»
Слава, она может длиться сколько угодно, а может закончиться завтра.
Тут очень много поступает вопросов, как я отношусь к перспективам, и не является ли Путин единственной гарантией от фашизма. Понимаете, чем долее продлится бессменный Путин, тем дальше зайдет растление общества и тем больше будет шансов, что после Путина настанет в том или ином обличье фашизм. Может, он придет из ДНР и ЛНР. А может быть, он придет из московских диванных патриотических кружков. А может быть, какой-нибудь пассионарий решит сыграть на худших инстинктах толпы.
Фашизм после Путина очень даже возможен. И многие, кстати говоря, голосуют за Путина именно как единственную гарантию от этого фашизма. Но это разводка в духе Гершензона, когда, помните, Гершензон говорит: «Эта власть штыками своими ограждает нас от ярости народной». Она одной-то рукой награждает… то есть ограждает, а другой рукой науськивает, поэтому власть продлевается именно за счет того, что все думают «абы не хуже». Это, на мой вкус, довольно примитивная разводка.
Другое дело, что в России, как мне представляется, фашизм вечно будет, что называется, бродить в крови, но никогда не выйдет наружу, потому что для фашизма нужна вера искренняя, а в России нет искренней веры никакому начальству и никакой идее. Здесь существует огромный навык критического мышления, огромная прослойка воздушная между властью и народом, огромный идейный вакуум. Россия — вообще страна не идеологическая, поэтому фашизм здесь маловероятен. И всякие проповеднички большой войны, «на танках мы ездим в гости» — они, как правило, плохо кончают, Россия их не поддерживает. Это слава богу.
И тут вопрос, что страшнее — фашизм, который потом преодолевается и от которого получается иммунитет, или фашизм, который вечно бродит в крови и побеждается всегда ленью, инерцией, безразличием? Что лучше — люди, которые верят хоть во что-то, или которые не верят ни во что? Теоретически, наверное, те, которые верят — лучше, их можно переубедить. А на практике лучше те, которые ни во что не верят, потому что их нельзя мобилизовать. И в результате, наверное, прав оказывается Честертон, который говорит, что обыватель стоит надежной стеной на пути у фашизма. Правда, иногда обыватель фашизируется, но это не русская ситуация, здесь этого не будет никогда.
«Нельзя ли в новогоднюю ночь пригласить Шендеровича?»
Ну давайте все вместе крикнем «Шендерович, приходи!», потому что это зависит от того, где он будет — в России или нет; и если в России, не предпочтет ли он какой-то дружеский или семейный круг. Я буду изо всех сил его двумя руками тащить в эфир.
«Читаю переписку Пастернака и Цветаевой. Почему поэтам для яркого общения нужно было расстояние?»
Андрей, ну как минимум потому, что ситуация разлуки предполагает ситуацию письма. А письмо — это такой жанр, который нуждается в расстоянии, иначе… Ну, как сейчас мы пишем электронные письма. Иначе оптимальным форматом становится SMS. Думаю, что SMS-переписка Цветаевой и Пастернака могла быть не менее интересной, но оба они, в особенности Пастернак, в малых эпистолярных жанрах чувствовали себя не столь надежно, им нужны были огромные пространства. Разлука в этом смысле стимулирует поэта.
«Голосую за лекцию о Юрии Вяземском».
Ну, понимаете, мне трудно читать лекцию о человеке, которого я близко знаю и который некоторое время был моим начальником в МГИМО. Я люблю Юрия Павловича, он замечательный писатель, люблю прежде всего как литератора. У нас очень глубокие личные расхождения, но это не мешает нам хорошо общаться. Но взгляды его мне странны. Подождем его нового романа большого, говорят, двухтомного — тогда о нем поговорим. Вяземский — первоклассный писатель, во всяком случае Вяземский времен «Шута».
«В последнее время перечитываю Ишигуро. Говорят, самое сильное потомство появляется благодаря межэтническим бракам. В классические по форме английские романы добавлена характерная азиатская неторопливость. Мне такой коктейль по вкусу. Как вы относитесь к Ишигуро? И можете ли вы припомнить других авторов, стиль которых сформирован подобным гибридом?»
Ну, самый наглядный пример — это Лермонтов и Киплинг, которые, не будучи гибридными авторами, простите за выражение, и будучи метисами, испытали сильнейшее влияние Востока. У меня в новой книжке «Внеклассное чтение» есть сравнение Киплинга и Лермонтова: Киплинг идет на Восток учить, а Лермонтов — учиться. Но оба испытали сильнейшее влияние Востока, мусульманского и индуистского. Надо сказать, что Киплинг вынес с Востока глубокую веру в предназначение белых и в их бремя, а Лермонтов вынес фатализм и глубокий скепсис относительно белой Европы, относительно белой расы, и отсюда его «Умирающий гладиатор». Это как бы умирающий Рим, который несет свои ценности на Восток, но в стихотворении «Спор» описана тупиковость этого пути. Лермонтов выходит с Востока фаталистом, Киплинг — напротив, убежденным сыном Марты, делателем вещей, в котором ничего фаталистического нет. Но в обоих случаях искра высеклась, в обоих случаях влияние было чрезвычайно продуктивным.
