жен рано или поздно уничтожить мир (ну, человек в целом, человечество как единица мыслящая). Второй вопрос, которым он задался в последний год: почему люди, прекрасно понимая, что такое ложь, продолжают лгать и, более того, скрывают от себя правду? И в чем собственно состоит эта скрываемая от себя правда? Ну, он пришел к тому же выводу, что та самая лемма, которую он обосновал во «Все о жизни», что конечной целью человечества является самоуничтожение, — она сегодня получила небывалую актуальность. Потому что, действительно, по крайней мере западная цивилизация, как ему представляется (он довольно убедителен в этом), она уничтожает себя очень серьезными темпами. Я могу по-разному относиться, не так относиться, как Веллер, к Марин Ле Пен или к Трампу, и проблема гомосексуализма не так сильно меня волнует. Помните, говорил Венедикт Ерофеев: «Вообще остались только одни палестинцы, Голанские высоты и гомосексуализм». А сейчас уже один только гомосексуализм. Так вот, я не считаю это проблемой столь значимой. Но главный пафос, главный посыл книги Веллера мне представляется справедливым: люди сегодня бегут от правды, потому что жить со знанием этой правды невыносимо. Правда эта заключается в том, что действительно человечество подошло к рубежу своего существования, финальному. Он волен так на это смотреть. Я более оптимистически смотрю на вещи. Но книга его, особенно в той части, где он распространяет разные способы ухода от правды, разные замечательные варианты самозаговаривания, самоуговаривания, забалтывания и так далее, — она веселая, злобная и полезная. Кстати, она мне показалась несколько более снисходительной, чем, скажем, «Великий последний шанс», потому что слишком уж ужасна та правда, от которой люди так упорно прячутся. Написано это очень хорошо.
От Виктора вопрос:
«По-вашему, Христос — трикстер. Но почему на многих картинах он изображен либо смиренным человеком со знанием скорой кончины, либо мучеником, либо вообще мертвецом? Почему такие художники, как да Винчи, Крамской, Гольбейн, не распознали в нем черты плута? Бывают ли у трикстера минуты отчаяния, упадка, или он всегда весел?»
Нет, ну конечно нет. Конечно, он не всегда весел. Скажу больше. Трикстер — это не плут, это волшебник. Плут он в таком общем смысле. И плутовские романы, которые оттуда пошли, — это не романы обмана, а это романы странствий, романы проповедничества. Другое дело (вот это очень важно), что Христос считает уныние грехом, и Христос, конечно, не уныл. У Христа есть одна минута душевной слабости… и даже не слабости, а, может быть, и наибольшей силы, наибольшей страсти — это, как вы понимаете, Гефсиманский сад и моление о чаше. Это ключевой эпизод Евангелия. И конечно, без Гефсиманского сада Христа мы представить не можем. Но, в принципе, Христос — это учитель веселый, парадоксальный, не в малой степени не унылый и не угрюмый. «Простим угрюмство — разве это сокрытый двигатель его?» — говорит Блок о себе. А он как раз подражает христианской модели, христианской морали как может. Его христианство очень глубокое. Кстати говоря, и судьба вполне христологична. Тут в чем проблема? Мне кажется, что тоска, отчаяние, уныние — это вещи, характерные для следующего типа, более позднего. Потому что следующая эволюция главного героя мировой литературы, следующая его, так сказать, итерация, если угодно, — это Фауст. Фауст младше трикстера, Фауст появляется потом. Отличительная черта Фауста та, что он профессионал, у него есть дело в руках, он интересуется конкретным делом. Трикстер не имеет профессии. Его дар — это волшебство, колдовство, проповедничество, странствия, превращения, побеги, вознесения, воскресения. Вот это его специальность. А Фауст, который в общем в «Одиссее» играет роль Телемаха, такой сын трикстера, — это персонаж мрачный, трагический и в некоторых отношениях обреченный. В литературе XX века, например, есть Бендер, есть Хулио Хуренито, Штирлиц, ну, Карлсон здесь назван, Гарри Поттер — это трикстеры, безусловно. А есть Фаусты. Фаусты — это доктор Живаго, скажем, это в огромной степени Григорий Мелехов (человек, который прежде всего профессионален — в командовании ли войсками, в обработке ли земли, он замечательный землепашец, он замечательный хозяин). Вот это профессионалы, которые воспринимают историю как отвлечение от своих главных дел. Нехлюдов, кстати, вот такой фаустианский персонаж. Фауст… Как раз Пастернак и называл «Доктора Живаго» «Опытом русского Фауста». Фауст — он не проповедник. Фауст — в огромном смысле жертва истории. А наиболее успешны те романы, в которых сведены два этих мотива. Ну, скажем, фаустианский персонаж, такой условный Телемах — это, конечно, в «Улиссе» у Джойса Дедалус, а трикстер — это Блум. Или в «Мастере и Маргарите» Мастер — профессионал, мастер (очень наглядно это, кстати), это Фауст, а, соответственно, Воланд, Мефистофель — это трикстер, весельчак, такой замечательный болтун. Как раз Фауст и Мефистофель, двойное путешествие трикстера и мыслителя-профессионала — это, как правило, залог сюжета более разветвленного, более серьезного. Это уже скорее сюжет XX века, в котором трикстер выступает чаще всего соблазнителем, соблазном. Кстати говоря, очень часто он герой такой амбивалентный, не такой приятный.
