ольшой комплимент сегодня — это „приличный“. Вы, Женечка, очень приличный человек». Мне кажется, что Вирабов — человек очень приличный, и никакого антидиссидентства, конечно, в его книге нет. Она, может быть, недостаточно глубока там, где речь идёт об анализе собственно текстов. Но мы дождёмся ещё этого анализа.
Вознесенский своей фигурой яркой и своей блистательной эстрадной славой как-то слишком заслонял поэта, и поэтому очень мало людей, которые бы задумались над собственно поэтической его техникой. Я разделяю мнение Владимира Новикова, своего журфаковского преподавателя и очень хорошего критика (и, кстати, мнение Михаила Рощина, и мнение самого Вознесенского, уж чего там говорить), что лучший Вознесенский — это вторая половина 70-х. Мне ближе всего даже не «Юнона и Авось» (по-моему, 1972 год), а мне ближе всего книга «Соблазн». В этой книге есть поистине превосходное и очень страшное стихотворение «Уездная хроника»:
Мы с другом шли. За вывескою «Хлеб»
ущелье дуло, как депо судеб.
Ты помнишь Анечку-официантку?
(Помните? Очень страшные стихи.)
Он бил её в постели, молотком,
вьюночек, малолетний сутенёр, —
у друга на ветру блеснули зубы.
Был труп утоплен в яме выгребной.
Ему сказали: «Поцелуй хоть мать».
Он отказался. Тут и раскололи.
И с круглым люком мерзкая доска
скользила нимбом, как доска иконы.
Нет низкого для Божьей чистоты!
Потрясающие стихи! Совершенно не вознесенские, очень традиционалистские и не вознесенские формально.
Понимаете, чего нет в книге Вирабова и что когда-нибудь напишут? Вознесенский сам всегда говорил, что, поскольку он из семьи священника, в его жизни и в его поэзии очень много значило литургическое начало (как «Плач по двум нерождённым поэмам»), поэтому у него так много стихов в память об ушедших. Он действительно очень много взял от Пастернака, формально не взяв ничего, но поняв, что главная задача поэзии — это отпевание, это благодарственная молитва и молитва за усопших.
Были ли у него стихи поверхностные? Наверное, были. Он же на всякий случай конкретный отзывался, и отзывался вполне серьёзно. Но при всём при этом он написал количественно очень много шедевров. Сейчас Георгий Трубников, которому я тоже, пользуясь случаем, передаю привет большой… К сожалению, мы не успели, Георгий, с вами увидеться в Питере, но я приеду скоро опять. Георгий Трубников составил его двухтомник для Большой серии «Библиотеки поэта». То ли это отбор хороший, то ли это дело любящей руки, но там действительно засияло очень много шедевров.
Конечно, в творчестве Вознесенского есть откровенно эпатажные вещи, такие как «Дама Треф» (помните, там — «Отец Варавва: О, нравы!..»), или откровенно шутейные, как он сам их называл, типа «Вечного мяса». Но поразительно количество серьёзных, лирических, глубоко трагических, очень музыкальных стихов. «Осень в Сигулде» — просто великолепно:
Мой дом забивают дощатый,
прощайте.
Но женщина мчится по склонам,
как огненный лист за вагоном…
Спасите!
Это великолепные стихи. Или не менее великолепные, конечно… Помните, вот этот замечательный… Не памяти, а наоборот — на клиническую смерть Рощина:
Как божественно жить, как нелепо!
С неба хлопья намокшие шли.
Они были темнее, чем небо,
и светлели на фоне земли.
Какая прекрасная интонация! Нет, Вознесенский был, конечно, очень крупный поэт. И надо было уметь видеть это в нём — его древнюю, архаическую лирическую ноту. Я уже не говорю о том, что и моё детство, и детство многих людей 70-х годов прошло всё-таки под знаком этого четверостишья:
И так же весело и свойски,
Как те арбузы у ворот,
Земля болтается
В авоське
Меридианов и широт!
Сколько радости! Какая действительно арбузная свежесть!
Многие (Бродский в частности) говорили, что на фоне Евтушенко он проигрывает, потому что у Евтушенко есть что-то серьёзное, а Вознесенский, что называется, слишком косит под поэта, под авангардиста. Я не разделяю этой точки зрения. И вообще я считаю, что когда высказываешься о писателях прошлого, тут как раз избыточный пиетет не нужен, потому что нужно быть трезвым. А вот когда говоришь о современниках, всё-таки нужно быть осторожным, потому что современники ведь не виноваты в том, что ты, такой великий, живёшь рядом с ними. Их задача — не только служить твоим фоном, но и ещё что-то самим из себя представлять.
Мне кажется, что имя Вознесенского будет в ряду таких же поэтов, как Кушнер, как Юрий Кузнецов, как Олег Чухонцев, как тогдашняя Юнна Мориц, как Окуджава. Это ряд высокий, это ряд, безусловно, первоклассный. И никакими более поздними провалами или ошибками это невозможно погубить. Кстати говоря, мне понравилось, как Вознесенский в одном стихотворении середины 80-х, когда он там рассказывает о таком бизнесмене от села, говорит:
…Пробежим по гоголевскому снежку.
