Так вот, Марина Зотова видит в Самгине что-то интересное. И это не потому, что Самгин так же является, если угодно, заложником своей веры, как и она, так же, как всякий сноб, он не боится смерти, а боится, что о нем плохо подумают, и это, может быть, их как-то роднит. Но по-настоящему роднит их другое — и он, и она служат пустоте. Просто она служит пустоте под именем Бога, пустоте, которую она произвольно заполняет Богом. Сама она, конечно, как мне кажется, Бога не видит, а наслаждается скорее властью. Но в любом случае она заложница своей веры, своего такого «хлыстовского корабля». А он заложник своей странной религии снобской, своей веры, своего желания хорошо выглядеть, если угодно. Поэтому Зотова и Самгин — вот они, пожалуйста, персонажи глубинно близкие.
Но в остальном… Давайте мы вспомним действия Самгина, начиная с того, как Борису Варавке сказал «насекомое», и кончая… Это, наверное, как-то повлекло его смерть — ну, не прямо, но косвенно. И если продолжать далее, Самгин ведь подличает на каждом шагу. Дело даже не в том, что он там иногда выступает как доносчик, бог с ним. Дело в том, что он думает только об одном — о том, как он выглядит. А это, по Горькому, самая большая подлость.
И я думаю, что его расхождение с Ходасевичем произошло не только по инициативе Ходасевича. Я думаю, что оно произошло во многом по инициативе Марии Будберг, которая очень хорошо разбиралась в людях, и в Ходасевиче ей многое не нравилось. А кроме того, это произошло и по инициативе самого Горького. Я думаю, что сплетня о Ходасевиче, якобы роющемся в его бумагах, она была запущена, по крайней мере, не без его ведома. Тут Ходасевич подложил ему свинью гораздо более серьезную. Дело в том, что Горький, умирая, так и не смог найти, придумать, как же умрет Самгин, — и в результате роман остался неоконченным. Потому что, понимаете, нельзя погубить Самгина под ногами народной демонстрации, что вот идет народ и сметает Самгина. Тут есть очень важное внутреннее противоречие. Да, Самгин подлец, но умирает он красиво, потому что ему не все равно, ему не безразлично, как он выглядит.
И Ходасевичу это было в высшей степени не безразлично. Он всю жизнь думал о том, как он выглядит со стороны, не о морали думал совершенно. Он, так сказать, по Розанову, был не такой еще подлец, чтобы думать о морали. И не о совести, потому что он в «Балладе» (помните: «Мне невозможно быть собой») совершенно отчетливо написал, что он видит себя в аду. Но о том, как умирать, он думает. И умер он как герой, героически. Вот одна из самых прекрасных, достойных, красивых смертей в русской литературе — это умирающий Ходасевич, который не жалуется, который не боится, который говорит Берберовой при последнем свидании: «Только самое ужасное — не знать, где ты и что с тобой». Это поразительный героизм!
Поэтому мне кажется, что финала у «Самгина» никакого объективно быть не могло. Горький, который оставил предсмертную записку «Конец героя — конец романа — конец автора» (записка эта синим карандашом лежит в музее, в особняке Рябушинского) уже слабеющей рукой, но конец автора состоялся, а герой его пережил. Самгин оказался бессмертен. Куда он денется?
«К сожалению, я не читал и не слышал лекций Петрановской, — пишет Валерий, — но по вашему ответу понял, какова ее концепция. Конечно, крылатая фраза «Ничего не будет, а будет сплошное телевидение» — она упрощенная, и, видимо, специально. Дело не в кинескопе и не в плазме, дело в контенте и привязке личности к этому содержанию. Вы сами помните или знаете по свидетельствам очевидцев, что раньше выбирали улицы, когда показывали сериал. Недавно, когда в Украине был закрыт свободный доступ к «ВКонтакте» и к «Одноклассникам», я лично наблюдал трагический ужас в глазах некоторых своих знакомых разных возрастов и образований. Семнадцатилетняя дочь моей подруги, в буквальном смысле рыдая, изрекла: «Ты не представляешь, сколько сейчас одиноких детей, которые жили во «ВКонтакте», покончат жизнь самоубийством!» Да, я действительно далек от подобного представления. Вся эта картина у меня и ее матери вызывала только гомерический хохот, от чего ее рыдание усилилось. Солистка популярнейшей украинской группы Hardkiss на странице группы в Instagram без всякой иронии задавала вопрос Порошенко, как он ей собирается компенсировать 20 тысяч подписчиков во «ВКонтакте». На нынешнем витке развития гаджетов главное — контент, а привязка личности к мультимедийным устройствам постепенно становится доминирующей».
Ну послушайте, вы, конечно, правы, Валера, в том смысле, что зависимость от этих гаджетов становится патологической. Носимые гаджеты — главный тренд момента. И по всей вероятности (это я так свободно импровизирую на заданную вами тему), через пять-шесть лет действительно чип станет реальностью. Мы об этом много говорили. Изменит ли это человека? Ну, в том смысле, что он получит возможность телепатически встраиваться в Сеть — да, наверное, изменит. Правда, Шефнер ведь, понимаете, это уже предсказал в «Девушке у обрыва», где описывается мыслепередача так называемая. Ее, правда, можно включить один раз в сутки и на минуты (она требовала тогда больших затрат), но пишет Ковригин, герой повести: «Сейчас это уже стало бытом». Действительно, мыслепередача, которую Шефнер гениально угадал, вот как Twitter, она охватит весь мир. Это нормально.
