Но при всем при этом применить это к биографии чужой довольно трудная задача, и так, чтобы это не натягивалось, по слову Лазарчука, как филин на глобус. Так, чтобы это не было притягиванием за уши. Мне представляется, что правильно написанные биографии — это как раз сочиненная им биография Моцарта, Наполеона и Пушкина, которые входят в «Механику судеб».
Вообще пример очень хорошей биографической книги — это книга Мережковского о Данте. Ну, естественно, Мережковский знал Данте, как мало кто. Проблема в том, что он на эту книгу взял грант у Муссолини, чего делать, конечно, не следовало ни при каких обстоятельствах. Но ему не приходилось выбирать. Но тоже я ответственности с него не снимаю ни в какой степени.
Из биографий Сталина самой вдумчивой и фундированной мне представляется все-таки биография Коткина. Не потому что это мой местнический патриотизм срабатывает, не потому что я слушал семинар Коткина и участвовал в нем, а потому что просто книга его о Сталине именно прослеживает метасюжеты, сквозные сюжеты его биографии. И там нет ссылок на паранойю, там четко совершенно показано, каким образом его пребывание в тех должностях, в тех функциях и на тех постах трансформировало его личность. Под действием каких внешних факторов эта личность так чудовищно деформировалась. Вот эта биография мне кажется чрезвычайно важной. И важно, что сейчас выйдет ее второй том, а там, бог даст, и третий.
Из всех биографий Млечина мне больше всего нравится то, что он написал о Фурцевой. Потому что, мне кажется, во-первых, книга согрета личным теплом, а во-вторых, в ней как раз она как бы раскручивается от ее смерти, там прослеживаются те мотивы, которые привели к фатальному концу.
Что мне кажется важным? Биографию вообще надо раскручивать от смерти. Не только потому, что, как сказал Синявский, смерть — главное событие нашей жизни, но потому, что логика судьбы возникает, когда она закончена. Понимаете, у «ЖЗЛ» есть такая серия «Биография продолжается». Вот написать продолжающуюся биографию, по-моему, нечеловечески трудно, потому что последний штрих в портрете — это финал. Смысл жизни придает смерть. То есть становится понятнее после этого, что такой был человек.
Вот понимаете, когда Фаликов писал биографию Евтушенко, не было понятное главное в ней. Ведь Евтушенко умер как герой, действительно, царствие ему небесное. Он, узнав, что ему остается три месяца, сначала минуты три горевал, а потом продолжил работать. Потому что — а что остается?
«Если вы узнаете, что мир сейчас рухнет, а вы в этот момент играете в мяч, что вы дальше будете делать?» — спросили блаженного Августина. «Продолжать играть в мяч, это лучшее, что я умею», — ответил он. Но дело даже не в том, что показать господу в последний момент, как хорошо он играет в мяч, а просто — а что еще делать? Такая великолепная беспечность, стоицизм.
В Евтушенко был же снобизм, понимаете, когда-то Вознесенский сказал: «Почему мы хорошо себя вели — потому что на нас смотрели, к нам были прикованы все взгляды. У человека очень мало стимулов быть хорошим, для него важно, что о нем подумают. Вот нам было не все равно, что о нас подумают». И Евтушенко, который всю жизнь рядился в эти яркие какие-то рубашки, в невероятные пиджаки, в какие-то шикарные крокодиловы ботинки, он, оказывается, действительно много позировал, он много думал о том, что о нем подумают и как он выглядит. И поэтому он умер как герой, не жалуясь, до последнего момента работая. Очень заботясь о том, как это будет выглядеть.
Вот этого не понял Горький, когда писал «Самгина», почему он не нашел финала. Самгин — сноб, сноб много думает о том, как он выглядит. Поэтому он живет очень часто как подлец, как Самгин, а умирает как герой.
Понимаете, героическая смерть Ходасевича, когда он, умирая… Он сам говорил, что он страшный грешник. Не знаю, был ли он страшным грешником, но несколько грехов тяжелых у него, конечно, есть, не будем перечислять. Но тем не менее он совершенно правильно говорил, когда он прощался с Берберовой: «Для меня самое страшно — не знать, где будешь ты, не знать, что будет с тобой». Это героическая смерть. Понимаете, я люблю Ходасевича за то, что он так все про себя понимает, так все сознает, и так отважно, мученически, гордо принимает свою судьбу — потому что смотрят на него. Понимаете, вот эта смерть сноба — это подвиг всегда. И я люблю снобов за эту честность.
Точно так же Горький, который говорит: «Я хочу быть похоронен в приличном гробе, — это в рассказе «О тараканах», — надо следить за репутацией». Горький очень многие свои благие поступки совершал позерски. На него смотрели. Но ему было важно, что на него смотрят, ему было важно, что о нем подумают. Если человек заботится о репутации, это не последняя вещь.
Вот здесь, пожалуй, я бы обращал внимание в биографии героя на главные стимулы его поведения. Ведь люди, которые ради добра все делают — это неинтересно. Им не всегда веришь. Когда спрашивали одну благотворительницу, зачем это все делать, она отвечала: «Люблю людей», — и я понимал, что я ей не верю. Не людей она любит. А если бы она честно сказала: «Мне важна самооценка, потому что так я живу просто так, а так я хоть пользу какую-то приношу, дело делаю», — вот это я склонен уважать, это правота.
