Но Муратова далеко не апологет варварства. Понимаете, то, как вы трактуете «Перемену участи»… Это как раз столкновение двух миров, очень точно у нее показанное: варварского совершенно мира туземцев (это верно) и утонченного мира гуманизма. Ведь муж-то там кончает с собой именно от того, что его хрупкая гуманность не выдержала столкновения с чудовищным женским коварством. И там проводится очень правильная, очень моэмовская параллель между моральной амбивалентностью туземного мира и страшной, похотливой такой аморальностью этой героини, которую Лебле сыграла замечательно.
А сама Муратова — это такое очень антиварварское явление. Посмотрите на «Короткие встречи», на интеллигентную героиню, которая является в некотором смысле ее альтер эго. Ее осуждают за то, что вот она так не устроена и не может удержать мужчину, и быт такой у нее неряшливый, но тем не менее она — пример душевной тонкости, и к ней тянутся все люди, которые чего-то ищут. Помните, там замечательный диалог, когда эта девочка говорит: «От своих-то я отстала, а к вашим не пристала». Но она тянется к ней, конечно. И муратовская героиня там по-настоящему обаятельна — в отличие от героя Высоцкого, который как раз демонстрирует всю нищету позднесоветской романтики.
Так что насчет Муратовой и варварства все не так просто. А уж конечно, пролог замечательного вот этого фильма, моего любимого фильма «Астенический синдром» — он тоже не про это; он про то, что можно прочитать всего Толстого, стать умным, честным и добрым — и остаться при этом страшно душевно глухим, потому что именно жуткое отсутствие эмпатии и красоты в мире добивает героиню первой части, вот этой черно-белой.
«В фильме «Счастливого Рождества, мистер Лоуренс» люди Запада и Востока абсолютно чужды друг другу, они словно с разных планет. Дает ли надежду режиссер на взаимопонимание людей разных культур? Или возможно только взаимное уничтожение?»
Ну, видите, Осима — он вообще человек таких непримиримых противоречий. Мой любимый кадр из «Империи чувств» — когда, помните, идет такой бедный Эрос, а навстречу ему браво марширует такой бодрый Танатос, когда идет измученный любовью вот этот герой, совершенно как тень, а навстречу ему браво идут солдаты, самураи новой войны. Это блистательный эпизод. И не только «Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и с мест они не сойдут», но и Эрос, и Танатос находятся в таком же противоречии, и Эрос также угнетен, и также беспомощен на фоне бравых здоровых сил уничтожения. И умные, и дураки также, в общем, непримиримы и с места не сойдут.
Мир Осимы вообще стоит на неразрешимых противоречиях. «Счастливого Рождества, мистер Лоуренс» — как раз, может, еще и не самый наглядный пример. Я думаю, что это не лучшая его картина. Но как раз «Империя чувств», которую Разлогов совершенно справедливо сравнил с толстовской и изобразительной мощью, и моральным ригоризмом, он как раз, по-моему, доказывает, что мир вообще стоит на неразрешимости, на противоречиях, которые нельзя снять. И в этом его главная притягательность.
Пропускаю несколько странных вопросов, которые де-факто не ко мне, хотя приятно, что люди ищут у меня ответов на такие странные вещи.
«Как вы относитесь к творчеству Михаила Задорнова?»
Творчество Михаила Задорнова находится вне сферы моего критического рассмотрения, потому что он в основном творил все-таки в жанре стендапа — в жанре очень уважаемом, в жанре, предполагающем тесное общение с публикой, в жанре, который в Америке у многих просто был доведен до абсолютного совершенства. Но рассмотрением его я заниматься не могу, потому что просто мои литературные вкусы и интересы не всеобъемлющие. У Задорнова было много, на мой взгляд, заблуждений в фильме о Рюрике, много откровенно смешных взглядов (от которых он впоследствии, насколько я знаю, отрекся), много заигрывания с аудиторией, что отчасти входило в канон, в требование жанра. Но я совершенно не готов обсуждать Задорнова в связи с его смертью.
Понимаете, смерть предполагает одно — сострадание, особенно когда человек долго и мучительно перед этим болел, честно пытался выступать до последнего. Вы знаете, что его госпитализировали после выступления, со сцены непосредственно. Это все вызывает уважение. А говорить о его взглядах и ошибках, и о вкусовых провалах мы будем, когда утихнет собственно боль его родственников (если она утихнет вообще). Да и вообще как-то Задорнов не находится в сфере моего рассмотрения. Мне кажется, что здесь всегда надо дистанцироваться от даты смерти, потому что смерть — это не повод для разговора; смерть — это информационный повод, повод вспомнить биографию. А о Задорнове как художнике мы можем говорить отдельно.
«Что лучше — унизительно сбежать по канализации из Шоушенка или измениться и свободным выйти на свободу?»
