Что касается романа Александра Николае́нко… или Никола́енко (я не знаю, как правильно) «Убить Бобрикина», который называют еще повестью. Ну, как бы сказать так, чтобы никого не обидеть? Это слабый текст талантливого человека. Слабый он потому, что он не цепляет, не увлекает, в нем нет пружины, мотора, нет развития, динамики. Я помню, как Владимир Новиков все время повторял тыняновскую формулу, что «литература — это динамическая речевая конструкция». Вот это конструкция статическая или циклическая, или кружащаяся на месте. И я совершенно не понимаю, зачем мне это читать.
Там были достойные тексты — например, «Заххок». Ну, просто он мне не близок совершенно. Я понимаю, что это хорошо, крепко сделано. Роман Александра Мелихова «Свидание с Квазимодо» вообще вызвал почему-то у критики реакцию ну просто оскорбительную. Я прочел две статьи, в которых об этом романе отзывались просто с таким пренебрежением, как будто сами умеют лучше. Господа, мне кажется, что это какая-то фантомная боль. У вас было когда-то чувство эстетическое, была способность читать сложно написанные тексты, в которых интересны не приключения героев, а приключения стилей, и прежде всего приключения мыслей. Мелихов же очень остро и иногда полемично, иногда просто оскорбительно для читателя, иногда провокативно, но он мыслит. Он один из немногих действительно думателей в современной прозе — слово «мыслитель» уж очень скомпрометировано, но думателей, напряженных размышлятелей. Поэтому, когда я читаю пренебрежительные отзывы о его романе, я вижу, что просто традиция перцепции, традиция восприятия интеллектуальной прозы утрачена начисто. Стыд, позор.
Ну, наверное, кому-то понравится роман Михаила Гиголашвили, хотя, на мой взгляд, он ничего нового не добавляет к образу Грозного, каким он сформировался — в диапазоне от «Князя Серебряного» до фильма Эйзенштейна. Ну, то есть нет как-то… Знаете, есть два полюса восприятия Грозного, два Толстых — Алексей Константинович, ненавидящий его в «Князе Серебряном», и Алексей Николаевич, оправдывающий его в «Орле и орлице». Конечно, позиция А.К. мне гораздо ближе, чем А.Н. Гиголашвили мечется, как мне кажется, от одной позиции к другой, но ничего нового о Грозном я из этого произведения не узнал. Как не узнал еще в свое время из фильма Лунгина.
Поэтому для меня скорее действительно наиболее очевидным кандидатом был Мелихов. Ну а что касается остальных, то это все литература, требующая от читателя некоторого усилия при переворачивании страниц. Что касается «Убить Бобрыкина». Повторяю: у автора есть явный талант, но распоряжается он им так, что читатель вправе, мне кажется, отложить книгу после первых 20 страниц и к ней, в общем, с облегчением уже не возвращаться.
Никто не снимает с писателя… Понимаете, вот к вопросу о Фаулзе. Никто не снимает с писателя обязанности быть увлекательным, быть интересным. Фаулз, наверное, все-таки интеллектуал первого ряда в британской прозе. Ну какой увлекательный роман «Волхв» («Magus»). А какой интересный роман «Maggot», имеющий с «Magus» довольно интересные параллели. Я, пожалуй, только «Даниэла Мартина» у него не люблю за известную затянутость и зацикленность на его фетише, вот на этом сексе с близнецами. Но как бы вы ни относились к Фаулзу, даже его дневник — фантастическая увлекательная книга. В свое время Андрей Шемякин очень остроумно мне доказывал, что лучшее, что написал Фаулз — это «Башня из черного дерева». Тоже очень интересное произведение, но я, допустим, больше всего люблю «Энигму» и, конечно, «Collector», потому что «Коллекционер», на мой взгляд, вот это действительно выдающийся роман.
Фаулз, раз уж вы о нем спросили, Фаулз — гений отыскания неразрешимых коллизий. Ни одну коллизию в его романах нельзя разрешить, и всегда есть развилка, есть два ответа. Почему собственно две женщины так его всегда и занимали, вот этот секс с двумя? Скорее, здесь не метафора нужна для эротики, а эротика для метафоры, уж если на то пошло. И тем не менее Фаулз, ставя всю жизнь серьезные и подлинно неразрешимые вопросы, никогда, ни на секунду не позволяет себе быть скучным. Вы просто вспомните, какое напряжение действия в «Женщине французского лейтенанта» — при том, что это нарочито стилизованный под старину, под Викторианскую эпоху (и даже раньше), сугубо интеллектуальный роман. Но читается он не с меньшим удовольствием, чем смотрится замечательная картина с Мерил Стрип. Я уже не говорю о напряженной, всегда интересной, всегда неожиданной и острой фаулзовской эротике.
Вот прочел я сейчас, допустим, «Slade House», переведенный у нас (очень хорошо, кстати, переведенный) как «Голодный дом», Митчелла. Митчелл, конечно, не фаворит мой. И «Облачный атлас» мне представляется все-таки скучноватым произведением, но это писатель тоже первого ряда, хотим мы того или нет. Как он умеет быть интересным! И как он рефлексирует по этому поводу. Он все время сам себе напоминает, что приемы, которые он использует, старомодны (ну, например, объявить все сном в последний момент), но при этом он держит напряжение, от него не оторвешься.
