Другое дело, что я бы с наслаждением отказался от львиной доли журналистской подёнщины. Да, её действительно очень много. Брать интервью мне надоело, а потом визировать их. Я бы охотнее роман пописал или вписал бы пару лишних глав в «Маяковского», потому что я продолжаю это делать. Конечно, я бы отказался от подёнщины. Но, с другой стороны, я считаю, что работа дисциплинирует. Если человек не будет вставать по утрам и идти в школу, в университет, в редакцию, он просто разлагаться начнёт, играть в компьютерные игры.
Тут вопрос о внесудебных казнях. Надо проверять очень сильно эту информацию о новороссийской ситуации. Я знаю, что ситуация, которая сейчас в Новороссии, по сути дела, не контролируется никем и ничем, и не может ничем контролироваться. Да, создали такую Зону (в понимании Стругацких). Об этом говорить не буду, потому что я там не был. Но, судя по тем впечатлениям, которые я получаю и которые я читаю, да, там сейчас такое очень странное представление о Русском мире. Если это Русский мир, то, конечно, это довольно страшное явление.
«Какие конкретные дела, на ваш взгляд, должна сделать либеральная интеллигенция, чтобы удержать позиции, на которых она стоит сейчас?» Не врать, не прогибаться.
Довольно правильный вопрос: «Следует ли принять точку зрения московской мэрии, надо ли идти в Марьино?» Если брать символическую сторону дела, то центр Москвы — место не очень хорошее для публичной демонстрации. «В Кремле не надо жить — Преображенец прав», — говорит Ахматова. Можно в Марьино провести многотысячный марш.
Понимаете, я же вообще против того, чтобы всё переносить в столицу. Я за то, чтобы столицу, её образ, её функции переносить и размазывать по стране, чтобы не было этой централизации. Я думаю, что, если провести марш в Марьино, и провести такой марш, который запомнится населению Москвы, марш, где будет действительно очень много народу, то в этом нет никакой трагедии. Понимаете, «надо всегда превышать зло», как говорил Бродский (и в этом я с ним согласен абсолютно). Он так понимал замечательную Христову заповедь «подставь другую щёку»: бьют по одной щеке — подставь другую. Это ирония — превышение зла. Превысь зло, ответь на него возведением в квадрат. Тебе дают Марьино — а ты из этого Марьино сделай столицу, такую столицу протеста. Это было бы интересно. Ну, они же дают Марьино? Я не знаю, что из этого получится.
Тут про «очарование» фашизмом огромный вопрос. Не успею, к сожалению. Про Михаила Шишкина просят лекцию — давайте попробуем.
«В Кремле не комментируют ситуацию вокруг книги „Мольба к богу“. Читают?» И тут естественный вопрос: «Вы на стороне суда или на стороне Рамзана Кадырова?»
Тут тот редкий случай, когда я абсолютно, целиком и полностью, всецело на стороне Рамзана Кадырова, потому что священные тексты не подлежат судебным интерпретациям. Я уже не говорю о том, что вообще называть печатное слово «экстремистским» и наказывать за экстремизм можно только в случае, если речь идёт о прямом современном публицистической призыве к конфликту. Если речь идёт о текстах исторически столь древних и столь значимых… Понимаете, если начнутся толкования Библии как призыва к экстремизму («Взять твоих младенцев и размозжить их головы о камень»), ребята, мы далеко зайдём. Нельзя судить за печатное слово, тем более за сакральное печатное слово. Нельзя запрещать за экстремизм суры Корана, стихи Библии, Тору — невозможно, немыслимо. В конце концов вы договоритесь до того, что вы художественную литературу начнёте запрещать за экстремизм. Многие уже запрещают.
«Подскажите, пожалуйста, что почитать по-русски с десятилетним мальчиком, для которого первый язык — английский». Я думаю, попробуйте повесть Валерия Попова «Тёмная комната».
Хороший вопрос про злорадство. Буду отвечать отдельно.
«В вашем портрете Достоевского на „Дилетанте“ вы говорите о самой яркой инкарнации Достоевского в XX веке и приводите цитату Солженицына о Сталине. Я даже не поняла не сразу: Сталин — это инкарнация Достоевского?» Нет, что вы? Это Солженицын — инкарнация Достоевского. Посмотрите, как у них много общего: «Записки из Мёртвого дома» — «Архипелаг ГУЛАГ»; интерес к еврейскому вопросу, к славянскому вопросу; диалог Ивана с Алёшей [Карамазовыми], на что обратил внимание ещё Лакшин.
«Почему во времена СССР фантастика была не в чести?» Она была в чести, просто она была в таком гетто своего рода.
«Почему вы не поехали на Львовский книжный форум?» Вероятно, времени не было.
«Только что закончил „Остров Крым“ и никак не могу разделить вашего восхищения этой книгой. Конечно, она не совсем пуста, но наименее правдоподобную половину повествования занимает болезненный сексуальный невроз уважаемого автора».
Майк, милый, ну что же вы такой пурист? Понимаете, вообще-то, в жизни мужчины секс занимает довольно большое место. И мне кажется, «Остров Крым» мог бы быть блистательным рассказ. Ну, это всем говорят: «Вот ваш роман длинен. Если бы вы сделали из него блистательный рассказ…» Помните, как Мопассан говорит: «Очень немногие критики говорят читателю то единственно нужное, что надо ему сказать, а именно: „Попробуйте с помощью вашего таланта и темперамента сделать для нас то, что вы сами хотите, то, что соответствует вашему дарованию“». Все советы дают, а вы попробуйте относиться к писателю с уважением — и всё будет хорошо.