Но изменит ли это психологию? Вот как ни странно, я думаю, что нет. Потому что, понимаете, вот чем дольше я живу, тем глубже во мне укореняется страшная мысль, что коммуникативные способности человека его никак не характеризуют. И более того — они являются как бы в известном смысле анахронизмом, они довольно архаичные. Человеку нужно общаться, да, потому что он не самодостаточен. Но в будущем он, наверное, станет самодостаточен. В принципе, не самодостаточен даже Господь, потому что он создал человека, чтобы наблюдать, чтобы разговаривать, общаться, что-то делать и так далее. То есть мы нуждаемся в детях, в родне. Но, на мой взгляд, общение будет сокращаться.
И конечно, описанное вами — это патология. Это такой, да, всплеск активности. Количество людей во «ВКонтакте», шеров, лайков… Подростки, которые постоянно чатятся о чем-то. Но это, знаете, в историческом масштабе будет примерно, как энтузиазм вокруг покемонов. Вот появились эти покемоны — все их искали, все на этом поехали. Все думали, что это тренд. Но прошел год — и нет памяти о покемонах. Мало того что в храме их никто не ищет — их у себя дома никто не ищет! Это перестало быть интересно, и прежде всего потому, что покемон — это такая виртуальная вещь, а человек ценит обладание чем-то реальным. Я уверен, что если бы они были рассованы специальными людьми по реальным кустам, то собирание этих игрушек (ну, как раньше мы все собирали, скажем, все игрушки из киндер-сюрприза, «Парк Юрского периода») — это было бы осмысленнее. Тем более что сопровождалось вкусным шоколадным яйцом. А здесь это, по-моему, как-то слишком виртуально. И это виртуальное общение иссякнет, потому что человеку вообще с годами, в зрелости (ну и человечеству в целом), ему становится слишком мало надо, ему становится не нужно общение. Многие вещи отмирают, понимаете?
Вот вспоминал Некрасов… Я сейчас в Воронеже, где выступал, чудом купил сравнительно дешево трехтомную биографическую хронику Некрасова и прочел ее как самый увлекательный роман. Я все-таки много не знал. И вот Некрасов перед смертью вспоминает, как раньше можно было среди молодых людей часами спорить о прочитанном, и больше того — как можно было, идя мимо провинциального дома, мимо открытого окна, услышать, как молодой человек сам себе декламирует Пушкина, Лермонтова или Шиллера. И Некрасов говорил: «Всегда был я так рад, это слыша, потому что, думаю, путь из него какой-то будет, человек из него выйдет».
И вот я сейчас подумал: а ведь сегодня такой человек выглядел бы безумцем. А долгой ночной спор о книге, даже в Facebook, уже выглядит анахронизмом совершенным. Человек вообще, мне кажется, будет меньше общаться. Или, иными словами, общение станет более целенаправленным, более рациональным, потому что… Вот вы правы, действительно Интернет несет одну опасность, принципиально новую. Петрановская, правда, о ней не говорит, она говорит о других формах психической деформации. Но вот Интернет вынуждает нас почти все равно общаться. Пролистываешь ленту, видишь, как люди интенсивно спорят (чтобы не употреблять более грубого слова) о политических или спортивных, или культурных событиях. Но все чаще понимаешь, что тебе это не нужно, что тебя больше интересует как-то найти новое сочетание слов или придумать более интересную форму подачи урока, или изобрести что-то, чтобы собственные твои домашние тебя не возненавидели. Ну, как-то интереснее придумать, чем обсудить. Вот так бы я сказал.
Поэтому у меня нет, к сожалению, чувства, что со временем общение станет возрастать. Мне кажется, что общения будет гораздо меньше. И мне действительно все чаще кажется, что оно не так нужно, как мы думаем. Ну то есть, понимаете… Вот как бы я сказал: присутствие человека нужно, а общение с ним — необязательно. Одиночество невыносимо, но ведь ситуация одиночества — это не когда вам не о чем поговорить, а это когда вам некому пожаловаться или когда некому помочь, а это совсем другая история. А говорить… Ну, знаете, это как было у Кирсанова:
Все переговорено,
Все переворошено…
Зваться белым вороном —
Ничего хорошего.
Что еще не обсудили мы в российской истории, которая семь раз перед нами повторилась?
Вот интересное письмо:
«Я влюблена, как мне кажется, безответно. Ничего не могу с собой поделать. Я человек по природе зацикленный, могу слушать несколько дней одну песню, пересматривать одни фильмы. Так и с отношениями. Я не агрессор, не больна головой, но в этот раз засело глубже, чем обычно. Отлично помню ваш эфир, где дама писала о подобной проблеме. Предмет ее страсти был женат на жене, как это водится