Я вот сейчас думаю: путь прихода к вере в России описан неоднократно и у Толстого, и у Достоевского, и мало ли у кого. Вот в XX веке, я вспоминаю, тоже есть на эту тему. Скажем, у Сейфуллиной «Виринея» с этого начинается — там стал мучить Бог человека. Но я очень мало могу найти примеров, где бы эволюция вела к безверью, ну, как в случае Невзорова, который ведь учился в семинарии, который был глубоко… не скажу «религиозен», но даже просто и церковен. А потом с ним случился вот такой великолепный духовный переворот.
Очень мало я могу вспомнить таких случаев, когда… Ну, разве что отец Федор у Ильфа и Петрова — и то он веру-то сохранил, он просто вышел из духовного сана и притворился обывателем, дабы искать стулья. Но в любом случае… Ну, может, Лаврецкий («Сжег все, чему поклонялся. Поклонился всему, что сжигал»), но тоже не сказать. В общем, путь к безверью, путь к атеизму — это путь по-своему достойный, заслуживающий описания. Но я мало таких видел книг.
Кстати говоря, описание пути Невзорова могло бы быть довольно любопытным. Базаров — ведь он по некоторым, так сказать, косвенным признакам и не был верующим никогда, тем более он рос в материалистической среде. Отец у него, хотя он и просит его креститься перед смертью, но отец у него полковой лекарь, и вряд ли ему присуща такая уж маниакальная религиозность. Я думаю, что Базаров вырос как раз в такой среде, где вере не придавали значения. У него это не путь, у него это стартовая позиция. Я как раз могу себе представить престарелого Базарова, который уверовал, такого Базарова-патриарха.
Очень интересен был путь Сухово-Кобылина, который через свою философию права пришел к вере. И его поздние религиозные сочинения говорят об обретении веры через такие излишества. Ну, излишества в том смысле, что никакой эволюцией, никакой биологической необходимостью нельзя объяснить такое излишество, как право, мужество, доблесть, самопожертвование, нравственный кодекс. И вот он пришел к вере как раз через отрицание. Это интересно.
А путь к безверью, путь такого безбожника, расстриги — мне кажется, об этом мог бы написать интересно Леонов. У него описан в «Пирамиде» очень косвенно и мелко один дьякон, который отрекся от Бога, потому что его заставили, а через три дня помер. Вот это интересная была бы тема. Если бы вы, Андрей, взялись за такой роман, могло бы из этого что-то грандиозное получиться.
«После прочтения «Золотого храма» Мисимы автоматически приходит на ум одно из самых известных высказываний Гегеля: «Лучшее, что может сделать ребенок с игрушкой — это ее сломать». Может ли это хоть в какой-то степени объяснить поведение главного героя?»
Да, наверное, это довольно близко. Ну, видите, Геростратов комплекс, к которому отчетливо совершенно реферирует Мисима, он же не в том заключается, чтобы увековечить себя, разрушая святыню. Тут дело в другом: герой разрушает ведь прежде всего себя. Но удивительное дело… Помните финал? «Еще поживем, — подумал я, закуривая». После того, как он поджег храм, он не находит в себе силы уничтожить себя. Да, сломать игрушку — это цель всякого ребенка. Но ведь у Мисимы была цель — уничтожить храм собственного тела. И ему это удалось, а герою не удалось, герой струсил. И вот в этом как раз заключается великая истина Золотого храма: Герострат думает уничтожить святыню и вместе с ней себя, а потом, в конце концов, святыню уничтожает, а себя — как-то страшно. И вот это разоблачение Геростратова комплекса — глубокое довольно и, по-моему, точное.
«Вокзал Термини» не пересматривал.
«Есть ли новости насчет издания написанных Сэлинджером во время затворничества произведений?»
Обещали в период с 2015 по 2020 год. 2020 год все ближе, будем ждать. Пока нет, но думаю — доживем. Уж очень интересно.
«Пересмотрев фильмы Киры Муратовой, захотел послушать от вас лекцию о ней».
Знаете, у меня довольно много заявок сегодня на лекцию о Набокове в связи с полным изданием писем к жене. Довольно много просьб рассказать про Мережковского и почему-то про Окуджаву. Но если пересилит Муратова, то я с удовольствием, потому что Муратова — один из моих любимых режиссеров. Она такая Петрушевская нашего кинематографа. И если у вас будут действительно заявки про Муратову поговорить — я с удовольствием.
Вот признание в любви очень трогательное, спасибо.
«Посоветуйте книгу для мальчика десяти лет, чтобы он полюбил читать. Он читает, но без удовольствия, с трудом. В основном, когда я читаю вслух, он слушает, аудио тоже ему нравится. А вот чтобы сам и запоем — это с трудом и из-под палки».
С запоем и из-под палки не бывает, как мы знаем. Но я все время, понимаете, obrazcova дорогая, я все время в таких случаях говорю: надо просто объяснить мальчику, что чтение — это не для всех. И ему совершенно не обязательно читать. Если он не хочет, пусть не читает. Чтение — это занятие для элиты, для немногих счастливцев, для прирожденных понимателей текста. Ну, понимаете, как собственно и дорогое вино не для всех. А кто-то может опьяняться, я не знаю, портвейном «777», который тоже по-своему прекрасен. Кто-то увлекается компьютерными играми. Кому-то нравится драться.
