Услышимся через три минуты.
НОВОСТИ
Продолжаем разговор. Я немножко поотвечаю на письма. Ну, я имею в виду письма на dmibykov@yandex.ru. Всегда пожалуйста, еще присылайте.
«Чем было интересно общение Тургенева и Достоевского? Заметно ли у них взаимное творческое влияние?»
Нет, ну творческое влияние там было дай бог каждому, причем со стороны, главным образом, конечно, Тургенева. Достоевский же вообще, понимаете, все, что плохо лежало, довольно активно в собственную творческую копилку брал. Напомню стихи Некрасова «О погоде», которые превратились в первый сон Раскольникова о лошади. Напомню «Собаку» Тургенева, шестьдесят четвертого года рассказ, который превратился в шестьдесят пятом году в эпизод со сном Ипполита, где собака губит страшное насекомое. Ну, вообще, так сказать, у Диккенса тырил широко. И даже кто-то… по-моему, Сальвадор Дали сказал, что «талант заимствует, гений ворует» — ну, потому что гений приходит как власть имущий, как право имеющий; он берет себе и все, что хочет — пожалуйста, вперед.
Я спокойно довольно отношусь к творчеству Достоевского, оно восторга у меня не вызывает. И хотя я 4 декабря там буду, в ЦДХ, читать лекцию о Карамазовых, я романом восхищаюсь, но я его не люблю (вот я рискну сказать так). Тургенев повлиял еще и в том смысле, что Достоевский его действительно очень сильно ненавидел, очень много о нем думал. Он вывел его под именем Кармазинова, написав довольно смешную пародию на действительно довольно неудачных «Призраков». Ну, вообще мистическая волна у Тургенева начиналась с довольно слабых произведений, а потом там были совершенно гениальные — например, «Клара Милич». Поэтому говорить о влиянии Тургенева как бы на эту пародию в «Бесах»… Ну, эта пародия обидная, злая, несправедливая. Не говоря уже о том, что Кармазинов сделан крошечным и толстым, а Тургенев был рослым красавцем, выше Достоевского раза в полтора. Вот.
Это влияние в одну сторону. Говорить о том, что Достоевский влиял на Тургенева, совершенно невозможно, потому что, как мне кажется, Тургенев был невосприимчив к такой литературе. Тургенев — слишком тонкое явление. Он никогда, в отличие от Достоевского со всей его хваленой полифонией, он никогда не ведет читателя за руку, не толкает в спину к нужному выводу. Читая Достоевского, мы все время слышим его голос; читая Тургенева, мы слышим множество разных голосов и не всегда можем опознать среди них авторский — что и приводит к такой амбивалентности толкований.
Например, Писарев, достаточно зоркий критик, совершенно не понял «Дыма». А что там, казалось бы, понимать? Но это сейчас. А тогда эта амбивалентность авторского мнения казалась чуть ли не трусостью. «Какая трудная вещь «Отцы и дети»!» Вот мне пишут: «Слушал беседу Толстого и Парамонова о Тургеневе на «Свободе». Есть о чем поговорить, интересная беседа. И главное, что Толстой и Парамонов действительно правильно подходят к анализу Тургенева.
У Тургенева надо очень осторожно, очень точно отслеживать нюансы авторской интонации. Потому что ведь «Отцы и дети» — роман вовсе не про конфликт поколений (ну, если угодно, косвенно про него), а главная-то тема романа в том, что эти трещины между поколениями, которые в России возникают априорно, они должны быть замазываемы гуманизмом, нежностью, пониманием, эмпатией (любимое слово), состраданием, ну, как делает Николай Петрович… Кто главный бенефициар романа? Кто главный благополучатель романа? Николай Петрович Кирсанов, конечно. Ни Павел Петрович, ни Аркадий, ни Базаров не получили желаемого, а вот он получил, все досталось ему — и Фенечка, и Митенька. И невзирая на полную дезорганизацию, работает у него все домашнее хозяйство. Трещины в поколениях надо замазывать любовью. И Тургенев очень ненавязчиво, аккуратно, я бы сказал, нежно подводит читателя к этому выводу.
А вообще Тургенев — совершенно гениальный писатель. И у меня есть в этом смысле один только единомышленник — замечательный такой американский мой приятель Мэтью, который, вообще-то говоря, является религиоведом, таким страстным католиком, а вовсе не филологом. Но сближает нас то, что из всей русской прозы мы больше всего… самым умным мы считаем Тургенева. И вот, собственно говоря, только с ним я могу на эту тему поговорить, потому что для большинства американцев, как и для большинства сегодняшних русских, в первую очередь Достоевский наиболее доступный, во вторую — Толстой; они заслоняют всех остальных, даже Чехова. Поэтому… В общем, Тургенев, по-моему, выше Достоевского на несколько голов.
«Посмотрел недавний выпуск программы «Колба времени» с вашим участием. Что касается литературы о спорте. Читали ли вы такие книги, как «Повесть о футболе» Старостина или «Записки вратаря» Яшина? Можно ли мини-лекцию о мемуарной спортивной литературе?»