Ты покуда рукопись от второго тома.
Если не получишься, я тебя сожгу.
— и это тоже дорогого стоит.
И вот что ещё мне очень нравилось, чтобы завершить с этой темой. Получается такая минилекция, но, конечно, недостаточно глубокая. Я думаю, что мы могли бы менее поверхностно о нём пообщаться, если захотите. Мне очень понравилась у него одна замечательная мысль в последнем интервью, предсмертном, которое я брал у него, когда он уже еле говорил, крошечными кусками. Мы встречались, и я потом из этого слепил интервью. И вот я ему говорю: «А как вы относитесь к людям, которые на слуху сегодня — например, к Ксении Собчак?» Он говорит: «Лучше, чем ко всякого рода тихушникам. Потому что, когда человек на виду, у него меньше соблазнов сделать подлость, у него больше желания выглядеть хорошо, потому что смотрят». Вот это мне понравилось. Он поэтому и сказал: «Нашему поколению сказочно повезло — на нас всё время смотрели, и мы делать гадости не могли». Я тоже, кстати, не люблю тихушников.
Карен Петросянц: «Всякий раз, когда вижу, как известный человек (например, любимый актёр), творчеством которого никогда не перестану восторгаться, на склоне лет несёт какую-то жуть, будто не осознавая, что в действительности происходит, задаюсь вопросами: а может, достигнув определённого возраста, человек перестаёт критически мыслить?»
Знаете, я уже сталкивался в одном обсуждении с такой мыслью, что как бы старики уже не совсем здесь, поэтому у них пропадает здравость мысли и на них ложится как бы смертная тень. Мне показалась эта мысль даже хуже, чем сексизм, потому что критиковать людей за возраст и классифицировать людей по возрастному признаку — это ничем не лучше, чем премия «Дебют», которую я, как я уже много раз говорил, не люблю. Я не понимаю, зачем нужно из старости делать какие-то выводы. А почему не предположить, что… Помните, как у Андрея Кнышева: «Учёные наконец раскрыли тайну загадочной улыбки Моны Лизы. „Не исключено, — полагает профессор N, — что она была просто дурой“». Ну, подумаешь. Ум или глупость совершенно не зависят от возраста. Иногда человек утрачивает критичность на волнах славы, баюкающей его, но чаще всё-таки он таким и рождается. Мы все понимаем, о каком артисте идёт речь.
Понимаете, я хочу сказать одну вещь, которая вас, наверное, насторожит. Я всё время эту вещь повторяю и как-то чувствую, что она не доходит. Деятель искусства — не только артист, но даже и писатель, которому вроде на роду написано быть умным, быть теоретиком и так далее — он не обязан говорить только то, что вам нравится. И я больше скажу: он во многих отношениях существует именно для того, чтобы служить примером.
Знаете, на американской футболке мне очень нравится надпись: «I’m not totally useless, I can be used as a bad example» — «Я не тотально бесполезен, я могу служить дурным примером». Мне жена как-то привезла такую футболку, почему я и знаю её. Иногда поэт должен заблуждаться, актёр должен заблуждаться. Их дело — служить дурным примером. Это жертвенная профессия во многом, поэтому артист — постоянный персонаж общественного мнения: за ним следят, за его браками, разводами. Это естественные вещи.
Оксана Акиньшина, девочка очень умная, мне когда-то сказала: «Сегодня шоу-бизнес сместил литературу, заменил её». И сегодня так же следят за людьми в шоу-бизнесе. Они тоже сегодня жертвы. Они своим примером показывают, как надо или как не надо. Ну да, ничего не поделаешь. Если человек сказал глупость или даже подлость, он это сделал во многом для того, чтобы вы не следовали его примеру, потому что он вынес это на публичное поле. Не требуйте вы от художника правоты. Задача художника — показательно заблуждаться. Вот что мне кажется очень важным. Но, конечно, он при этом не должен оправдывать фашистов и так далее.
«Вы говорили о том, что христианство и модерн едины в главном посыле — самопожертвовании. Можно ли из целостных систем выбрать один аспект и отбрасывать остальное, противоречащее друг другу? Невозможно же быть христианином, не следуя христианской доктрине и не разделяя полностью её мировоззрение. Это всё равно, что соблюдать только часть правил в футболе — игрока удалят с поля».
Ну нет! Конечно, нет. Что вы? Христианство — это не футбол. В христианстве совершенно достаточно пожертвовать собой за друга — и всё, и вы христианин. «Душу свою за други своя» [Ин. 15:13]. Совершенно необязательно соблюдать все ритуалы и, более того, верить во всю догматику. Кто же примет целиком? Как сказано: «Могущий вместить да вместит» [Мф. 19:12]. А далеко не каждый вместит всё. Нельзя же целиком подражать Христу. Это значило бы — так сказать, впасть в состояние святости, а это довольно жестокий соблазн, по-моему.
Вопрос по «ЖД»: «Удивило, что Анька так легко рассталась с родителями и домом, отправляясь странствовать. Её милосердие было настолько сильнее, или есть другие причины? Есть ли у неё реальный прототип?»