В поэзии… Прав Набоков: русская поэзия была впереди всего мира в двадцатом году, а проза, кроме Ильфа и Петрова… Он говорил: «Не на чем взгляду отдохнуть». Ну, это связано с цензурными обстоятельствами, потому что настоящее осмысление войны, вы не поверите, но вот оно, мне кажется, произошло только в прозе петербургского авангардиста Бориса Иванова, который сам был участником войны и сам достаточно объективно, с должной высоты на это смотрел. Так это не подцензурная литература. Записки Никулина (я имею в виду Никулина — смотрителя Эрмитажа), другие всякие документальные свидетельства, но по большому счету ведь эпос о войне не написан. Пролегомены к нему довольно серьезные есть в «Памятных записках» Самойлова, в дневниках Слуцкого, они есть в прозе Эренбурга, который на достаточную высоту взобрался, но романа, сопоставимого с «Войной и миром», о Великой Отечественной войне не написано.
С чем это связано? Почему до сих пор литература о девяностых не дала качественного шедевра? Страхи. И это страхи не только цензурные или самоцензурные. Это страх, что придется много такого про себя говорить, что, знаете, не слишком-то приятно и читать. Новая концепция развития России нужна, новая концепция Родины, новая концепция власти, поэтому здесь не так-то все просто. Мы находимся на пороге этих свершений, но доживут ли участники событий до такой книги — большой вопрос. И мне кажется, что радикальный пересмотр концепции русской истории — не обязательно критический, а может, даже более лестный, но он не за горами. Вот тогда произойдет качественный скачок. Количественное накопление посредственной литературы… Ведь аналогом pulp fiction была литература соцреализма в брежневские времена. Количественный скачок произойдет, если произойдет раскрепощение сознания. А если мы откажемся от эзоповой речи, не нужно будет больше постоянно думать, а что скажут N.N. или П.П. Вот это очень важно.
«Делали ли вы уже анализ третьего сезона «Твин Пикса»?»
Была лекция на эту тему, как я понимаю финал. Больше пока ничего.
«Ваша цитата по поводу мальчика: «Все немцы, кроме тех, которые пострадали за свой антифашизм, то есть попали в лагеря или были казнены как участники «Белой розы», для меня ответственны за фашизм; и никакого снисхождения к мирным обывателям быть не может, не говоря уж о солдатах». Значит ли это, что считаете себя и «мирных обывателей» России, остающихся на свободе, ответственными за все действия властей?»
Значит! Понимаете, finist дорогой, вы все-таки, во-первых, проводите, на мой взгляд, не слишком правильную аналогию между действиями властей в России и действиями Вермахта на российской территории, на советской. Есть все-таки довольно серьезная разница пока. Но считаю ли я всех голосующих за нынешнюю власть ответственными за ее действия? Да. А как иначе? А в чем тогда смысл избирательного права? И больше вам скажу: эта ответственность уже на них распространилась, потому что санкции коснулись всего населения России, смена имиджа России коснулась всего ее населения. Поэтому разговоры о том, что кто-то не несет ответственности… Мы все ее несем, понимаете. И вообще, «не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе».
Тут, понимаете, случилась интересная вещь. XX век действительно абсолютно смешал массы, он сделал их в некотором смысле более монолитными, потому что он в каком-то смысле уничтожил сословия. Вот Надя Савченко, с которой у меня была в свое время довольно содержательная беседа в Киеве (я не очень знаю ее нынешние взгляды, но тогдашние были любопытны), она сказала, что в некоторых обществах, в некоторые времена война была делом только военных, а остальное население не отвечало за военные преступления; но XX век сделал войну тотальной, идет народ на народ, и это война на уничтожение. Во всяком случае, так было в сорок первом году, даже в тридцать девятом уже было так. В четырнадцатом, может быть, еще нет, но в сорок первом это война на уничтожение.
Фашизм — это то явление, которое по своей исключительной тотальности исключает чью-либо безответственность, чье-либо освобождение от ответственности, поэтому все немцы отвечают, кроме тех немцев, которые выражали протест, отвечают за действия Гитлера. Все, кто одобрял, все, кто соглашался, все, кто не выходил на демонстрации, по определению ответственны. То есть действительно сейчас век тотальностей, потому что если раньше война была делом власти и армии, то если вы выбираете эту власть, если вы живете не в монархии, вы, конечно, разделяете ответственность за свой выбор. Если монархия, то дело наследственное, понятно — там народ может не отвечать за действия короля и даже по-своему возмущаться. Но когда власть избрана большинством, то по крайней мере это большинство в ответе. Все, кто не протестовал, все, кто терпел, отвечают. Поэтому санкции касаются, кстати говоря, всех. И это же касается и всех, кто желает получить визы в США, например, и сталкивается с трудностями при этом, или работу в США (что тоже очень затруднилось).
Вот мне тут пишут:
«А вот нет ли коллаборационизма в моем разговоре с Мединским?»