Да видите, там у героя не было особого шанса измениться, пострадать (по Достоевскому). Там он был оклеветан и неправедно осужден, насколько я помню сюжет. Так что его побег был не столько выходом на свободу, сколько элементарным восстановлением справедливости, во всяком случае у Кинга. Но если, Андрей, ваш вопрос рассмотреть шире — есть ли у Кинга вот этот пафос, что надо пострадать и таким образом измениться и очиститься? — то американская тюрьма не место для этого. Во всяком случае у Кинга этот пафос совершенно отчетливый. В «Зеленой миле», в «Побеге из Шоушенка» несвобода не может человека ни очистить, ни сформировать, ни изменить к лучшему.
И я в этом смысле с Кингом совершенно солидарен, потому что пафос страдания, пафос пользы от тюрьмы — это такой стокгольмский синдром, когда человек становится на сторону своих тюремщиков. Мне кажется, что как раз этот стокгольмский синдром в известном смысле случился у Достоевского, когда, страстно желая защитить империю, видя, что она расшатывается и рушится, он говорил: «А если бы меня в свое время Николай не посадил и если бы не было этой ужасной инсценировки на Семеновском плацу, то страшно подумать, что из меня бы, да и из друзей моих выросло». Ну, это в чистом виде стокгольмский синдром. Я никогда на эту позицию не встану, никогда ее не буду уважать, хотя она может вызывать страдания.
И у Кинга в «Шоушенке», конечно, этого нет. Побег из тюрьмы — для него однозначное добро и такой, в общем, прорыв. И он, кстати, с удовольствием описывает все эти приготовления, и гениальное это решение с плакатом Риты Хейворт и таким ходом под ним, и потрясающее мужество и упорство человека, который все это без надежды на результат практически проделывал. Нет, это блестящая книга и блестящий финал.
«Прокомментируйте хит сезона в YouTube «Дядя Вова, мы с тобой». Это дно или снизу постучат?»
Понимаете, я сейчас написал для «Профиля» такую колонку «Дети и сети» — как раз о том, в какой степени планомерно вовлечение детей в политику будет сейчас осуществляться и в какой степени оно вообще полезно или вредно. Я рискну высказать довольно крамольную точку зрения, безотносительно к шедевру Кувычко.
Там проблема же совершенно, на мой взгляд, не в этой плоскости лежит. Конечно, ужасно, когда дети поют: «Дядя Вова, мы с тобой». Но вообще вовлечение ребенка в политику — это процесс нормальный, это было всегда, потому что политика (давайте назовем вещи своими именами) — это концентрированное выражение национальной психологии, это концентрированное выражение морали национальной. И аполитичен ребенок не может быть так же, как не могут аполитичны быть разговоры в семье за столом. Ну, об этом должны думать, об этом должны говорить.
Вот говорят: «А вот Навальный вовлекает школоту». Да это не Навальный вовлекает школоту — вот в чем все дело-то. Не нужно делать вид, что Навальный воздействует прицельно именно на школьников. Это еще глупее, чем думать, что возможно генетическое оружие только против русских. Школьники, мне кажется, для самого Навального в достаточной степени сюрприз. То, что выросло поколение небезразличных школьников, которые хотят делать свою жизнь, которые идут активно в политику, вообще выходят на улицу, потому что не хотят мириться с тем, что уже давно накрыло родителей, — это такой знак эпохи, да, поэтому дети будут политизироваться неизбежно. Это один из вызовов нашего времени, с которым приходится мириться. Дети выросли умные. Это, по-моему, совершенно очевидно. И с этими умными детьми придется как-то жить. А разговоры: «Ах, вот вы ребенка тянете в политику!»…
Другое дело, что, понимаете, в наше время в школе был политклуб, который назывался «Прометей», и там происходили живые дискуссии. В конце восьмидесятых в школе в порядке развития демократии выбирали директора и оценивали детским голосованием учителей. Это не всегда хорошо. Но у Корчака ведь это тоже было, у него тоже была демократия. Крапивин совершенно правильно сказал, что Корчак осознанно очень часто шел на конфликт с детьми, потому что он дал им право быть свободными, он не навязывал им собственных взглядов. И поэтому, естественным образом, на пятнадцатом году, что ли, существования школы он столкнулся с бунтом и вынужден был уйти (потом вернулся). Ну, это естественная вещь, потому что если вы растите демократов, рано или поздно они потребуют переизбрать вас.
Я считаю, что демократия в школе должна начинаться вот с этого — тогда у вас школота не пойдет на улицы. Понимаете, в чем дело? Потому что если в школе будет навык и опыт демократического регулирования, если они смогут голосовать за учителей и иногда переизбрать директора, который что-то совершил не так, — вот это и есть на самом деле гарантия их душевного здоровья. Вот в чем дело.
А то, что сделала Кувычко — ну, это, конечно, просто такой способ прогнуться за счет детей. Конечно, это омерзительно. Я думаю, что это ни к какой карьерной вспышке, ни к какому карьерному скачку в ее жизни не приведет, а скорее — к большому позору (что мы уже и наблюдаем). Досадно другое — досадно, что эта женщина по своему роду занятий адвокат и что у нее настолько нет хотя бы элементарных юридических тормозов в понимании того, что она, простите, разжигает (да еще с помощью детей) самую нормальную рознь — рознь и поколенческую, и международную. Вот об этом сле