Что касается случаев такого более, что ли, прямого, более физиологического смешения. Ну, самый интересный случай — это Джозеф Конрад, который, родившись на территории Российской империи и проживший некоторое время в Польше, переместился потом в Англию и, по-моему, в Штаты тоже, там он бывал; и он стал абсолютно англоязычным писателем и человеком абсолютно английской ментальности, британской ментальности. А случаев смешения кровей такого яркого я за последнее время не вспомню. Ну, может быть, Сейди, хотя она как раз классический английский прозаик. Трудно сказать. Понимаете, в таких случаях я больше доверяю культурному влиянию, нежели генетическому.
«Как воспитать ребенка бескорыстным и жертвенным, если на каждом шагу он убеждается, что мерилом успеха признаются деньги? Понятно, что личным примером, но какие слова вы посоветуете ему сказать?»
Знаете, у той же Сейфуллиной (я почему цитирую? Потому что недавно перечитывал), у нее в «Четырех главах» богач, владелец приисков, умирает от чахотки на следующий день после самой удачной сделки в своей жизни, и он не успевает даже задуматься о бренности денег. Мне кажется, в России деньги такую роль не играют. В России деньги — это такой «золотой парашют», потому что жизнь сама полна опасностей. Но понятно, что в России отношения важнее денег. И более того, хрупкость капиталов в России поразительна, здесь все можно отнять. Нельзя отнять только слова, которые вы расставили в определенном порядке, репутацию, которую вы заработали (хотя институт репутации здесь действует своеобразно), и количество людей, которые вас пустят переночевать в случае чего. Вот это очень важно.
Поэтому, мне кажется, ребенка просто лучше воспитывать на сказках и на литературе о хрупкости всего, о хрупкости всего материального в России. Здесь абстракции очень надежные. Мне кажется, что если вы прочитаете ребенку вовремя сказку уже упомянутого Шарова «Мальчик Одуванчик и три ключика» — жестокую, суровую, слезную, но очень полезную сказку (мультфильм одноименный не дает аналогичного результата), — мне кажется, вы достигнете своей цели, и всем лучше будет от этого.
«Жила десять лет в Германии — Ремарка никто не читал. Почему он больше наш?»
Ну, это исторически так получилось, потому что Ремарк проник сюда именно в те времена, когда возник бум переводной литературы. Я вам честно скажу, в Штатах никто особенно не читает Льюиса и Драйзера, и вообще там социальный реализм не в почете, во всяком случае сейчас. Я вам больше скажу: они и Хемингуэя не читают. Я помню, как я сидел у Романа Каплана в гостях, в «Русском самоваре», зашли два молодых американца. И он с ними разговорился о книгах, которые они читали. Я говорю: «Ну хорошо, а рассказы, новеллы вы читаете, не все же романы?» Говорит: «Да, читаю». — «Ну а «A Canary for One» вы читали, «Канарейку в подарок»?» — «Нет, не читали». — «А «Кошку под дождем»?» — «Нет, не читали». — «Хорошо, а «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера», «The Short Happy Life of Francis Macomber» читали?» — «Нет». — «Ну ребята, ну как же? — он так как-то начал улыбаться, почти виновато. — Ребята, ну я же на этом рос!»
А надо сказать, что Каплан, еще в России живя, он был одним из главных источников англоязычной литературы для огромного количества своих друзей. Он просто распространял это, дружил с иностранцами, ему привозили книги. Он никогда не фарцевал, он именно распространял литературу. И как же? И вот эти американцы не читали классических новелл Хемингуэя. Я помню, он смотрел на них с совершенно детским недоумением, хотя уж прожил на Западе, слава тебе господи, 40 лет.
Так же и вы. Ну, Ремарка они не знают. А кого они собственно знают-то, понимаете? Они и Кельмана не знают, хотя мы его знаем очень хорошо. Дело в том, что чтение серьезной литературы… А Ремарк — безусловно серьезная литература, при всех его, так сказать, паралитературных и откровенно трэшевых интонациях, но все-таки «На Западном фронте…», «На Западе без перемен» — это абсолютно серьезная книга, новаторская по форме и, кстати, по философии, по мысли. Содержание Ремарка блистательно. Это поздние романы его, по-моему, уже никуда не годятся, а «Триумфальная арка» или «Ночь в Лиссабоне» — это великая литература.
Но чтение серьезной литературы во всем мире давно сделалось достоянием элит, радостью немногих счастливцев, так сказать, happy feel. Я совершенно не думаю, что это должно быть уж таким универсальным развлечением. Все говорят: «А как ребенка заставить читать?» Да зачем? Это наслаждение не для всякого. Наоборот, чем элитарнее будет это занятие, тем будет оно привлекательнее.
«Интересно ваше отношение к фильму «Аритмия»».
Я уже говорил, мне этот фильм кажется слабым, ну, фальшивым. При том, что там есть выдающиеся эпизоды, но там, мне кажется, есть ходульный герой и абсолютно сериальная композиция. То есть нет такой железной, лейтмотивной, что ли, связанности. И потом, слишком часто там происходят либо гэги, рассчитанные на довольно невзыскательный вкус, либо давление коленом на слезные железы. При том, что все играют очаровательно. При том, что прекрасный совершенно Яценко. При том, что и героиня замечательная. Да и замечательный этот начальник омерзительный. Там очень м