вы найдете в бездне — это экскременты. Ничего там интересного нет.
Поэтому никогда я не стал бы писать мемуары беса, сотрудничать с бесом, брать гонорары у беса. Да я и думаю, что и Резник, в общем, он исходит только из того, что адвокатская профессия благородна в принципе. Адвокат дьявола нужен для того, чтобы от противного доказать истину. Вот в этом смысле — да, конечно. Но все-таки я, слава тебе, Господи, не адвокат.
«В серии «ЖЗЛ» вышла книга об Александре Зиновьеве, написанная Павлом Фокиным. Имеет ли смысл приобрести ее, если интересна фигура самого Зиновьева?» Сама серия «Без глянца» всегда выдавала подозрение».
Нет, Борис, это напрасно, потому что Павел Фокин замечательно придумал эту серию и очень хорошо ее делает. Но вот другое дело, что Зиновьев — вот у меня скорее как раз эта фигура всегда вызывала подозрение, главным образом из-за своего фантастического самомнения. Зиновьев всегда был уверен, что он очень крупный ученый, что он великий социальный мыслитель, что он огромный писатель, потрясающий художник. То есть его самооценка всегда была страшно завышена. Из людей, которые высоко оценивали «Зияющие высоты»… Ну, восторженный отзыв я слышал в свое время от Михаила Соколова, моего когда-то учителя в журналистике, а ныне главного редактора, насколько я помню, «Радио Свобода». В остальном оценки «Зияющих высот» в основном исходят от людей, которым эта книга льстит, которые чувствуют себя умнее, когда ее читают. Никаких выдающихся художественным достоинств, прямо скажем, я в ней не нахожу. Она, мне кажется, скучновата.
Зиновьев как мыслитель — это, конечно, замечательный памфлетист, но и только. Его утверждения, что Запад погубил Советский Союз, что запазднизм всему виной, мне кажутся недальновидными. Разговоры о том, что Советский Союз погиб в результате международных интриг, ведутся тоже, в общем, людьми недалекими. И его заявление: «Если бы я знал, чем кончится, я бы ни слова не написал против советской власти»… Понимаете, мне самому советская власть нравится несколько больше, чем нынешнее состояние России, но при всем при том отказ от своих сочинений под таким странным предлогом мне тоже кажется неверным. Все, что он писал про Европу, про Запад, казалось мне поразительно плоским и недальновидным. И места своего он там не нашел, конечно, и травму эмигранта не перенес. От него всегда исходила вот эта аура озлобления и дикого самодовольства.
Я не считаю Зиновьева крупным литературным явлением. Может быть, он в области логики был гениальным ученым, здесь я судить не берусь. Но вам я могу сказать точно одно: мне представляется, что даже если… А книгу Фокина я прочел, она довольно увлекательная. Она, мне кажется, недостаточно критична. Общение с Зиновьевым, общение с его текстами должно быть, по-моему, вопросом вашего личного выбора, ваших взглядов.
«Решил вам прислать песню на текст Волошина. Наверное, ему было бы приятно».
Спасибо. Не знаю, как ему, а мне приятно.
А мы с вами услышимся через три минуты.
РЕКЛАМА
Ну что же, продолжаем интенсивное наше общение.
Все больше людей просится прийти на Новый год. Меня это радует в каком аспекте? Ну, просто все больше, условно говоря, профессионалов отслаивается, они говорят… Ну, они первоначально дают, конечно, бурное согласие, радуются, «ура!», а потом некоторые говорят: «Вот жены не пускают, дети не пускают. Нет, не придем». Нормальная тоже ситуация, я не обижаюсь совершенно. Но, с другой стороны, конечно, это очень горько. И компенсировать это можно только огромным количеством людей (это очень приятно), которые хотят прийти, которые хотят присоединиться и дополнить вот этот наш, стало быть, «круг одиноких сердец сержанта Быкова». Очень многим людям, как выясняется, совершенно некуда деваться на Новый год. Ну, Новый год вообще не самый веселый праздник. Ну хорошо, давайте, пожалуйста, давайте как-то соединимся в Новый год. Ну, я напоминаю, что основные герои — это будут детские поэты и сами дети. Ну а из остальных — как получится, так оно, соответственно, и будет.
Продолжаю отвечать на некоторые принципиальные вопросы.
«Мне кажется, что Бог создал Вселенную и, как всякий художник, умилился своим творением. Там есть огрехи — подправил тут, там. В целом получилось хорошо. Но проходит время, и его начинают терзать сомнения: а правда ли хорошо? Как проверить? А что, если столкнуть свое создание с таким же и посмотреть, что будет? И вторую Вселенную для этого создавать не нужно — достаточно крохотной модели, которая будет отражать большую».
Ну, это было бы очень хорошо, и приятно было бы так думать, но, к сожалению, это слишком, понимаете, как-то получается умно. Мне кажется, что Богу просто нужен зритель, который бы, ну, как Иов, прости Господи, который бы среди этого торжества и среди своих скорбей говорил бы: «Да, какой у тебя левиафан! Да, какие у тебя горы, пустыни и магнитные бури!» — вот какие-то такие вещи. Потому что… Ну, условно говоря, нужен собеседник.
