, — да, люди женаты обычно на женах, действительно, — и она говорила, что чувствует себя одержимой. Чувство у меня схожее. Вы сказали резонную вещь: «Все это от безделья. Займитесь, милочка, делом». Разделяю этот посыл, — спасибо, но я не совсем так сказал, — поэтому стараюсь загрузить себя от и до. Часа два добираюсь до работы, работаю, еду в зал. На выходных тоже избегаю пустого времени: уборка, спорт, друзья. Но заноза под кожей, она болит. Мой избранник не женат. Просто не похоже, чтобы я его интересовала. Он хорош собой, умен, остроумен, странноват. Все это лишь мое видение. Не похоже, чтобы он испытывал недостаток в женском внимании. Он очень уверен в себе. Когда я его вижу, хочется выпрямить спину в струну, быть лучше. Приходит осознание, что он в разы умнее меня. Мы виделись лишь раз. Встреча была тет-а-тет, на мой взгляд, абсолютно не пошлая. Встреча была похожа на свидание двух дураков — тем она и была прекрасна, можно было расслабиться, побыть собой. Мне кажется, мои шутки находили отражение в его сфере интересов. Я провела замечательный вечер без надрыва, глупостей. Я вообще редко нахожу общий язык с людьми. Я предложила еще несколько встреч — каждый раз он был слишком занят. Но мы-то знаем, что было бы желание…»
И дальше подробно это все… Лена, начнем с того, что ваше письмо очень талантливо. Даже того, что я прочел (а я прочел треть), достаточно, чтобы увидеть — вы пишете легко. Я даже, честно говоря, принял бы это именно за выдумку, за рассказ. Вы пишете легко. У вас виден герой и, что самое ужасное, видна героиня. И видно, что героиня эта гораздо более жесткая, чем та рохля, которую вы описываете. Она — человек с трезвой самооценкой, умный, яркий. И ясно, что она не будет навязываться никому.
Значит, что я вам предлагаю сделать? Ну, вы просите совета. Какой здесь может быть совет? В свое время Миша Эдельштейн замечательно сказал, что «Лолита» — это роман о маньяке, которому надо было не девочку похищать, а написать роман об этой девочке». И поэтому самый плоский совет, который я могу дать (но и самый полезный) — это просто возьмите, да и напишите книгу об этой ситуации. Зачем вам роман с этим героем, человеком весьма самоуверенным, если вы можете написать о нем и в процессе сочинения полностью объяснить его себе? Это довольно забавная перспектива.
А что касается других советов, то вам, конечно, самое правильное, что можно сделать — это в таких случаях открыться. Понимаете, я вообще считаю, что хвост собаке по частям не рубят. И чем долго пребывать в ситуации одиночества, закомплексованности, как вы говорите, зацикленности, проще добиться свидания и на этом свидании сказать: «Я тебя люблю. Так и так. Если ты можешь что-то сделать — давай делай. А если нет — скажи мне честно, тогда мне будет легче это преодолеть. Я на тебя обижусь, и на этом все закончится».
Надо вам сказать, что в моей жизни были такие ситуации, и мы всегда их как-то замечательно преодолевали, причем я бывал в обеих ролях. И в общем, ничего в этом ужасного нет. Я вообще всегда за честную игру, за прямую, такую открытую. Честность — лучшая политика.
Я вообще не понимаю, почему влюбленная женщина должна это скрывать, почему мужчине это, грубо говоря, не в падлу — открыться и сказать: «Вот я тебя люблю». Помните, когда-то замечательно на творческом вечере своем Игорь Владимиров сказал: «В наше время совершенно утрачен навык говорения: «Я люблю тебя. Ты лучшая женщина на свете». Почему-то все, как-то пряча глаза, с кривой улыбочкой, — он замечательно это изобразил, — говорят: «Ну, ты как бы это… Ну, я так…».
Почему нельзя, просто глядя в глаза, это сказать? Для этого совершенно не обязательно обладать брутальной, по-своему очаровательной, по-своему жестокой внешностью Игоря Владимирова — великого актера, большого режиссера, все дела. Это не драма — вот сказать: «Ты мне интересен. Я от тебя завишу. Я о тебе много думаю. А почему бы нам с тобой вот не пожить вместе или не начать встречаться более регулярно?».
То есть не то что я вас призываю к некому душевному эксгибиционизму (эксгибиционизм вы можете спокойно оставить для прозы), но мне кажется вообще, что скрывать любовь — это какая-то глупость, потому что… Вот ненависть скрывать еще имеет смысл — ну, она все-таки огорчает человека. А скрывать то, что может обрадовать… Вы поймите, такое признание вас совершенно не унизит. Наоборот, мне кажется, оно вас возвысит в какой-то степени и, по крайней мере, снимет с вас огромное бремя.
А мы с вами услышимся, как положено, через три минуты.
НОВОСТИ
Продолжаем разговор. Много просьб прокомментировать итоги «Большой книги». Я уж не стал просто с этого начинать, чтобы не делать вещь слишком очевидную.
