт у школьников?» Павел, видите ли, невротизация хороша не любой ценой. В невротизацию в отрыве от противоположного пола я не верю. Мне кажется, та невротизация, о которой я говорю, — это всё-таки прежде всего элемент тщеславия или страха смерти. Но в аскезу как в стимул я не верю. Это вечная дискуссия, в своё время она была между Джемалем и Лимоновым. Джемаль утверждал, что лимоновская утопия в «Другой России» не верна и не универсальна, потому что там идея сексуального комфорта, а сексуальный комфорт никогда не приводит к интеллектуальному взрыву. Я думаю наоборот. Я думаю, что аскеза, как это описано в «Имени розы», способна привести к очень болезненным извращениям, а сексуальный комфорт — к творческому взлёту.
«Какая судьба ожидает нелюденов? Они вымрут, как неандертальцы?» Да нет, зачем же? Никуда они не вымрут. Они просто не будут понимать, что с ними произошло. Вот это, наверное, самое главное. Люди не замечают эволюционных изменений, не замечают изменений, происходящих с ними. Мы с вами, например, за последние 15 лет (те, которые уже в сознательном возрасте — в 30 с чем-то лет — встретили XXI век) лишились массы способностей и приобрели кучу дополнительных комплексов и страхов. Мы уже эволюционно другие, но мы этого не заметили пока — а ведь это очень печально.
«Ждём вас в Питере». 15 октября.
«Ваше мнение о творческом дуэте Громова и Ладыженского?» Это очень хорошие люди, мои близкие друзья. Проза их никогда мне почему-то не была близка.
«Знакомы ли вы с прозой Герберта Уэллса? — знаком, конечно. — В своих не фантастических романах он в основном рассказывает о судьбе и приключениях маленького человека и его попытках выйти за границы своего мирка. Однако, в отличие от русской литературы, у Уэллса неудачи маленького человека не несут трагического подтекста и герои с надеждой смотрят в будущее, как и сам автор. Что вы думаете об этом? Почему в русской классической литературе судьба маленького человека часто трагична?» Очень хороший вопрос. Спасибо вам, jupiter.
В чём проблема? Есть страны, где можно быть маленьким человеком, и тебя не перемелют. А есть страны, где маленьким человеком быть нельзя. Есть страны, рассчитанные на людей сильных, на людей несгибаемых. Такова Россия. Почему она такова? Ответы на эти опросы надо искать, например, у Чехова, который не случайно же поехал на остров Сахалин. Он пытался понять, почему в России всегда все так страшно боятся тюрьмы, почему российская тюрьма должна быть адом, почему вообще в России есть ад, и он всегда рядом. Достоевского занимал этот вопрос. Почему маленький человек, например, в Англии — это просто маленький человек, нормальный мещанин, а в России маленький человек обречён на судьбу Макара Девушкина или Акакия Акакиевича гоголевского? Мне кажется, что в России, как нигде (я об этом пытался как-то написать в статье про Федина), особенно на переломных этапах, недостаточно быть просто человеком — надо быть чем-то большим, надо брать на себя очень серьёзные ответственности и серьёзно относиться к вызовам.
«Будете ли вы на Пречистенке раздавать автографы? — буду. — Когда выйдет ваша книга о Маяковском?» Сдал я. Наверное, в ноябре-декабре.
«Никогда не читал ваших книг, хочется начать. С какой из ваших книг стоит начать знакомство?» Сейчас — однозначно «ЖД».
«Дмитрий, писать или публиковать в радиоэфире свои мысли — это как хлеб и вода? Или, если вам предложить высокую мзду, которая решила ваши финансовые проблемы, вы бы могли прекратить публичную деятельность?» Ну да. В общем, я действительно считаю, что для меня публиковать свои мысли — это как хлеб и вода, это форма моего бытования. Если бы вы предложили мне очень много денег, отказаться от хлеба и воды я бы всё равно не смог.