овека должно оставаться какое-то пространство интимности.
Не выкладывайте вы ничего своего в Сеть. Ведь вы же не вываливаете свои внутренности на всеобщее обозрение. И вообще — чем меньше вы присутствуете в Сети, тем меньше вас могут ущучить и ухватить. Понимаете, я когда-то одного замечательного диссидента спросил: «А почему ты до сих пор не заводишь мобильного?» Она сказал: «А была мне охота вешать себе на шею коровье ботало». Тут есть какая-то мысль, да.
«Не напоминает ли вам предвыборная гонка тараканьи бега? Азарта много, но абсолютно бесполезно».
Знаете, да мне… Вообще вся человеческая деятельность напоминает тараканьи бега. Вот мы сейчас, сегодня встречаем очередной день рождения (к сожалению, уже давно без него, уже пять лет без него) Александра Николаевича Житинского, моего любимого прозаика и бесконечно дорогого мне человека. Вот я всем его родственникам — вдовам, детям, внукам — передаю привет и свою любовь. Житинский бесконечно много значил. И как-то эта фигура все укрупняется с годами, и все больше у него становится читателей и понимателей, потому что он, конечно, время опережал.
И вот как-то, когда мы обсуждали с ним его повесть «Спросите ваши души», я говорю: «А почему герой в конце отказывается от дара? Ведь это, в сущности, отказ от сверхчеловечности». А Житинский сказал: «Ну, вот бывает такое настроение». Я это могу понять. Это не значит, что я бы хотел от него отказаться, но я могу понять людей, которые отказываются, потому что, в сущности, ведь все, чем мы занимаемся, — это попытки стать генералом в муравейнике. Надо просто понимать, что это муравейник. Да, это действительно муравейник. Ну и муравьиные такие труды. Я не думаю, что труд сам по себе самоценен. Тараканьи бега. Это такая жизнь насекомых, такое мельтешение.
Другое дело, что все-таки лучше тараканьи бега, чем взаимное истребление, алкоголизм или всякая прочая мелкая мерзость. А политика нам затем и дана, чтобы мы отвлекались от мерзости, потому что делать ее средоточием грязи — это не выход, это не лучший вариант. Политика отвлекает нас от смерти, от личного тщеславия, она предоставляет нам возможность какой-то конкуренции. Политика в идеале — это концентрированное выражение национальной морали, уж если на то пошло. В сегодняшней России сами видите, во что превратилась эта национальная мораль.
«Дочитываю «Щегла» Донны Тартт. Если можно, ваше мнение о книге».
Знаете, я как-то вот ее не дочитал (редкий случай), она мне показалась скучноватой. Может быть, я когда-нибудь к этому вернусь. Она мне кажется, понимаете, такой женской, многословной. Женской в том смысле, что, может быть, уровень темперамента там недостаточен, слишком она, что ли, домохозяйственная — вот так бы я сказал. Это не сексизм. Это, наоборот, какой-то избыток мягкости, я бы сказал, пастельности. Но я верю Юлию Дубову, весьма для меня значимому и авторитетному писателю, который написал восторженную статью и о «Простой истории», и о «Щегле». Может быть, просто это не моя чашка чаю.
«Не могу найти произведение, отрывок которого ставили в институте. Действие происходит во время Второй мировой в вагоне. Еврейская девушка и немецкая пара, друзья детства. Героиня едет, ничего не подозревая, в гетто. Ее друг юности понимает, что она едет на смерть. И все, что он может сделать — передать ей капсулу с ядом. Вы моя последняя надежда найти произведение».
Друг милый, я, к сожалению, не читал этого произведения, о котором вы говорите. Может быть, нас кто-то услышит и подскажет. По фабуле немножко похоже на Зингера, но вряд ли это Зингер. Давайте, если есть желающие… История с ядом есть у Александра Шарова в повести «Жизнь Василия Курки», где в гетто перед массовой ликвидацией продают колечки с цианистым калием, но это другая история, это не про то.
«Венедиктов обещал сделать радиопостановку «Гадкие лебеди». Насколько я знаю, она до сих пор не сделана. Нельзя ли его попросить выполнить это обещание?»
Ну, знаете, вот совершенно независимо от его обещаний, я в ближайшее время буду начитывать несколько книг Стругацких в издательстве «Ардис», в издательстве аудиокниг, и читать попутно на тех же дисках небольшие лекции по ним. В первом мы начитаем «Пикник», потом — «Далекую радугу», которую я мечтаю начитать всю жизнь (это мой способ сделать по ней фильм или радиопостановку), а потом — «Гадких лебедей». Ну, «Гадкие лебеди», как вы знаете, сейчас отдельно не существуют, а это часть романа «Хромая судьба».
«Ваше мнение о введении в школах предмета «Психология»? Об этом говорили после нападения учащихся в пермской школе. У нас психолог был, но, как мне вспоминается, ученики к нему не ходили, стеснялись, не хотели быть белыми воронами. Зато у нас есть предмет «Обществознание». Он близок к воспитанию в детях нормальности, но, видимо, его мало. Вопрос также о ваших любимых американских сценаристах. И были ли случаи, когда писателю приходилось подрабатывать на сценариях к фильмам?»