Не все должны любить читать. Любовь к чтению — это способность особых, талантливых, редких, действительно полезных, нужных людей. А если мальчик не хочет читать — ну что его заставлять? Надо ему сказать, что его участь — быть таким обычным, быть такой серой мышкой, ничем не примечательной такой посредственностью, которая и не хочет читать — ну и не надо. Что мы правда, действительно, закармливаем ребенка силой черной икрой? Это же надо объяснять ему, что еще и в Средние века книжник, мудрец считался пусть опасным, но особым, избранным человеком, а тот, кто не любит читать, он принадлежит к такой довольно серой, скучной прослойке. И совершенно не нужно ему стремиться выше. Сказать: «Просто это твой потолок. Вот и все».
Уверен, что после этого мальчик начнет действительно читать запоем, потому что любой человек согласен быть подлецом, может быть, злодеем иногда, но быть посредственностью не согласен никто. Что касается советов, то я бы все-таки посоветовал ему дать Стругацких, «Попытку к бегству». Если он от нее оторвется — ну, значит, не надо. Если не оторвется… Потому что, на мой взгляд, от нее оторваться нельзя.
«Правда ли, что термин «остранение» возник в результате типографской ошибки? Шкловский хотел написать «отстранение»».
Я не думаю так. Во всяком случае, никаких сведений об этом я не имею. Я думаю, что Шкловский не хотел написать «отстранение», потому что смысл термина не в этом. Смысл термина, пусть и созвучного «отстранению», наоборот, в том, чтобы не отстранить предмет, а напротив — его приблизить, приблизить до неузнаваемости, вглядеться в него так, чтобы он перестал быть похожим на самого себя, чтобы он стал странным. Как художественный прием остранение, конечно, я думаю, изначально было терминологически задумано именно так: сделать странным, незнакомым, неузнаваемым — и тогда возникает ощущение какой-то новизны взгляда.
«Как вы относитесь к этому литературному приему? Часто ли вы его используете?»
Я рад бы его использовать часто, но как-то нет ситуации, которую следовало бы остранять. В «Эвакуаторе» пару раз, может быть, когда там описывается глазами инопланетянина мир, и Катька ему объясняет, как здесь все устроено, что вот размножение не связано с сексом, а женщина съедает такое специальное яблоко, причем очень невкусное, пытается ему объяснить, почему… Ну, естественно, они в это играют. Они играют в то, что он инопланетянин. Она ему объясняет смысл денег, праздников, ресторанов.
«Речь Путина к 100-летию ВЧК — это манифест? Силовики во главе государства — это всегда плохо или тут есть положительные моменты?»
Ну, наверное, есть. У меня есть ощущение, что силовики во главе государства — это такая очень частая латиноамериканская история. И постоянные военные перевороты, которые стали таким, что ли, ноу-хау, такой матрицей Латинской Америки, — ну, наверное, это вот такой… я не могу сказать, что это лучше или хуже, но это такой способ жизни. Силовики во главе государства бывают иногда и умнее, и оперативнее, и цивилизованнее бюрократов. И военный переворот вполне может привести к какому-то оптимальному изменению жизни.
Другое дело, что последствия этого переворота почти всегда бывают чудовищны, потому что у исполнителей военного переворота нет представления о ротации власти, они ее не отдают. И в результате происходит «Осень патриарха»: очередной патриарх из числа военных… Если вы помните, он именно в результате военного переворота взял власть. Очередной патриарх дряхлеет на троне, и начинает тянуться «зловонное, гнилое время вечности», как это названо у Маркеса.
Военный переворот не предусматривает ротации, поэтому силовики во главе государства — это поначалу, может быть, и мило, и свежо, а кончается это всегда застоем. Я вообще не помню случая, кроме Пиночета (и то очень поздно это произошло, и очень половинчато), когда силовики расстались бы с властью добровольно. У них — как у обезьяны, которая сунула лапу в калебасу и не может вытащить, потому что набрала пригоршню орехов, а без орехов лапу ей вытаскивать как-то западло. Это такая общая силовая особенность — отсутствие ротации.
«Дал ли участие Шендерович на участие в новогоднем эфире?»
Дал, конечно. Он приедет попозже, как всегда, на второй час.
«Должен ли человек жертвовать жизнь ради профессионального совершенства?»
Ну, hamlet милый, это вопрос довольно лукавый и в общем ложный, ложное противопоставление. Человек и так все время жертвует жизнью. Понимаете, неважно, лежит ли он на диване, питается ли он обедом, занимается ли он сексом — он каждую секунду жертвует жизнью, он ее тратит. Жизнь конечна. И это хорошо помнить не в 50 лет, как мне сейчас, а я об этом довольно напряженно думаю лет с семи. Даже, может быть, в семь я об этом больше думал, потому что как-то жизнь была мне, что ли, дороже.