«Двадцатишестилетний молодожен попросил в подарок книгу. Что бы вы посоветовали по такому случаю?»
Знаете, что-нибудь по технике секса, мне кажется, все-таки, потому что если двадцатишестилетнему молодожену хочется почитать, то что-то не так с его личной жизнью. Обычно это время, когда… Помните, вспоминается поневоле Данте: «И в этот день мы больше не читали». Мне кажется, что… Хотя у Жолковского описан эпизод, когда молодая пара… ну, не очень молодая, но очень страстная, читает «Это я — Эдичка» в постели. Вот эту книгу можно подарить.
«Можно ли переводить что-то, что ты понимаешь не вполне? Я перевел «Северный цвет» БГ, но не могу сказать, что понимаю этот текст полностью, по крайней мере умом».
Дима, ну тогда вы просто не переводите, а создаете вариации на тему. Надо это просто осознать. Потому что, видите ли, в том, чтобы написать вариацию, нет ничего плохого. Ну вот, скажем, Симонов перевел киплинговскую «Литанию», «Молитва безбожника» она у него называется («Серые глаза — рассвет»), совершенно гениальное стихотворение. Во-первых, он опустил рефрен. А функция рефрена вообще очень важная — это как бы метафора хода времени. Припев движется, рефрен стоит на месте — и вот эта дельта (зазор) становится видна именно благодаря рефрену. Во-вторых, он вообще довольно вольно переводил. Скажем, киплинговские «Эпитафии», которые он перевел блистательно, в его исполнении приобрели совершенно новые коннотации. Ну и потом, все-таки это получились превосходные русские стихи, первоклассные.
Серые глаза — рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За кормой бегущей пены.
Черные глаза — жара,
В море сонных звезд скольженье,
И у борта до утра
Поцелуев отраженье.
Карие глаза — песок,
Скачка, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полета.
Ну, все я не вспомню. Просто я помню очень хорошо эти стихи…
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, черных.
Как четыре стороны
Одного того же света,
Я люблю — в чем нет вины —
Все четыре этих цвета.
Ну, это очень сильно измененный текст, но получается такая вариация на тему. Ничего нет дурного в том, что вы напишете вариацию на тему БГ, тем более что точный и дословный перевод его песен, я думаю, и невозможен. Более того, БГ иногда ставит слова под таким странным углом, что они сами начинают выглядеть переводом с какого-то неведомого языка. И думаю, что в английском это просто непередаваемо.
«В какой момент жизни совершается выбор в сторону архаики либо модернизма? Сознательный ли он? От каких факторов зависит? Один из ваших героев Варченко родился таким, гены ли сделали его такого?»
Варченко — это герой такого романа «Остромов», имевший совершенно реального прототипа Барченко, который тоже был такой конспиролог и архаик. Видите ли, какая история. Меня в последнее время вообще очень занимает вопрос: а что предрасполагает человека, что его сподвигает, скажем, верить пропаганде или не верить? Вот в чем ключевая устойчивость? В чем тот краеугольный камень, который одного заставляет радостно верить любой пропаганде, а другого — наоборот? Почему один гипнабелен, а другой — нет?
Вот я, например, оказался совершенно негипнабельным, хотя уж какие замечательные профессионалы со мной работали. Я просто не воспринимаю чужую волю, которая пытается подчинить мою. Ну, для того чтобы тебя загипнотизировали, надо этого хотеть. И я думаю, что здесь примерно та же предрасположенность, что у наркомании, ведь один может стать наркоманом, это доставляет ему наслаждение, а другому дороже всего цельность его сознания. Сколько замечательных людей сознательно отказались от экспериментов с ЛСД, когда это было еще вполне возможно, просто потому, что им дорога была трезвость ума. А вот другим, наоборот, таким как Лири или Керуак, им интересно было посмотреть на собственное измененное сознание.
Мне, честно говоря, абсолютно чужда вот эта жажда новых ощущений. Я более всего, ну, помимо каких-то озарений, которые я сам могу вызвать иногда, более всего я дорожу как раз самоконтролем. Когда-то БГ на мой довольно наивный вопрос «Есть ли у вас способ написать хорошую песню? Может, какая-то стимуляция? Может быть, погода?», он ответил предельно точно (это лучший ответ, какой я знаю на этот вопрос): «Надо две недели писать плохие — тогда вы напишете хорошую». И действительно, ведь поэт пишет кустами, и не только поздний Мандельштам, а любой. Ну, просто он часть кустов уничтожает, а Мандельштаму дороги были все побеги, чтобы показать, как формируется ствол, ядро, зерно стихотворения. Вот так же собственно и для того, чтобы написать хорошее стихотворение, надо порасчищать чакры, надо написать несколько плохих — и тогда вот ты научишься формулировать. Соответственно, никаких способов, никаких стимуляторов, позволяющих написать шедевр, увы, не существует.