Вот второй ваш вопрос гораздо проще. Конечно, были. И масса писателей в Голливуде подрабатывали. Наиболее известный пример — Фолкнер, у которого никогда это не получалось. И он писал Рональду Рейгану, своему частному собеседнику, неглупому очень актеру, впоследствии американскому президенту, он ему писал: «Думаю, что над моими сценариями смеялись бы даже лошади на моем ранчо, хотя мне кажется, что они слишком умны, чтобы читать такую дребедень».
Помимо Фолкнера, была масса литераторов, в диапазоне от Чивера до Беллоу, которые пытались в разное время продать сценарий, написать сценарий. Даже у Трумена Капоте, который прекрасно знал Голливуд и при этом чувствовал психологию зрелища, психологию действа, ничего не получилось. Сценарист — это отдельная профессия, отдельная работа. Я недостаточно знаю американских сценаристов, чтобы их называть. То есть у меня есть любимые фильмы, но любимых сценаристов, подозреваю, все-таки нет. Из тех сценариев, которые я высоко ценю (сейчас просто лень гуглить), это сценарии замечательного человека, он же и режиссер… «Вечное сияние чистого разума». Это из тех сценариев, которые мне кажутся очень высококлассными.
Гораздо проще мне перечислить любимых российских сценаристов. Это Наталия Борисовна Рязанцева, которую я очень люблю и высоко ценю — и как сценариста, и как прозаика. Это Дунский и Фрид, безусловно, гениальные мастера интриги и диалога репризного, американского. Это Александр Леонардович Александров. Я даже не называю Александра Миндадзе, потому что Миндадзе не сценарист, во-первых… Ну, не только сценарист. Он сейчас уже и режиссер, во-первых. А во-вторых, Миндадзе — это просто первоклассный писатель, создатель совершенно новой прозы. Насколько я понимаю, такое серьезное отношение к его творческому методу разделяет еще только Сергей Самсонов из писателей более или менее известных. А так, в принципе, я со стороны литераторов всегда встречаю большой снобизм относительно сценаристов. Но Миндадзе — это первоклассный прозаик, один из лучших сегодня прозаиков. И каждый его новый фильм, каждая его новая киноповесть очень сильно расширяет границы моих представлений о его возможностях.
А теперь — что касается предмета «Психология». Понимаете, я вот на семинаре в «Новой школе», на «Бейкер-стрит», на такой мастерской, я обсудил историю с пермским нападением. Мне кажется, что у современного ребенка, хорошего ребенка, умного, любое насилие вызывает огромную брезгливость. И поэтому все-таки вот то, что там произошло — это очень маргинальное явление. Правда, это сопровождалось потом поножовщиной в Челябинске. Но моды на это не возникнет, вот это я вам скажу точно. Потому что вот это новое поколение, которое интеллектуально очень продвинуто (и не только в лучших образцах, а в целом), оно испытывает к насилию брезгливость, оно у них вызывает скуку. И правда, все-таки это очень маргинальное явление.
Нужен ли в школе психолог? Наверное, нужен. Но ведь проблема в том, что школьный психолог — это все-таки некоторая автоматизация. С проблемным ребенком надо работать долго, серьезно. Ну хорошо, вот пришел он в класс, допустим, этот психолог и видит, что там травля. Что он будет делать? Как с этой ситуацией справиться? Тут нужен, как я уже писал, не частный психолог, а «психологический десант», который можно вызвать и разобраться в конкретной ситуации каждый раз. Я абсолютно уверен, что пермские подростки с их поножовщиной давно были неблагополучны. И вот если бы можно было обратиться к педагогу-суперпрофессионалу и вызвать его кратковременно на такую скорую помощь, эта проблема была бы снята. Но, к сожалению, пока ничего подобного не делается.
«Можно ли надеяться на лекцию об Азольском?»
Я очень люблю Азольского, но это опять-таки не совсем моя чашка чаю. Понимаете, я люблю такой реализм, в котором есть все-таки некоторая примесь фантастики или… Ну, для меня он, может быть, суховат. Хотя «Клетка» — выдающийся роман. И «Затяжной выстрел» — выдающийся. Нет, Азольский — большой писатель, тут не о чем спорить, но как-то мне… Может быть, это как-нибудь Никиту Елисеева мы пригласим, он больше в нем понимает.
«Сообщите свое мнение об участии Ксении Собчак в президентских выборах. Лично я, признавая все ее достоинства, не могу отделаться от ощущения, что ее замыслы не совсем честны».
Слушайте, столько раз я выражал эту точку зрения. Ксения Собчак, хочет она того или нет, улучшает атмосферу в стране, потому что возникают вещи, о которых можно говорить, потому что тошнотворная серьезность уступает место насмешке, потому что она не агрессивна. Вы скажете: «А как же вот ее поведение с Волковым?» Ну, если действительно удалось ей доказать, что Волков поместил не ее фотографию, то мне кажется, что в этих дебатах ну не нужно обсуждать агрессию Ксении Собчак, а нужно вернуться к обсуждению исходного момента — подлинная эта фотография или нет. Вот на эту тему я готов дискутировать.
А о том, правильно ли она поступает, врываясь в студию… Ну, те, кто бывали на «Эхе», те знают, что здесь ни в какую студию врываться не надо — ты открываешь дверь и входишь. И ничего нет ужасного, по-моему, в том, что человек во время эфира зашел и задал вопрос. Вот снимать чужой компьютер мне кажется неправильным. У меня вообще к Беате Бубенец есть ряд этических вопросов, но это проблема Беаты Бубенец. А вот что касается Ксении Собчак — мне кажется, она вела эт