«Ваше мнение о романе Донны Тартт «Щегол»? »
Знаете, много раз уже я говорил, это тот редкий случай, когда я собственно расхожусь с Юрием Дубовым, достаточно близким для меня человеком. Дубов в восторге и от предыдущего романа Тартт, насколько я помню, «Странная история», и от «Щегла», и написал его подробный и прекрасный разбор, напечатанный в «Новом мире». Но он вообще ценит профессиональную беллетристику, любит ее читать, гордится, умиляется. Круг его чтения — это и историческая, и пиратская, и шпионская литература. И он многому у нее научился.
Я профессионализма, беллетризма в общем не люблю. Я много раз говорил, что мне близки чужие болезни, а не авторское здоровье, поэтому у меня абсолютно нет ощущения, что Донна Тартт пишет настоящую прозу. Мне кажется, что это добротно. Ну, как вот недавно написала одна из моих замечательных выпускниц, очень талантливых, Лиза Шестакова: «Больше всего на свете я не люблю добротность». «Добротность» — нейтральное такое слово, которое подчеркивает качество, но не масштаб, не интимность, не эмпатию, не проникновенность. В общем, роман Донны Тартт мне показался очень хорошо написанной книгой, совершенно меня не задевшей. Ну, как-то вот она не затронула меня ничуть. Понимаете?
Как и роман Янагихары «Маленькая жизнь», который тоже довольно добротен, но как-то прошел совершенно мимо меня, и я не понимал всех этих охов и ахов, ужасов. Я видел, где автор профессионально, крепко работает, но ни на секунду я не испытывал того, что испытываю при чтении Андреева, Петрушевской, то есть жгучего раздражения, ненависти и восторга при попадании в мою болевую точку. Мне кажется, что «Щегол» попадает в слишком много болевых точек, таких общечеловеческих, а я люблю вот только сугубо личные вещи, поэтому этот роман не для меня. И Янагихара не для меня, потому что Янагихара — вообще слишком понятно как сделана. Это классическая потуга на большой американский роман, но никак не большой американский роман, потому что интеллектуализм, парадоксальность и, простите меня, просто художественное экспериментаторство там отсутствуют начисто.
«Чем плох Самгин? Какие подлости он сделал? »
Ну, знаете, мне кажется, что Самгин — очевидный подлец. Но если это надо каким-то образом обосновать и, не дай господи, разжевать… Видите, Самгин принадлежит к числу людей, которые всегда правы, которые ничего не делают, но умудряются при этом создать иллюзию своего ума и благородства. Создать эту иллюзию очень просто. Я даже скажу вам, что Горький в каком-то смысле всегда завидовал таким людям, и завидовал главным образом потому, что сам он всю жизнь очень много думал и заботился о репутации, но в силу своего темперамента он никогда не мог ее сохранить. Помните, в рассказе «О тараканах» сказано: «Я хочу быть похоронен в приличном гробе». Он всю жизнь на этот гроб работал, зарабатывал. Но всю жизнь он умудрялся высказываться более или менее откровенно — и репутацию рушил в очередной раз.
И надо вам сказать, что он иногда поступал интуитивно очень точно, а иногда — интуитивно очень глупо, а иногда ну просто изменяло моральное чувство, грубо говоря, совесть, как это, скажем, произошло на Соловках, когда он увидел реализацию своей античеловеческой утопии и радостно об этом написал. У него получился очерк о том, как на Соловках прекрасно и как он чуть ли не с завистью смотрит на людей, там находившихся. Это довольно мерзкий очерк, между нами-то говоря. Но тем не менее Горький, когда он что-то думал, он этого не скрывал. Когда он встречался с реализацией своих утопий, он не умел сделать хорошую мину.
Самгин же, напротив, он говорит всегда только то, что может произвести наибольший эффект, и думает о наибольшем эффекте. Он умеет говорить людям гадости, видит в них гадости, умеет думать о них плохо. И эта роковая пустота производит ошеломляющее впечатление на женщин в частности, даже на таких зорких и неотразимых, как Лидия Варавка. Ну, что говорить про глупую Варвару? Он даже на Марину Зотову какое-то впечатление произвел.
И я, кстати, могу догадаться, почему Самгин производит впечатление на Марину. Вот это интересная мысль. Потому что Эткинд совершенно справедливо считает, что самая интересная часть «Самгина» — это третий том, и это Марина Зотова, сектантство. Да, наверное, так. Горький интересовался русским сектантством и много в нем понимал. Так вот, Марина Зотова — она видит в Самгине интересное, она допускает его на свои собрания, она с ним разговаривает. Он вообще вызывает у нее определенные… Вот Алина Телепнева, скажем, русская красавица, она Самгиным совершенно не интересуется. Он ей рассказывает, что некий купец дал миллион красавице за то, чтобы она показалась ему голой, и не жалел об этом, сказал: «Не жалею, ибо истина от Бога — красота ваша». И спросил: «А ты бы за сколько показалась?» Она отвечает: «У тебя таких денег нет, милейший». И, понимая, что речь идет не о деньгах… «У тебя нет того, за что бы я показала». Ведь Алина Телепнева достается уродцу Лютову, но Лютов — интересный человек, и ей с ним интересно.