Скажу вам больше: для меня наркомания всегда выглядела как попытка проникнуть с отмычкой туда, куда надо входить с ключом, а это как-то ниже моего достоинства. Вот та же история и с гипнабельностью, с подчиненностью пропаганде и т.д. Люди любят иногда сдаться на милость чужой воле… Да и вообще, знаете, дьявольщина (а архаика и есть самая беспримесная, самая пряная и хмельная дьявольщина), дьявольщина — она великая обманщица. Дьявол — великий обманщик. Он всегда сулит вам небывалые откровения за счет того, что вы отдаетесь злу, вы начинаете служить злу, а вам в результате, как в сказке Шарова «Мальчик Одуванчик и три ключика», взамен сундука с драгоценностями приносят сундук с живыми лягушками или с золой, угольями и пеплом.
Так что для меня то, что человек устойчив к пропаганде — это он всего лишь устойчив к оргиастичности, к этому оргиастическому желанию быть плохим с разрешения. Именно поэтому мне кажется, что Россия никогда не скатывается в фашизм — именно потому, что количество людей, готовых противостоять гипнозам, оно в России критически велико. Ну, просто сама действительность такова, что она формирует критическое мышление.
Думать, что вот эта устойчивость к гипнозам формируется за счет воспитания? Нет, не думаю. Я знаю массу людей, получивших воспитание в прекрасных семьях и скатившихся в такой неприличный лоялизм, в такой «крымнаш», в такую как бы, понимаете, сознательную мерзость. Они понимают, что они лгут, или они понимают, что они пишут аморальные тексты, но они наслаждаются этим. Среди моих друзей таких оказалось довольно много, просто это у них не проявлялось до какого-то момента. Вот есть люди не устойчивые к таким вещам. Господи, алкоголиков среди моих друзей тоже оказалось довольно много. Были нормальные люди — потом поняли, что, оказывается, спиваться им больше нравится, чем работать. То есть это, видимо, такой же природы, как наркомания, как алкоголизм, как вообще отказ от мыслей в пользу эмоций.
Правильно сказал, кажется, Эйнштейн, хотя это приписывается и Расселу: «95 процентов людей скорее умрут, чем начнут думать. Собственно так они и делают». Но некоторым людям действительно мышление, мыслительный процесс доставляет меньше радости, чем процесс опьянения. И это не биологическое, это как-то связано, ну, если угодно, с ненавистью и отвращением к труду, с нежеланием трезво видеть вещи, как они есть. Ну, не каждый же может выдержать реальность. Как говорил тот же Шоу: «Алкоголь — это обезболивающее при столкновении с жизнью». Ну не все могут выдержать без обезболивающего. Я всегда считал ниже своего достоинства верить тем или иным гипнозам. Мне критическое мышление было всегда дороже.
«На чьей стороне вы в дискуссии Петрановской и Мещеринова?»
Я не назвал бы то дискуссией. Братцы, ну как бы это сказать? Я, конечно, человек довольно критического мышления, но в большинстве случаев я на стороне Мещеринова — просто потому, что отец Петр (Мещеринов) — это человек мне духовно близкий. И я люблю его читать и люблю с ним разговаривать. Отец Петр, если вы меня слышите, я вам передаю сердечный привет и благодарность за вашу реплику.
Что касается статьи Людмилы Петрановской. Она, конечно, замечательный психолог, но в этой статье что-то на меня повеяло… Это не статья, это лекция, стенограмма. Что-то на меня немножко повеяло, знаете, фильмом «Москва слезам не верит»: «Скоро ничего не будет, а будет одно сплошное телевидение». Ну глупости это, простите. Потому что думать, что от количества гаджетов и общения с ними человек как-то изменится… Ну, вот человек станет жить не 110 лет, а 120 лет, как сейчас нам обещают. Неужели что-то это радикально в нем изменит? Ну, наверное, дольше будет длиться его детство. Наверное, отступит маразм несколько. Но предполагать, что от этого как-то изменится структура профессиональной занятости… Ну, радикально-то она все равно не изменится.
Понимаете, ну исчезают специалисты по парусному делу, но это становится экзотическим хобби — как впоследствии, совершенно права Петрановская, станет и вождение автомобиля. Исчезает индустрия конных повозок — и это становится тоже экзотическим хобби. Ну и так далее. То есть человек психологически от гаджетов никак не зависит. Как сказал когда-то мне Роберт Шекли: «Интернет не больше повлияет на психологию писателя, чем новый молоток — на психологию плотника. А человек, увы, останется неизменным еще очень долго».
А мы поговорим об этом через три минуты.
РЕКЛАМА
― Продолжаем разговор.
Просьба прокомментировать итоги «Русского Букера». Я написал об этом в «Панораму» питерскую. Ну, у меня, честно говоря, не изменилось мнение. Эта премия как-то с самого момента своего основания, с первого награждения в 92-м году выбирала необязательно самый слабый текст, но как бы самый неожиданный текст, и чаще всего он и оказывался самым слабым.