«Есть ли у вас идеальный образ женщины в литературе?» Наверное, Сашенька Яновская из «Дорога уходит в даль…». Нравится мне Одинцова из «Отцов и детей», всегда нравилась. Самый любимый женский образ в мировой литературе? Знаете, мне всегда очень трудно сказать. Я ни разу в мировой литературе не встречал женщины, в которую я мог бы влюбиться. В жизни встречал, слава тебе господи, а вот в литературе такого образа… Видимо, мне придётся самому его написать. Может быть, Женька из «ЖД».
«Что вы можете сказать об Андрее Яхонтове?» Практически ничего не могу сказать. Я знаю, что у него было несколько хороших повестей раньше, но что он делает сейчас, я совершенно не знаю.
«Обязательна ли в духовном арсенале современного российского интеллектуала православная — да и любой другой конфессии — муть? Добавляет ли она собственной глубины в глазах окружающих? Мода это или соломинка во внутреннем самопоедании?» Это вы резко и несправедливо насчёт православной мути. Православие — древнейшая конфессия, и там накоплен огромный духовный опыт. Вы просто не путайте православие Нила Сорского или Брянчанинова, или Мещеринова с православием Чаплина. Это совершенно разные вещи. Не нужно.
«Ахматова о Маршаке после его смерти, — спрашивает человек под ником a_karamazov: — „Когда умирает такой всеми признанный человек, то если он действительно был великим, то при его смерти должно быть ощущение какой-то катастрофы. Я помню смерть Льва Толстого — это было именно такое ощущение. С Самуилом Яковлевичем этого не произошло“. Для чего нужно это сравнение?»
Ахматова вообще любит задрать планку. Я могу это понять. Вы правильно спрашиваете: «Почему Маршака надо сравнивать с Толстым?» Да всех надо сравнивать с Толстым, даже себя. «Когда умирает крупный человек, великий человек, должно быть ощущение катастрофы», — вот так говорит Ахматова. Она хочет всех судить по максимуму. Она со всех и спрашивает по максимуму. Вот говорят: «А почему она была так сурова к Георгию Иванову, например, к Вознесенскому и к Ахмадулиной?» Сурова она была потому, что ей хотелось величия — не только собственного, но и чужого (что редкость и что очень приятно, по-моему). Кроме того, Маршак был действительно крупной фигурой — крупной и литературно, и по-человечески.
«Как вы относитесь к страшной концовке нового романа Стивена Кинга „Возрождение“? Меня, признаться, напугало, что к старости он пришёл к такому пессимистичному выводу о том, что ждёт нас после смерти». Это готическое мировоззрение. Я уже говорил о том, что Кинг вернулся к настоящей готике. У меня была об этом довольно подробная статья.
«Почему Костоглотов уезжает в конце „Ракового корпуса“, а не остаётся с Вегой?» Как уезжает? Почему уезжает? Потому что ссылка, потому что он должен вернуться на место ссылки. Ещё остаётся год или два до его реабилитации. У Костоглотова впереди именно возвращение в эту страшную казахстанскую глушь, в этом-то и правда. Он бы мог остаться с Вегой, разумеется, но в том-то и дело, что он человек несвободный.
Давайте почитаем вопросы с почты.
«Дмитрий, вы говорите, что абсолютно уверенный человек всегда тяготеет к тоталитаризму. Но ведь всё наоборот — к тоталитаризму или к подчинению других своей воли тяготеют как раз люди неуверенные, которые чувствуют себя ничтожествами. Они дополняют себя, поглощая…» В общем, понятная вещь, понятный вопрос.
Понимаете, здесь путаются два понятия. Одно дело — неуверенность в себе, а другое дело — сознание своего несовершенства. Я говорю о неуверенности в себе именно в значении смирения, в значении антигордыни. И в этом смысле мне кажется, что как раз люди, не уверенные в себе, люди, не склонные обольщаться собой, готовыми ответами и рецептами, — они и есть единственный тормоз на пути тоталитаризма.
«Делали ли вы лекцию про „Пикник на обочине“? — делал. — Первая часть не записалась. Может быть, вы её расскажете на радио?» Не вижу смысла абсолютно. Просто она выйдет в книге, и вы прочтёте.
«Леонид Андреев — феномен ли это? И о чём он?» Сейчас буду об этом подробно говорить.
«Вы неоднократно высказывали предположения, что Ходасевич служил прообразом Самгина. Как вы тогда объясните несовпадение женских образов из книги и биографии Владислава Фелициановича?»
Слушайте, откуда было Горькому знать биографию Ходасевича в этой её части? Женские образы там совпадают только в той степени, что Ходасевич всегда почему-то был невероятно любим красавицами. И первая его жена, Марина Рындина, насколько помню, была красавица, и вторая жена, Чулкова, и третья, Нина Берберова — все они были очаровательными. И вообще в Ходасевича всегда влюблялись красавицы. И Самгину тоже всегда доставались красавицы. Только Алина Телепнёва его почему-то не полюбила. Понятно, почему. Потому что Алина Телепнёва — такая русская душа, и о