»
Ну, спасибо за аналогию. У Данте же, понимаете, вот этот «тысячегранный кристалл», как выразился Мандельштам, там символика чисел очень разнообразна, но важно, что терцина — строфа, состоящая из трех строк; каждая глава составляет… каждая песнь, канцона состоит из 100 строчек — 33 терцины плюс одна; в каждой песне 33 главы; и есть пролог, и все это вместе тоже дает сотню. Там эзотерических цифр, эзотерических чисел очень много.
Но вообще шифровки такие в тексте — это довольно частое на самом деле явление. Я обычно в таких случаях ссылаюсь на роман Джей Джей Абрамса и соавтора его, которого я всегда забываю, роман, который называется «Корабль Тесея», или «S». Вот там таких шифровок разбросано по тексту великое множество. И иногда любовная записка складывается, иногда там надо на карту смотреть, всякие параллели и меридианы. На меня это довольно сильно, кстати, влияло, когда я писал «Квартал». Ну, то есть я «Квартал» придумал до этого, и карта звездного неба там придумана до этого, но когда я прочел «S», я…
А, Дуг Дорст! Вот вспомнил. Дуг Дорст — соавтор. Он, по-моему, ничего более значительного с тех пор не написал. Когда я стал свою книгу писать, то я с радостью увидел, что все-таки не я один схожу с ума вот таким экзотическим образом. Да, мне кажется, что книга-шифровка, книга, в которой числовые шифры разбросаны, книга, в которой тайна внедряется в читательский мозг, определенные послания — вот это такая, по-моему, книга будущего. В этом, по-моему, самое такое привлекательное — ну, чтобы в книге было несколько слоев. Один из них, если хотите, да, такой конспиративный.
«Насколько мне известно, по количеству переводов в мире первые два места занимают Библия и «Маленький принц»».
Не знаю такой статистики. Самые две тиражные книги — это Библия и цитатники Мао. Но насчет «Маленького принца» приятно, конечно.
«Как на ваш взгляд, можно ли рассматривать Маленького принца как христологического персонажа?»
Нет, это персонаж фаустианский. Там подробно у меня, в книге, будет расписано, чем отличается трикстер от Фауста, Одиссей от Фауста. Он Телемах. Фауст, Телемах.
«Не имел ли это в виду Экзюпери? — нет, я думаю, не имел. — Как и Христос, Маленький принц обладает тайной рождения, несет догму, вследствие догмы его убивают. К тому же убивает именно тот, кому главный герой истории доверился больше других».
Нет, я так не думаю. Понимаете, сама гибель маленького принца не предполагает, к сожалению, воскресения. Там история в другом. Вот если угодно, трикстер там летчик, вот он главный герой. А Маленький принц — он по отношению к нему Телемах, греза, галлюцинация, отпрыск, мечта, такой идеал его.
Ребята, я должен страшную вещь сказать: я не люблю «Маленького принца» (я имею в виду книгу). Вот это такая сказка с ее ложной многозначительностью, пафосом, сантиментами. Есть один человек на свете, который меня в этом плане понимает, — это Александр Мелихов, которому я, пользуясь случаем, передаю привет. Он когда-то блистательное эссе про «Маленького принца» напечатал у нас в журнале «Что читать?». Вот он там писал, что «мы в ответе за тех, кого приручили» — это любимая формула всех эгоистов, которые требуют, чтобы вы всю жизнь за них отвечали. И вообще она такая розовая, слюнявая, патетическая вещь.
Конечно, Экзюпери — гениальный человек, героически погибший. И его «Ночной полет» вдохновлял Пастернака, его «Цитадель» для многих подростков стала настольной книгой. Ну, как хотите, у него «Планета людей» — восхитительная книга. И мне нравится даже, что он был плохим летчиком (по многим свидетельствам), потому что был хорошим писателем. А писатель, как правильно сказал Валерий Попов, может быть профессионалом только в литературе, все остальное он делает по-дилетантски.
Ну, в общем, как хотите, «Маленький принц» — это, по-моему, такая же неудачная вещь, как повесть другого летчика «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», вот Ричарда Баха, такая же напыщенная. Мне нравятся другие сказки. Сравните Карлсона и Маленького принца. Вот Карлсон — это интересный во всяком случае персонаж. Не скажу, что христологический, генезис его другой (тут скорее Малыш интересен). Но вот Карлсон мне нравится, потому что он веселый, хулиганский и добрый. А «Маленький принц» — очень холодное произведение с холодным носом сделанное. Хотя я чрезвычайно рад, что вы помните эту вещь и перечитываете ее, потому что ее перечитывание полезно. Как негативный опыт бывает полезен, так полезен и он. И не мы в ответе за тех, кого приручили, а скорее те, кого мы приручили, отвечают и за себя, и за нас.
Услышимся через три минуты.
НОВОСТИ
― Мы продолжаем разговор. Вот хороший вопрос: «Мне очень интересно то, что делает Юлия Соломонова. Она популяризирует собственные стихи, и исполнение оригинальное. Можно ли попросить вас прочесть?»