И в этом смысле для меня самый привлекательный человек — мать Тереза, которая пишет своему духовнику: «Я перестала видеть Христа, я не вижу больше бога. Я не знаю, зачем я действую». И мне объяснял Петр Мещеринов (привет ему, кстати, большой), один из людей, которые, пожалуй, на мою жизнь, на мое мировоззрение, просто на мое отношение к миру повлияли очень сильно, вот он говорит: «Она просто перешла на другой уровень богообщения, на котором иногда действительно не видно бога, не слышно Христа. Но просто это она очень близко подошла». Такое возможно, такое бывает. Это такой кризис религиозного сознания временный. Но мне представляется, что честность матери Терезы в этом смысле заслуживает высочайшей оценки.
Кстати, я вам вот что хочу сказать. Я в «ЖЗЛ» все-таки не то что работаю, но я с ними дружу. И если кто-то изъявит готовность написать ЖЗЛ матери Терезы, это будет большим подарком, и для вас, потому что у вас будет стимул изучить чужую крайне поучительную великую жизнь, и для нас, потому что мы не можем найти автора на эту книгу, а издать ее очень хотим. Принцип всегда один: вы пишете одну главу, присылаете нам, мы ее рассматриваем. И если нам нравится, вы пишете биографию. Потому что, мне кажется, из всех биографий последнего времени самая убедительная, значительная, поучительная и в каком-то смысле самая трагическая — это жизнь матери Терезы.
Вот это та оптимистическая нота, на которой мне хотелось бы закончить. Завтра я вернусь из Риги — уже сегодня, точнее. А через неделю мы встретимся, как всегда. И конечно, встретимся на Новый год. Идеи предлагаются. До встречи через неделю. Пока!
08 декабря 2017 года(Сны в русской литературе)
Доброй ночи, дорогие друзья. В очередной раз я беспомощно прошу прислать мне ссылку на страницу с вопросами. Только что она была — и вот исчезла. Но у нас столько вопросов в письмах, что я, наверное, начну с них. И кстати говоря, они так, грех сказать, несколько более интересные.
Что касается темы сегодняшней лекции. Я всегда поражаюсь… Помните, как в «Анне Карениной»: «Удивляюсь этому ясновидению влюбленных». Я поражаюсь вот этим совпадениям. Значит, семь лекций… семь запросов на лекцию «Сны в русской литературе», четыре — «Мужья и жены русских писателей». Ну, я много раз, так сказать, ее обещал. Она мне кажется все-таки не очень интересной. Ну, ничего не поделаешь. Что победит?
Ну и просьба рассказать о псах в преддверии года Собаки, «Псы в литературе». Проблема в том, что у нас и так псы будут одной из главных тем новогоднего эфира. Кто еще не знает… Всех я должен, не знаю уж, обрадовать или огорчить, но с часу… Господи, с какого часу? С одиннадцати до двух мы, по обыкновению, вместе, Новый год встречаем все коллективно — такой «клуб одиноких сердец сержанта Быкова». Дети договорились с родителями, и их, бог даст, отпустят. Будет много поэтов в гостях — разной степени знаменитости. Музыканты, как всегда, авторы-исполнители. Много будет вопросов, викторина. И там же будет, естественно, подготовленная детьми информация о собаках.
Тем, кто интересуется судьбой хомяка по фамилии Крупская, пожирателя крупы, которого мы вручили в прошлый год: Крупская, я не знаю, будет ли в эфире, но фотографии ее вы сможете увидеть. С ней все в порядке, ее разнесло вчетверо. Как всегда, все, что проходит через руки «Эха», становится каким-то… не скажу «особенно толстым», это неправда, но особенно здоровым и счастливым. В общем, у хомяка все в порядке. И хотя хомяк живет в общем недолго, но этого в Воронеже как-то через все испытания умудрились провести. Так что лекцию про собак я приберегу, с вашего позволения.
А вот лекция про сны — к этой теме я, честно говоря, склоняюсь, потому что я вообще люблю кошмары, люблю их описание. Не могу сказать, что люблю их смотреть, это все-таки серьезные переживания — просыпаешься, как сказано когда-то у Шендеровича, «с ощущением своей неблагонадежности», сердце стучит во внутренние органы. Но, конечно, даже просыпаясь с колотящимся сердцем, умудряешься заметить, что твое подсознание способно пока еще спродуцировать интересный сюжет, интересную фабулу. Про сны я бы поговорил, честно говоря, с гораздо большей радостью, чем про мужьев и жен.
А что касается других тем. Чаще других почему-то просят поговорить о Фаулзе, три вопроса о нем. Джон Фаулз — один из моих любимых авторов. Но я попробую бегло в ходе разговора этой темы коснуться. Пока же давайте поотвечаем на вопросы.
Вот меня чрезвычайно заинтересовал вопрос. И собственно понятно — почему. Спрашивает Саша (не будем уж называть фамилии), и спрашивает очень деликатно, один из постоянных слушателей: «Мне 48. Меня начинает накрывать кризис среднего возраста. Понимаю, что это не психическое, а гормональное — перевернутый пубертатный период, аналог климакса. В литературе есть знаковые произведения на эту тему: «Дядя Ваня», «Утиная охота», «Полеты во сне и наяву»