«Может ли литература влиять на массу, политику, историю? В девяностых целое поколение подростков выросло на Толкиене, на монархическом лозунге «Возвращение короля, реставрация монархии — лучшее, что может случиться». И вот десять лет спустя подростки выросли, и российская политика повернулась в архаику. Это совпадение или есть причинно-следственная связь?»
Нет конечно. Видите ли, procent дорогой, я совершенно не допускаю мысли, во-первых, что Толкиен повлиял главным образом на поколение девяностых годов. Все-таки тогда было интереснее жить, чем читать. И гораздо больше на подростков девяностых годов повлиял сериал «Бригада». А что касается Толкиена, то он остался уделом сравнительно небольшого процента, небольшого числа мечтателей-ролевиков. Ролевиков (сразу хочу сказать) я недолюбливаю. Мне это представляется каким-то эскепизмом, глупостью. И вот как раз довольно большое количество ролевиков повелось на страшные ролевые игры современности — в масштабе от Новороссии до Сирии. Я это очень не люблю.
Что касается влияния Толкиена. Ну помилуйте, «Возвращение короля» — это совершенно не монархическая идея и не монархическая история. Главные герои там — Фродо и Сэм. Это история о том, как массовый человек вынужден совершать великие дела, потому что время героев кончилось или герои больше не справляются с этой ситуацией. Поэтому главные коллизии разворачиваться в среде маленьких людей — либо в среде носовских коротышек (они одновременно об этом догадались), либо в среде невысокликов-хоббитов Толкиена. Это очень неслучайное совпадение. Это то, о чем сказал БГ: «Великие дела теперь будут совершаться маленькими людьми». Это исторически необходимо. И вот этот человек массы выдерживает на себе теперь великие нагрузки, которые раньше доставались героям. Не знаю, хорошо это или плохо, но пафос книги Толкиена в этом — в появлении массового человека. Я вообще не люблю Толкиена (я много раз об этом говорил), хотя я признаю его великие достоинства. Что касается того, какая книга повлияет на следующие десятилетия. Не думаю, что повлияет Мартин, потому что Мартин пишет не Библию, не проповедь. Для Мартина это, может быть, скорее научное исследование, такое социологическое, с элементами, конечно, триллера замечательного. Я не могу читать Мартина, не берусь. Но кому-то, может быть, нравится. Книга, которая повлияет на будущее, еще не написана. Она будет написана в ближайшее время, и появится, я думаю, в Штатах. И это будет книга небольшого объема, что-то вроде… Понимаете, саги великие редко влияют. Обычно влияют маленькие, но хорошо написанные книги — это типа «Убить пересмешника», «Повелитель мух» или «Над пропастью во ржи». Мне кажется, Америка всегда из соблазнов тоталитаризма выходит, вооружившись вот такой книгой. И вот об этом я как раз буду делать в Ирвайне доклад на конференции. Там проводится такая конференция «Какими нас видят?». И вот я буду рассказывать о том, какой я жду новую американскую литературу. Мне кажется, появится новая небольшая книга, примерно того же значения, что сэлинджеровские «Девять рассказов» или «Над пропастью…», где будет подведен итог последнего американского десятилетия: трампизма, всеобщей озабоченности харассментом, резкого оглупления и, рискну сказать, опыта тоталитарного сознания. Вот что-то вроде, может быть, «Повелителя мух» голдинговского, который в самой Англии (Голдинг же англичанин) далеко не так популярен, как в Америке, где все на этой книге возросли. Ну и Стивен Кинг ее пиарит, конечно, неутомимо, она отвечает на все его заветные вопросы. Вот я в ближайшем будущем жду такой литературы.
«Кажется, я нашел еще одного трикстера, которого никто не называл. Это Карлсон, который живет на крыше».
Ну, Слава, что вы? Я об этом уже много лекций прочел. Для меня Карлсон, конечно, не просто трикстер. Понимаете, Карлсон — это ангел атомного века, такая летающая сущность, которая, скорее всего, является галлюцинацией книжного подростка. Потому что физики доказали, что Карлсон, чтобы летать, должен был бы обладать пропеллером нечеловеческой величины, и, кроме того, из-за отсутствия у него стабилизаторов все время вращался бы в противоположную этому винту сторону и летал бы только попой вперед. Там очень много всяких научных изысканий на эту тему. Конечно, Карлсон — галлюцинация, но не совсем галлюцинация, а духовидение. Карлсон — это демон XX века. Представьте себе, скажем, картину Врубеля «Карлсон поверженный» (такие две ножки в полосатых носках торчат из мусорной кучи) или «Карлсон летящий», такая демоническая сущность. Так выглядит демон, который «ничего во всей природе благословить не хотел». Он влюблен в одинокого прекрасного ребенка, является ему и посильно адаптирует его к жизни. Это такая даже не совсем трикстерская, а это особая линия в мировой литературе — линия волшебных летающих существ, ангелы такие. Малыш же как раз классический духовидец. И интересно, что способность к духовидению разделяют с ним два старых маргинала — Карлсон и дядя Юлиус — такие своего рода Сведенборг, если угодно, и Блаватская XX века.