Да, Соломонову (как она правильно называется — Соло Монова) я, конечно, ее слышал, и присылали мне много. Понимаете, я не разделяю такого вот уж, что ли, скептического отношения к ее сочинениям. Но она нормальный совершенно автор и симпатичный, во всяком случае владеющий формой. Иногда у нее попадаются откровенная эстрадность, откровенная пошлятина (у кого ее нет?), иногда — фельетонность, а иногда очень она бывает забавна и точна. Ну, такая поэзия имеет право быть. Понимаете, в лучших своих образцах она вполне на уровне лучших текстов Емелина и Орлуши, а те в свою очередь в лучших текстах на уровне Саши Черного, иногда. То есть я против Соломоновой совершенно ничего не имею. И более того — по-человечески она мне симпатична. Это не графоман, как бы то ни было.
«По Сети ходит список любимых книг Бориса Натановича Стругацкого. Действительно ли, насколько он аутентичен? Есть ли в нем что-то, что вас удивляет и не монтируется с его личностью?»
Он давно ходит. Еще когда я писал свою статью о военной теме у Стругацких, я подчеркнул там, что главные герои Стругацких — люди действия, и их любимые книги — это книги напряженной фабулы, книги с ярким и активно действующим героем. Я могу вам сказать… Вот передо мной сейчас открыт, я быстренько открыл этот список любимых книг, потому что он по первой же ссылке вылезает.
Что мне здесь, понимаете, важно? Мне очень важно, что здесь присутствует, например, книга Джексона «Да поможет мне бог» — книга о маккартизме. Понятное дело, почему Стругацкие ее читали — потому что в 59-м году советском очень трудно было найти напряженную, интересную, действительно увлекательную литературу о Западе, очень трудно. А это вполне из этой оперы. И хотя, понимаете, духовно и идеологически это недалеко ушло от пьесы Симонова «Русский вопрос» (тоже, кстати, вполне профессиональной), но это книга интересная, и это книга о ярких людях, понимаете, и о ярких событиях.
Мне очень нравится, что он назвал Домбровского «Хранитель древностей», потому что это совершенно гениальная по композиции, по решению книга. Просто то, как она решена, то, как она построена, как в ней развивается действие. Не говоря уже о том, какая там феноменальная личность рассказчика.
Что меня удивило — это то, что он назвал Гамсуна, и причем «Пана». Потому что «Пан», по-моему, такая невыносимо сентиментальная длинная книга. Вообще «Пан», «Мистерии», «Виктория», насколько я помню, вообще весь ранний Гамсун — то, что хранилось в кладовых, в бабушкиных сундуках, и то, что я таким же образом прочел — это, мне кажется, ну совершенно никак. Но, видимо, в доме это хранилось, и это на него маленького оказало некое воздействие. Уж если что читать у раннего Гамсуна, то «Голод», а не все эти истории про лейтенанта Глана. «Пан», наверное, на детское сознание действует очень убедительно.
Из других книг практически ничего не было для меня шоком. Я благодаря ему прочел Диковского «Комендант Птичьего острова», понятия не имел об этой книге. Понимаете, мне показалось важным, что большинство книг, которые он называет, были им прочитаны если не в детском, то скорее именно в подростковом, в самом восприимчивом возрасте. Там то, что он читал, когда это было модно, европейскую литературу, которая начала здесь переиздаваться и издаваться в 57–60-м годах. Тогда многое из того, что в двадцатые годы издавалось, как-то вернулось к читателю — например, Перуц; и очень многое стало появляться новое — например, впервые Кафка.
И очень приятно, что он называет именно книги, вошедшие в первый однотомник Кафки. Странно как раз, что нет Перуца. Очень важно, что есть Мериме «Локис», любимая книга моего детства. Ужасно меня порадовало, что есть Лагин, что есть «Легенда об Уленшпигеле» — ну, все, что я любил. Келлермановский «Туннель», который был тогда абсолютно неизвестен, «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» Каверина, ну и «Два капитана», понятное дело. И «Кондуит и Швамбрания», и упомянутая уже американская литература того самого типа, О’Хара — «Дело Локвудов» и «Свидание в Самарре». Важно, что он назвал, кстати, «Тяжелый песок», Трифонова назвал, и назвал, естественно, Хемингуэя — то есть людей, которые формировали внутреннее сопротивление в шестидесятые-семидесятые годы.
Я уже не говорю о том, что именно по лекалам Хемингуэя сделан в огромной степени и «Пикник на обочине». Кстати говоря, Борис Натанович довольно откровенно проговорился, назвав в списке любимых книг «Иметь и не иметь». Ведь то же самое четырехчастное построение, причем первая часть от первого лица, — все это присутствует в огромной степени в «Пикнике», понимаете. И мне кажется, что это очень, так сказать, откровенная отсылка, которой большинство попросту не заметило.
«Как вы реагируете на присылаемые вам стихи?»
Если не нравится — никак не реагирую, сразу вам говорю. Потому что писать откровенное письмо, что «вот вы написали плохо» — это я делаю только в том случае, если автор ну уж очень как-то нагляден, нагл, требователен, обижается, пишет пять-шесть писем подряд. Тогда я ему откровенно говорю, в чем, на мой взгляд, он неправ.