И есть просьбы прочесть лекцию о Сергее Есине, он на восемьдесят третьем году жизни… точнее, буквально за несколько дней до своего дня рождения восемьдесят третьего он умер, и многие просят о нем рассказать. Я не готов сейчас прямо лекцию делать о Есине, потому что мне следовало бы подчитать, наверное, перечитать «Имитатора» и, кроме того, несколько его последних дневников.
Я могу только сказать, что Сергей Николаевич Есин был человек очень хороший. Не говоря о том, что он сильный прозаик, действительно яркий прозаик того поколения, к которому принадлежит и Киреев, скажем, и принадлежал Георгий Семенов, то есть к городской, такой аналитической, экзистенциальной прозе семидесятых и восьмидесятых годов. Лидером этого поколения был, конечно, Трифонов, другим лидером — младшим — Маканин. Есин тоже анализировал вот эту ситуацию тотальной имитации. Лучшие свои вещи написал он в восьмидесятые годы. Но он был очень хороший человек — и в качестве ректора Литинститута, и в качестве наставника молодых дарований.
И кроме того, многие знали, что он был героически мужем тяжело болевшей, фактически обреченной жены — о чем сам он написал довольно пронзительные слова, подробно отслеживая хронику семейной своей жизни. Надо сказать, что все, кто знали и помнят Валентину Иванову, замечательного критика, все помнят и то, сколько сделал для нее Есин. То есть вообще мужчина, который с такой самоотверженностью, с такой, я бы сказал, героической жертвенностью больше двадцати лет поддерживал жизнь в тяжелобольном человеке, никогда и не роптал, и не жаловался, и просто мужественно делал свое дело, — это действительно очень редкое явление среди людей. А уж среди литераторов… Помните, говорил Ходасевич Берберовой: «Все люди лучше, чем литераторы». Это, конечно, пример удивительного мужества.
О чем делать лекцию — я еще до конца эфира подумаю, потому что у меня заявок много, а к чему лежит душа, я буду смотреть.
Пока я могу кратко прокомментировать итоги «Большой книги». Они, с одной стороны, меня радуют, потому что я многажды хвалил книгу Данилкина о Ленине. Я вижу в этой книге прежде всего азарт исторического деланья, радость этого деланья, не говоря уже о том, что Данилкин перелопатил 55 ленинских томов и порядка 800–900 названий литературы о вожде. Слава богу, с этим проблем не было, о Ленине написано во всем мире достаточно много. Он написал увлекательную, хотя, пожалуй, временами слишком косящую под молодежный сленг (но это сознательная авторская задача), ни в коем случае не поверхностную и очень личную книгу.
Я, конечно, болел в этом шорт-листе главным образом за роман Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него». Почему? Потому что это единственная в шорт-листе книга о современности. И то не совсем о современности, все-таки там времена и дистанция наличествуют, но по крайней мере это про нашу более или менее узнаваемую реальность, пусть и застойного образца, который в общем мало отличается от нынешнего.
Меня просто очень раздражает (вот совсем недавно мы еще с Юлией Латыниной об этом говорили), раздражает ситуация, когда о современности не пишет никто. Ну, отпугнули как-то общими усилиями — или потому, что сразу начинаются упреки в журнализме, или потому, что (и что более серьезно) сразу начинаются упреки в клевете, русофобии и разжигании. Конечно, в таких условиях, в таких обстоятельствах повальной интеллектуальной трусости никакой книги о современности быть не может. В то время как роман Антона Уткина, половина действия которого происходит во время земской реформы, а вторая половина — во время болотных событий, лежит и ждет своего издателя.
Хотя, слава богу, вот как мне читатели сообщают, довольно много народа ознакомилось с ним на «ЛитРесе». Я имею в виду роман «Тридевять земель» — действительно, может быть, чересчур объемный, чтобы кто-то решился его напечатать. Сейчас пишут либо фэнтези, либо исторические повествования. Ну, понятно, почему исторические — потому что всегда, как говорил Пастернак, «естественно тянуться к первосортности». А зачем же исследовать седьмую воду на киселе, двадцать пятый повтор одной и той же ситуации, когда можно рассмотреть ее в оригинале? Условно говоря, зачем писать про Ходорковского, когда можно написать про Тухачевского? Тем более что:
Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.
Но по большому счету, конечно, интеллектуальная трусость мешает, потому что даже дело не в социальных последствиях. Никто же не отменял эзопову речь. Скажем, романы Фигля-Мигля тоже написаны более или менее на современном материале, просто уж слишком, как мне кажется, витиевато.
Проблема в том, что… Как бы это так сформулировать? Ну, если человек возьмется за осмысление текущей исторической реальности, он увидит слишком много нелестного. И именно поэтому люди предпочитают писать о восьмидесятых годах, как Шамиль Идиатуллин в хорошем, на мой взгляд, романе «Город Брежнев» — в романе, который тоже имеет вполне себе отчетливые современные связи, коннотации, параллели и так далее. Причем я отчетливо понимаю, что Идиатуллин взялся за восьмидесятый год не из трусости как раз, а он взялся, если угодно, из того же желания иметь дело с ори