Послушайте, по критерию образованности судить о мигранте — это как-то не очень человечно, как мне кажется. Бегут и там, и здесь от революции, которая, как замечательно было сказано у Алексея Толстого в тех же „Эмигрантах“, „уничтожила их место в жизни“, а они всё пытаются всем доказать, что им место есть. Беженец — это человек без места. Какая разница, есть ли у него образование или нет? Важно, что это человек, у которого в буквальном смысле сорвало крышу. Это просто человек, у которого нет больше ячейки, которую он привык занимать. Да, это трагическое явление. Просто Европа, видимо, уже пережила свои революции. Знаете, во время Французской революции поток беженцев был тоже немалый. А сколько в России осело народу в результате всех этих дел?
Просто Европа давно не знала потока беженцев. Последний такой припадок с Европой случился, когда евреи побежали из Европы в Америку, а Америка их не приняла (или приняла частично). Так что естественно, что Европа сегодня просто является последней надеждой, последним оплотом, последним маяком для толп сирийских беженцев. И, как пишет завтрашняя „Новая Газета“, совершенно точно эти люди Европой не опознаются как свои. Там Каныгин пишет и Сафонов, насколько я помню. Они прошли проделывать с беженцами их путь. Мало Каныгину было Новороссии — его метнуло туда.
Действительно трагедия в том, что эти люди — гораздо большие европейцы, чем представляется Европе. И то, что их не пускают туда… Говорят: „А вы езжайте в богатые мусульманские страны“. Но мусульманские страны, особенно богатые, отнюдь не жаждут их у себя видеть. Кроме того, конечно, сирийским шиитам нечего делать в суннитской стране. Поэтому — да, они бегут в Европу, потому что для них это естественно.
Я не берусь судить о том, насколько эта Европа готова, конец ли это Европы. Я не могу согласиться с любимым мною Веллером. Я не могу согласиться и со странным, очень пространным, очень истеричным и каким-то, как мне кажется (простите меня), неумным текстом Евгения Гришковца. Тоже мы не должны ждать от артиста, от драматурга истины в последней инстанции, но хотелось бы, что ли, какой-то соразмерности всё-таки, по крайней мере, какой-то выверенности интонационной. У Гришковца бывают очень точные вещи, а этот текст — по-моему, какое-то поразительное попадание, бурное попадание в молоко.
Но то, что проблема эта существует, — безусловно. Просто я ещё раз повторяю: Европа живёт среди проблем. Вот и Charlie Hebdo — проблема. Просто страна, в которой нет проблем, мертва. Другое дело, что Европа из этих проблем умудряется выходить.
„Прошу лекцию о поэте Павле Васильеве“. С радостью в следующий раз!
„Что за явление в русской литературе Игорь Северянин? Его называли „позёром“, а ведь это — явление“. Да, конечно.
Соловьи монастырского сада,
Как и все на земле соловьи,
Говорят, что одна есть отрада
И что эта отрада — в любви.
Видите ли, тут же идёт вечный спор: в какой степени Северянин серьёзен, а в какой он отрефлексирован? И есть же целая теория, что Северянин самопародиен, что он пародичен по замыслу…
Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах,
Люблю заехать в златополдень на чашку чая в жено-клуб.
— есть такое мнение, что это пародия. Ну, наверное, и ирония там была, но пародии тотальной не было. Он был очень наклонен к пошлости. Когда-то его книжка „Соловей“, весьма символически посвящённая пошляку и меценату Борису Верину, Принцу Сирени… Ну, это вызывало у меня дикий хохот. Я книжку эту когда-то нашёл в доме у того самого Николая Дмоховского, которому у меня поэма посвящена. Он такой сталинский сиделец, который коллекционировал старые книжки и меня немножко образовывал. И я прочёл у него Северянина. Первое ощущение было, что это просто пошлятина махровейшая. Но надо вам сказать, что очень многие стихи я оттуда запомнил. Невзирая на то, что это было кокетливо названо „импровизацией в ямбах“, там были прекрасные вещи. И мне ужасно понравилось, что в книге 1918 года о революции нет почти ни строчки — вот то, что за что его громил Маяковский:
Как вы смеете называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
кроиться миру в черепе!
А мне, например, понравилось, что он, наоборот, не кроится миру в черепе, что он умудряется среди всего этого писать про фиалковые ликёры и про кокетливых женщин.
Мне очень нравились его автобиографические „Колокола собора чувств“. Мне нравятся некоторые его эмигрантские стихи. А последние стихи, которые он, кстати, успел в 1940 году напечатать в „Огоньке“… То, что он писал в 1940-м — это просто слёзы абсолютно, очень трогательно. Вот пишут, что у него очень музыкальные стихи, их можно даже отстучать каблуками. Это, знаете, не главное, но тоже — да, действительно. Вот цитируют замечательно:
Мы живём, точно в сне неразгаданном,
На одной из удобных планет…
Много есть, чего вовсе не надо нам,
А того, что нам хочется, нет.
Это смешное стихотворение, но это, конечно, подражание Тэффи. Помните: „Все равно, где бы мы ни плавали — // Не поднять нам усталых ресниц“, — эмигрантское стихотворение. Он, конечно, очень вторичный автор, но всё равно милый.