Вот тут вопрос про Кельмана. Кельман, конечно, тоже не фаворит мой. И «Измеряя мир» — наверное, все-таки роман, который можно было бы написать и поувлекательнее. Но все время Кельман тоже следит за тем, чтобы в читательскую плоть вставлять, внедрять, вживлять какие-то крючки и подергивать за них.
То есть обязанность быть читабельным, обязанность быть увлекательным — это не последняя из читательских… то есть писательских обязанностей. Потому что наша литература ведет себя так, как будто она никому ничего не должна. Как Пастернак писал, это «надменный нищий», то есть у него из всего капитала только надменность. А почему я буду читать вашу книгу? Что вы мне нового скажете о человеке и мире? Где ваша ошеломляющая свежая мысль? А если ее у вас нет, то где у вас хотя бы ремесло? Понимаете? Потому что ремесло в писательском деле, грех сказать, ну, это не последняя вещь. Книга должна удивлять, возмущать, провоцировать, смущать. Она может вызывать негодование, как у кого-то вызывает, например, «Лолита». И Набоков, конечно, закладывал этот провокативный смысл в роман, который по природе своей совсем не провокативен и даже, я бы сказал, традиционно-моралистичен. Но книга должна читателя выводить из обычного состояния. Как говорил Кустурица, поклонником которого я не был и в лучшие его годы: «Хороший фильм человек должен смотреть с температурой 37,2. А с температурой 36,6 — это маловато».
«Над чем смеется Михалков в «Неоконченной пьесе для механического пианино»?»
Андрей, он смеется над Абрамом Роомом. Если вы посмотрите его замечательный, на мой вкус, фильм «Преждевременный человек», наверное, лучшую картину Роома после «Третьей Мещанской»… Потому что «Строгий юноша» мне совсем не нравится, «Гранатовый браслет» — тоже. А вот «Преждевременный человек» — это фильм новаторский. Многие его приемы и даже отдельные реплики позаимствованы Михалковым. Но как правильно сказал Игорь Иртеньев: «Над чем смеемся мы, над тем шестидесятники плакали». Вот фильм Михалкова — это не более чем постмодернистский экзерсис на тему очень серьезной экранизации Роммом горьковской незаконченной (тоже незаконченной) пьесы «Яков Богомолов». Вот и все. Вы увидите там абсолютно дословные совпадения, просто надо знать контекст.
«Является ли денежная притягательность и творческая успешность взаимообуславливающими явлениями?»
Ну, это имеется в виду моя недавняя лекция на тему денег в русской культуре, по поводу которой в «Снобе» появилась просто статья, изумившая меня своей примитивностью. Все-таки простите меня, я не очень понял, кто автор, не понял, каковы его заслуги. Но просто настолько не понять, о чем идет речь! Это надо сильно стараться.
Действительно, у меня в «Яндексе» была лекция по поводу денег в русской культуре. Ну, видите ли, деньги притягивает необязательно творческий человек. Более того, умение притягивать деньги — это тоже своего рода творчество. Ну, скажем, там мне задали вопрос по поводу романа Золя «Деньги». Саккар, безусловно, творец своего рода. Вот говорят: «Он же чистый авантюрист». Нет. Ни Саккар, ни прочие там банкиры — они все-таки не чистые потребители, они своего рода мечтатели, они творцы новых каких-то финансовых схем. Да, в них есть авантюрная жилка, да, они жулики, но при этом они, как Бендер, все-таки создают новые смыслы, новые ценности. Обратите внимание, что Бендер, являясь творческой натурой, совсем не притягивает деньги. Деньги притягивает Корейко — железный человек, человек бессердечный.
Кто притягивает средства, эмпирически можно только пронаблюдать. Я знаю одно: деньги тянутся к тому, кто легко с ними расстается. Это как женщины, к сожалению. «Чем меньше женщину мы больше, тем легче нравимся мы ей». Так и с деньгами: чем меньше вы их любите, тем они больше к вам тянутся. Скупцы — они редко бывают богатые. Вот поэтому пушкинский Барон, он и сетует на то, что у него всего три сундука. Если бы он как-то легче относился к деньгам, не выколачивал их из несчастной вдовы, а, может быть, как-то авантюрно и легко добывал их, у него было бы гораздо больше. Но дело в том, что Барон — это же в известном смысле автопортрет, если хотите, это своего рода такая исповедь. И то, чем занимается Барон вместо жизни — это то, чем занимается поэт вместо жизни: он добывает из людей (из жизни) их слезы, их эмоции и свои тексты; другие живут, а он копит. Поэтому-то амбивалентность «Маленьких трагедий» здесь наиболее наглядна. Пушкин молодой — это Альбер, а Пушкин нынешний — это Барон. И он умирает, предсказывая собственную гибель.
«Что вы думаете о поэме Евгения Евтушенко «Коррида»?»
Как большинство поэм Евтушенко, она бесструктурна. Мне кажется, ей это сильно вредит.
«Кого вы хотите пригласить на новогодний эфир?»
Кого вы скажете — того и приглашу. Почему-то подавляющее большинство детей просят пригласить кого-нибудь из великих рэперов. Я работаю над этим, но это очень трудно. Да и вообще в новогоднюю ночь зазвать человека в эфир… Большинство отмечает за границей. А те, кто не за границей, те в кругу семьи. Мне вот проще — я могу, так сказать, семью притащить в эфир. Но это далеко не универсальный рецепт. Очень многие выражают желание прийти и показать какой-то номер самодеятельности. You are welcome, пожалуйста. Все, кому в Новый год некуда пойти или не хочется ник