Во-первых, Мединский не захватчик. Во-вторых, в моем разговоре с Мединским, если вы внимательно его послушаете или прочтете стенограмму, все сказано. Понимаете, сказано обо всех несогласиях, обо всех принципиальных расхождениях. И это, безусловно, сделано в вежливой форме, потому что я не сторонник стилистики рэп-баттлов в публичных дискуссиях. Но ни о каком коллаборационизме здесь не может быть и речи, потому что это не сотрудничество, это разговор. И все-таки остерегитесь пока еще российскую власть записывать в захватчики. Как метафора, скажем, в романе «ЖД» это может действовать, но в реальности это далеко не так.
«Вопросы о поэзии. В программе о Бальмонте сообщили удивительное: гениальный поэт отказался сотрудничать с кровавыми большевиками и умер в нищете».
Ну, как он отказался сотрудничать с большевиками? Он эмигрировал. Насчет того, что умер в нищете, тоже не совсем верно. Он умер в лечебнице для душевнобольных, у него была белая горячка. Вся эмиграция… Ну, во всяком случае острый алкогольный психоз с периодами просветления, когда он себя сознавал, но писать уже, конечно, не мог. Вся эмиграция скидывалась на Бальмонта. И помните знаменитый тезис Марины Цветаевой: «Господа, Бальмонту необходимо помочь». Все помогали. Но насчет сотрудничества с большевиками — ему собственно никто и не навязывал этого сотрудничества. Бальмонт бежал довольно быстро, довольно рано.
«Огорчает тот факт, что подавляющее большинство поэтов — колеблющиеся вместе с линией партии коллаборационисты, типа Михалкова-Евтушенко».
Евтушенко не был коллаборационистом. Он как раз, наоборот, довольно часто имел с этой властью неприятности. Может быть, он и не хотел этого, но голос, язык, муза уводили его от благополучных тем. И проблем у него была масса. Вспомните стихотворение «Памяти Есенина»:
Когда румяный комсомольский вождь
На нас, поэтов, кулаком грохочет
и хочет наши души мять, как воск,
и вылепить свое подобье хочет…
Павлов не простил ему этой формулы. Хотя и у Павлова, говорил Евтушенко, были добрые стороны, но по большому счету, конечно, Евтушенко с ним рассорился кардинально.
«Волгин заявил, что поэзия Бальмонта…»
Да, я возвращаюсь к проблеме, видите, насчет коллаборационизма. Нигде в мире не было такого духовного сопротивления со стороны литературы, как в России — наверное, потому, что действие равно противодействию. И нигде в мире, кроме каких-то уж совсем азиатских и африканских диктатур, так литературу не давили и не травили. Ну, в Камбодже, может быть, где тотально ее уничтожали. Там что случилось, в Кампучии? Что там случилось, в русской литературе? Она, наоборот, изо всех сил выражала свой социальный протест, и выражала его, надо вам сказать, довольно успешно. И не было случая нигде в Европе, чтобы подпольная культура, самиздатская, тамиздатская (ну, разнообразно протестная) проявляла такие выдающиеся качества, такую сплоченность, такую даже организованность. «Эрика» берет четыре копии». Понимаете, самиздат — это огромная культура, не имеющая себе аналога.
Именно поэтому говорить о коллаборационизме русской литературы — это, простите, клевета, вызванная, наверное, тем, что просто вас в эту литературу, дорогой schnorchel, не пустили. Просто каким-то образом вы, видимо, оказались за ее порогом — и теперь злобствуете. А вы не злобствуйте, вы смиритесь со своей участью. Есть много на свете прекрасных профессий.
«Волгин заявил, что поэзия Бальмонта банальна, если не знать контекста».
Нет, я с этим совершенно не согласен. Поэзия Бальмонта, понимаете, она же, может быть, на содержательном уровне и банальна, но Бальмонт же ценен нам своей звукописью, музыкой стиха, новыми формами стиховыми, невероятной пластикой, поразительной насыщенностью речи, метафорами. А содержание… Ну, содержание поэзии вообще не обязательно интеллектуально. «Поэзия должна быть глуповата», — сказал Пушкин. Правда, Новелла Матвеева на это возразила: «Но сам поэт не должен быть дурак». Это верно. Но он не должен умствовать, умничать особо.
Я помню, как Синявский мне сказал, слушая песню одного современного автора: «Это очень хорошо, но это не песня. Песня должна быть простодушной». Я не могу на этом настаивать, тем более что песня, например, Щербакова совершенно не простодушная, а при этом это все-таки песня. Да и у Кима тоже случаются. Например, моя любимая «На палубе» — это замечательно сложный текст. Да мало ли… Ну, господи помилуй, а сколько есть действительно интеллектуалов, пишущих на сложные стихи. Но при всем при этом… Ну, как тот же Суханов. При всем при этом, действительно, поэзия ведь нами читается не ума ради, а она читается ради божественной музыки своей, ради двух-трех нот, которые нам Моцарт занес с небес. А банальность здесь совершенно не интересна.
«Прокомментируйте строки из Монолога Павла Когана: