рестижное занятие в России — это писать.
«По-моему, метафора «аморфность — ризома» для России не самая удачная. Точнее, аморфность — кристалл. У Ленина и Березовского все получалось, пока аморфной была среда, как говорит Лазарчук, расплавленная. Но Россия не любит этого жидкого или аморфного состояния и стремительно кристаллизуется вокруг любой вертикали, сунутой в расплав. В процессе загустения инородный элемент вязнет, а в процессе кристаллизации отторгается».
Андрюша, это хорошая метафора, но понимаете, в чем проблема, тут очень важно не упустить одну сущность. Россия не кристаллизуется. Да, она внешне оформляется в пирамиду, но внутренне это такая же ризома. Эта пирамида такая же рыхлая, она так же изменяется, и так же она не тверда в своей основе. Понимаете, она не испытывает доверия к власти, она не фанатеет от власти, это вам не гитлеровцы, это не страна, которая превратилась в страну Гитлера. Россия не была страной Сталина, Россия была Россией, которая до известного слушалась Сталина, а потом выкинула и его.
Россия — это вода, понимаете, это не та структура, которая может кристаллизоваться. Она может заледенеть на время, и кристаллы льда там появятся. Но это ненадолго, это три месяца в году. И по большому счету, это вода, которая всегда принимает форму сосуда. Но она мелеет, она прибывает, Рось, Русь, вода, жидкость — это структура именно аморфная, инертная. Гениальная есть картина Поланского «Нож в воде». Вот волевой человек в России — это нож в воде. Он легко сквозь нее проходит, но он ее не разрезает. И самое ужасное, что он в ней потом ржавеет. Вот это, по-моему, действительно принципиально.
Лекция о Гончарове — хорошо. Еще раз лекция о Гончарове — хорошо.
«Вы противопоставляете Корчака Макаренко. Нельзя ли лекцию об этом?»
Знаете, Саша, а я, собственно, не так уж и противопоставляю. Дело в том, что для меня Корчак и Макаренко — это не то что мастера коллективной педагогики, коллективной психологии, это не главное. Они интересны прежде всего тем, что они ставят перед детьми серьезные задачи.
Педагогика по Корчаку — это отношение к ребенку как к взрослому, с максимальным доверием. В школе должен быть суд, в школе должна быть своя экономика, в школе должна быть газета. И в школе должна быть возможность переизбрать начальника. И Корчаку пришлось уйти из коммуны, потом он туда вернулся в другом качестве. Это понимание того, что ты обреченный король этой страны, когда тебя рано или поздно сместят, или ты должен передать престол, или ты должен реформировать трон, что невозможно.
У Макаренко тоже были непростые отношения с воспитанниками, это его после смерти канонизировали, а при жизни он много раз подумывал об уходе из Куряжа. Там вообще некоторая идиллия во «Флагах на башнях». Да, там уже эта книга, выдержанная в жанре бесконфликтной литературы. Но у Макаренко были очень жесткие внутренние конфликты.
«Андрей Смирнов из фильма Дуни Смирновой похож на Бунина в реале?»
Внешне очень, внутренне — трудно сказать. Но, наверное, есть определенное сходство между Смирновым и Буниным в том плане, что они такие жестокие художники, одержимые некоммуникабельностью. Проблемы одиночества, то, что у Смирнова так в «Осени» остро, проблемы чрезвычайно трудного, мучительного взаимного притирания людей, такой изначальной некоммуникабельности мира всего. Смирнов — да, он такой жестокий художник, он на Бунина похож, особенно в сценариях своих. Сейчас у него вышла книга сценариев, по-моему, очень хорошая. И вот его пьеса «Родненькие мои», которую он считает своим высшим художественным свершением, или сценарий «Одной бабы», никакой идеализации народа, некоторые мотивы деревни там. Да, он на Бунина, наверное, похож.
Не похож он только в одном: Бунин был человек такой желчный и жестокий, а Смирнов — человек добрый. Вот как-то эта доброта, невзирая на всю его колючесть, очень в нем видна.
«Как вы относитесь к записи всей человеческой жизни на видео? Всегда можно будет вернуться к прошлому и вспомнить, после смерти человека такое видео можно было бы сделать достоянием общественности. В «Черном зеркале» было несколько эпизодов, посвященных такой технологии».
«Черное зеркало» я не смотрю, но от такого боже упаси. Я наоборот, все время думаю, как бы мне забыть какие-то вещи, а тут вы предлагаете все запомнить.
«На учениях «Запад-2017» России противостояли вымышленные страны. Запомнил название одной из них, продукт генштабовского креатива — Вейшнория. Следом Трамп в Африке выдумал страну Мамбию или что-то типа этого. Готовая канва сюжета, простор для писательской фантазии: посол Вейшнории в Мамбии заявил…»
Ну, Дима, напишите, был бы только рад. Проблема в том, что все это уже было. Прочтите повесть Житинского «Подданный Бризании», и мне кажется, что все это уже сделано. Вообще Житинский очень много успел сделать из того, что нам сейчас только начинает еще приходить в голову.
«Как вы относитесь к постмодернизму?»
Знаете, я много раз говорил, что по моим ощущениям, постмодернизм — это всего лишь освоение высоких тем и высоких приемов трэшевой культуры, культуры массовой. Постмодернизм — это «Титаник», а осваиваемый материал — это «И корабль плывет…» Феллини. Сначала модерн моделирует, потом постмодерн осваивает. Ну, грубо говоря, сначала Джойс пишет «Улисса», а потом Стивен Кинг с помощью этих же технологий внутреннего монолога пишет очень хорошую, но все-таки массовую прозу типа «Мертвой зоны».
«Смотрели ли вы «За пропастью во ржи»?»
К сожалению, нет.
«Каким образом Сэлинджер стал величайшим писателем Америки?»
Да очень просто — заговорил о том, о чем молчали.
«Любовь принято мистифицировать как позитивный, светлый и обязательный элемент творчества — дескать, любовь движет миром. Но часто у этих движимых авторов любовь является разрушающим злом: «Пан» Гамсуна, «Анна Каренина». Каких известных авторов именно роковая любовь лишила не только жизни, как Пушкина, а и творчества — влюбился и закончился?»
Не знаю таких примеров. Понимаете, эта абстрактная идея Уайльда, что Сибил Вейн полюбила Дориана Грея и утратила способность играть на сцене. Обычно бывает наоборот: любовь счастливая или несчастная человека увеличивает, придает ему масштаб. Единственный случай, известный мне, когда любовь убила художника — это когда Бальзак женился на Ганской и сразу после этого умер от неизвестной болезни. Но вы знаете, Бальзак слишком поздно женился, и насколько я знаю, он очень этого не хотел. Не хотел до такой степени, что его это внутреннее противоречие и разрушило. Так считал Зощенко.
А мы вернемся через три минуты.
РЕКЛАМА
Тут крайне интересные еще вопросы с форума свежие, я к ним вернулся ненадолго.
«Слушал вашу лекцию о Ксении Собчак, как герое русской литературы. Вы ставите Лизу Хохлакову в параллель разбойнице, но в романе Достоевского Лизе многое прощается за то, что она больна. Это другой случай, чем маленькая разбойница, а тем более Собчак. Собчак уже давно не девушка, она порвала с образом маленькой разбойницы, и ей нужна инициация. Взрослый образ пока не придуман, как и тот шаман, который инициацию проведет».
Маша, я не думаю, что она ушла от инфантильного образа. Наоборот, очки ее инфантилизировали, сделали ее похожей на первую ученицу. Даже родив, даже повзрослев, даже выдвинувшись в президенты, Собчак ни в поведении, ни в матрице своего сознания не избавилась от молодости, от детства. И это правильно, она противопоставляется Путину еще и потому, что она молодая и свежая. И она героиня молодых. И ей совершенно не нужна эта инициация, для нее такой инициацией могла бы стать вот эта взрослая должность — победа, серьезный процент, партия. Но она на этом потеряла бы огромное обаяние. Я думаю, что только через материнство здесь возможна какая-то смена имиджа.
И кстати говоря, думаю, что Лиза Хохлакова во втором, главном романе дилогии о Карамазовых, ненаписанном, должна была стать женой Алеши и матерью его детей.
«У ее безбашенности высокопоставленные тылы, поэтому риск небольшой».
Дорогая моя, у нас у всех есть высокопоставленные тылы. Ну кроме Навального, но за Навальным тоже стоит общественное мнение, молодежь, может быть, Запад. Защита у всех есть — храбрости ни у кого нет, понимаете? Конституция в конце концов есть, там все гарантировано, надо просто уметь выигрывать суды. Так надо уметь судиться, надо уметь возражать государству. Если ему серьезно противостоять, можно одерживать крошечные победы, можно отжимать.
Вот именно этим, кстати, и занимается Ним в журнале «Неволя», и именно поэтому этот журнал не нуждается в государственном спонсировании и не берет его, а выживает сам. И я надеюсь, что… Кстати, уже приходят всякие предложения — спасибо, я все перешлю.
Я что хочу сказать? Не надо говорить о высокопоставленных тылах. Человеку все равно страшно делать первый шаг. А тылы, не тылы — гарантии ничто сейчас не дает. Вы думаете, сам Путин что-либо сейчас гарантирует? Да как только вы перестанете быть ему нужны, он сдаст вас немедленно, потому что он-то как раз движим инстинктом власти. Никаких тылов, по большому счету, нет ни у кого. Единственный тыл всякого человека — это его решимость и готовность действовать. Вот стартуйте и начинайте.
«Недавно прочитал лекцию в «Яндексе» про деньги, как героя русской литературы. Прочтите «Время как герой». Знакомы ли вы с концепцией времени у Бергсона?»
У Бергсона знаком, у Делеза не знаком, я Делеза совершенно мало знаю. Понимаете, Макс, я попробую лекцию про время. Но разговоры про время мне никогда не казались серьезными, потому никогда не казались интересными. Я не воспринимал его как физическую категорию. Вот Козырев воспринимал, и это повлияло на Стругацких через Бориса, который был Козырева непосредственным учеником. А для меня путешествия во времени, возможность манипулировать временем, как в романе «Агафонкин и время» у Радзинского-младшего, это может довести до безумия. Но время как герой — это, по-моему, неинтересно. Вот деньги — это герой, такой веселый, жизнерадостный, как кровь. А время для меня слишком абстракция.