„Пророком XX века считают Мережковского. На ваш взгляд, кто может стать пророком XXI века?“
Очень трудно мне сказать. Премию „Кассандра“ получил в своё время из рук Марьи Васильевны Розановой Дмитрий Фурман (не путать с писателем). Он многое предсказал, конечно. Из социологов, из мыслителей, из философов? Трудно мне сказать. Очень многие думают, что пророческими были последние записи, последние работы Мамардашвили. Не могу этого сказать, не чувствую этого.
Мне кажется, что очень многое угадал Аверинцев. И я вообще совершенно согласен с этой антитезой, которую проводит так точно Денис Драгунский, — антитезой культуры и культурности, противопоставляя Аверинцева как носителя культуры и Лихачёва как носителя внешней благостности. Всегда приятно, когда твоя интенция совпадает ещё с чьей-то (по крайней мере, негодование отдельных пуристов делится надвое). Но мне кажется, что Аверинцев с его гениальной формулой „выбор у дьявола — всегда выбор из двух“, с его гениальной формулой „XX век скомпрометировал ответы, но не снял вопросов“ может быть пророком XXI века. Во всяком случае, сейчас мне острейшим образом его не хватает.
„Что вы думаете о сравнительном уровне интеллекта у ваших студентов в России и в Принстоне?“ Я уже говорил: американцы больше говорят, а наши, может быть, быстрее соображают. Я говорил о том, что этот интеллектуальный всплеск последних двух-трёх лет чувствуется в Москве и в Принстоне одинаково. Вчера, когда я читал лекцию в МПГУ на дефектологическом факультете (факультете традиционно не самом популярном), я был поражён уровнем внимания аудитории и вопросов аудитории, на которые было отвечать нелегко. При том, что это никак не элитный вуз, а это пед, он должен ещё только стать элитным. Должен вам сказать, что мне было непросто сориентироваться. Может быть, 20 человек галдели или тыкали опять-таки в гаджеты, но 120 демонстрировали удивительную монолитность.
„Что вы думаете о творчестве Николая Климонтовича?“ Очень люблю „Последнюю газету“. „Дорога в Рим“ — интересная книга. Потрясающие его последние предсмертные записи для себя, по-моему, в „Октябре“.
„Новый роман Данилевского разочаровал, но я заказал второй том. Это так и работает?“ — спрашивает bennyprofane. Наверное, это речь идёт о Марке Данилевском и о романе „The Familiar“, в котором предполагается 27 томов. Знаете, он меня не то чтобы разочаровал. В нём же ещё пока ничего не происходит, в нём вот эти девять линий начинаются. Он разочаровывает, конечно, некоторой избыточностью, монотонностью, но в нём есть блистательные куски, и общий замысел довольно любопытен. Посмотрим, куда он это вытащит, куда выведет. Немножко он напоминает масштабами своими, конечно, этот наш проект „Цивилизация“, но всё-таки Данилевский — автор гораздо более высокого класса.
Спасибо за всякие комплименты про лирические стихи. Новых у меня довольно много. Будет книжка — почитаете.
„Следите ли вы за творчеством Алины Кудряшевой? Если да, что можете сказать о качестве её нынешних стихов?“
Я говорю: о современниках надо аккуратно отзываться. Некоторые её стихи мне очень нравились. То, что сейчас, кажется мне пока ещё разбегом перед новым прыжком. Возможно, она должна очень радикально измениться и уж конечно должна начать писать короче. И потом, мне очень обидно, что она живёт в Германии, насколько я знаю. Мне было бы гораздо приятнее, если бы она жила в Петербурге и можно было бы с ней повстречаться, поговорить, может быть и что-то посоветовать. Да и потом, вообще жить в стихии родного языка полезно, приятно.
Дело в том, что Кудряшева очень испорчена ранней славой — даже не ранней, а вот этим хором восторженных девушек, которые пишут: „До слёз! Пробило! Продрало! Вы святая! Неописуемо!“ (или в лучшем случае: „Улыбнуло“). Всё это — такая пошлятина! Мне кажется, поэт не должен зависеть от аудитории, или зависеть от неё минимально, или эта зависимость должна быть другой, а не каментовой. Когда есть возможность у аудитории мгновенно откаментить, она может и забить поэта, и наоборот — его поднять. Я всегда напоминаю, что в 1918 году „королём поэтов“ в Политехе был провозглашён всё-таки Северянин, а не Маяковский, который проиграл ему, кажется, 60 голосов. Это не так много по масштабам переполненного Политеха, но это всё-таки порядочно. Поэтому я с горечью должен сказать, что зависимость поэта от аудитории должна минимизироваться.
„Что подсказывает вам писательское чутьё в отношении книг Кастанеды?“ Мне интересно было читать первую, я просмотрел вторую и третью, а дальше мне стало совсем неинтересно. Хотя утверждается, что вторая и третья во многом отрицают первую. И там речь идёт уж совсем не о веществах, а о том, как обходиться без веществ. Но меня проблема веществ вообще не занимает, меня занимает другое. Мне это читать скучно. И когда абсолютные трюизмы преподносятся как великие откровения, исходящие от дона Хуана, ничего не поделаешь. Хотя там есть замечательные куски (