Знаете, я спортивных мемуаров читал очень мало. Я держал в руках книгу Яшина, ну, потому что я его очень люблю просто как личность. Ну и потом, он был гений. Это очевидно даже мне с моей абсолютной удаленностью от спорта. Но я не читал Старостина. И спортивных мемуаров я почти не читал никаких, кроме мемуарного очерка Родниной и Зайцева, который, наверное, за них делали журналисты все-таки, и «Сюжета с немыслимым прогнозом» Арканова и Зерчанинова о матче Карпова с Каспаровым, ну, потому что мне это было интересно (и я разыгрывал, конечно, эти все комбинации), кроме того, я дружил с Аркановым. Поэтому я не возьмусь об этом говорить.
А вот о спортивной прозе — ну, скажем, «Ход белой королевы» Кассиля или «Вратарь республики» его же, или «Шахматист» Горина… Зорина, простите (Леониду Генриховичу мой привет и любовь; «Гроссмейстер» — была у него такая киноповесть) — ну, наверное, можно было бы. У меня всегда была мечта написать об одном футбольном матче роман со всем драматизмом. Но, слава богу, я от этого воздержался. Я совсем не болельщик. Просто меня привлекает возможность погружения в принципиально новый материал — такой роман немножко в духе Хейли. Но я думаю, что такие образцы уже есть. Об этом как-нибудь поговорим, наверное, если получится.
«Знакомо ли вам творчество Эдуарда Веркина?»
Знакомо. У него есть очень хорошие тексты, но я считаю, что все-таки у Крапивина ярче, особенно у такого позднего Крапивина, типа «Сказки о рыбаках и рыбках». Вообще Веркин, мне кажется… Понимаете, в чем дело? Вот Веркин был бы еще более удачливым, еще более ярким автором, если бы ярче был его язык. Мне кажется, что язык довольно стерт. Вот как говорил Житинский: «Все-таки прежде всего литература, особенно детская, должна быть явлением языковым, угадываемым, узнаваемым. И в этом смысле Валерий Попов, например, его детская проза — скажем, «Темная комната», «Слишком сильный», «Похождения двух горемык» — вот это проза мгновенно узнаваемая. А Веркин, мне кажется, он фабульно пока интереснее, чем языково. Но это вопрос такой субъективный.
«Можно ли назвать мир Басё миром истинной Японии?»
Вообще хокку — лучший жанр для постижения Японии, потому что совершенно правильно сказал, на мой взгляд, БГ, что «Япония в силу своего островного положения построилась вокруг идеи предела». Нигде так изящно идея лаконизма, предела, так сказать, закованности формы, нигде она так не выражается, как у Басё. Хотя Басё далеко не единственный и, может быть, не лучший автор. Просто так получилось, что он в России всех известнее, потому что он единственная наша рифма на слово «всё».
«Неужели ответственны все немцы? А Шиндлер? А те, кто не протестовали, но и не потакали слепо всему?»
Те, кто слепо не потакали всему, те протестовали. Здесь третьей позиции нет, к сожалению. Все, кто молчал, потакали. Такое у меня есть ощущение.
«Будет ли аудиокнига «Июнь»?»
Вот вышла сейчас аудиокнига «Квартал», только что, с тремя новыми главами. У меня есть ощущение, что через три-четыре месяца выйдет полный «Квартал» с недостающими… с 28 по 30 июня. Конечно, я не по цензурным соображениям эти главы не печатал. Тогда просто, понимаете, в них была, что ли, представлена слишком рисковая авантюра, чтобы ее опубликовать. Сейчас я ее несколько смягчил, и все это будет напечатано.
«Что вы думаете о новой книге Зыгаря?»
Я с большим и жгучим интересом ее прочел. Она блестяще написана! Мне очень нравится сам проект, потому что подать революцию как новостной повод, как цепочку блогов, как прямой репортаж — это изобретательно, многообразно. Там и Максимовская поучаствовала, и Парфенов, и всех он привлек. Шикарная идея!
Что касается параллелей. Ну, я сам же вижу эти параллели, понимаете, я сам все время на них настаиваю (Савинков/Савенко и так далее), они слишком буквальные. И мне кажется, что ничего дурного в этих аналогиях нет. Очень многие историки не любят как раз аналогии и, наоборот, настаивают на том, на чем Набоков в свое время настаивал в рассказе «Королек»: «Мир снова томит меня пестрой своей пустотой». Вот эта пестрая пустота — мне это не очень нравится. Я как раз, наоборот, за то, чтобы аналогии видеть и схемы определять — это дает прогностические возможности, ну и просто позволяет не повторять каких-то уж очень явных провалов. Так что меня эти повторы не раздражают.
Мне эта книга понравилась гораздо больше, чем «Вся королевская рать», потому что, по-моему, в «Королевской рати» был какой-то совершенно имплицитный, так сказать, как модно сейчас говорить, не выявленный, но момент даже немножко такого завистливого восхищения властью. Ну, художник же всегда восхищается предметом своего искусства. И тут был какой-то момент, может быть, ну чрезмерного любования всей этой тусовкой и, конечно, восхищения такими, понимаете, возможностями, роскошью, масштабом интриги и так далее. Я этого всего не люблю, поэтому мне не очень понравилась «Вся кремлевская рать». А вот «Империя должна умереть» — это интересно. Ну, у нас в январе с Зыгарем будет встреча в «Литературе про меня», и вот там мы ужо наспоримся про Русскую революцию до состояния полного взаимного неприятия. Я Зыгаря вообще люблю и уважительно к нему отношусь.