одвергает патологию свету разума, пытаясь увидеть то, что патология символизирует. В этом смысле, наверное, самая интересная фигура в скандинавском модернизме — это Гамсун. Вот Гамсун, он же до некоторой степени отошел от себя раннего. Мы-то привыкли любить Гамсуна времен «Пана», «Мистерий», некоторые времен «Голода», который все-таки мне представляется лучшим его романом, хотя и дебютным. Тут в чем интерес? Гамсун безусловный модернист по методу, особенно в «Голоде» это чувствуется, такая нервная экспрессивная очень сильная проза. Опять на личном опыте, опять использование собственного персонального такого всеобщего… Использование себя как инструмента для всеобщего познания. Вот мне, кстати, пишут об австро-немецком модерне и в первую очередь о Музиле. Леонид, дорогой, вот Музиль — я не знаю, в какой степени он модернист. Наверное, он, как и Томас Манн, пограничная фигура. Если уж брать австро-немецкий модерн, то, наверное, Йозефа Рота «Марш Радецкого», и в наибольшей степени Кафку, конечно, и Шницлера отчасти. И Перуца, вот уж если на то пошло. Но и Кафка, и в частности Перцу, простите меня опять за педалирование этой темы, но это все-таки еврейская тема более, чем австро-венгерская. В Австро-Венгрии, мне кажется, конфликт с архаикой был не так остр. У Кафки это конфликт с еврейской средой, с отцом. «Письмо к отцу» с его чувством вины — главный модернистский текст XX века, главный модернистский манифест, если на то пошло. Его отношения с отцом ровно те же, что у Хармса, и отец такой же безумный, но это отдельная тема. Так вот, возвращаясь к Гамсуну, я рискнул бы сказать, это действительно довольно рискованное заявление, что Гамсун — это человек, испугавшийся модерна. Он начинал, безусловно, как модернист. Другое дело, что «Мистерии» и «Виктория», «Пан» — это все мне не нравилось, это очень пафосная напыщенная литература. Интерес мой к ней понятен, Гамсуна же не издавали в Советском Союзе, ввиду его фашистского, так сказать, прошлого, и фашистского финала его судьбы. Он мне представлялся, понимаете, запретным плодом таким, поэтому я «Мистерии» читал еще по старой орфографии, что называется, из бабушкиного сундука. Это производило некоторое впечатление. Сейчас я вижу, что это дико многословно, дико выспренно.
Но я могу вам сказать, на какой теме Гамсун сорвался, и что собственно произошло. Для модерна, вообще для модернизма в целом, очень существенна тема природы. Природа — она, конечно, вызывает определенную поэтическую эмоцию, но в целом она то, что должно быть преодолено. Модерну в высшей степени присущ пафос переламывания природы через колено, базаровский пафос. Это, кстати говоря, пафос Ибсена. Строитель Сольнес — это именно созидатель, а не созерцатель. И когда гибнут модернисты, то они гибнут именно потому, что природа взяла над ними верх. Не забывайте, что Бранда погребает лавина. Ибсен вообще находится в очень сложных и очень, я бы сказал, напряженных, гневных отношениях с архаикой. Патриотизм вызывает у него яркую иронию, вспомните Доврского деда, который гордится, что у нас все своего производства. Патриотизм Ибсена — это тролли. Так вот, у Гамсуна с самого начала было некоторое обожествление природы, природности. И в «Пане» это уж чувствуется так, «Пан» — это вообще роман о том, что человеческое страшное детерминировано звериным, природным, натуральным, материальным. И вот позднее, в «Трилогии», в «Плодах земли» особенно отчетливо у него чувствуется — я ее читал один раз и давно, сейчас толком не вспомню — начинается патриархальщина. Кроме того, на чем он еще сломался — ну вот эта апология природы, апофеоз ее. Модернист вообще ненавидит природу. Мне грех себя цитировать, «как Христос, не любящий природы и не разбирающийся в ней». Обратите внимание, что и в романе Казандзакиса, и в фильме Скорсезе Христос впервые обращает внимание на красоту природы, только когда он избегает распятия и отказывается от миссии. До этого момента он относится к природе сугубо функционально, вот смоковнице: «Я алчу и жажду, а ты пустоцвет». Ну действительно, природное — оно противно модернистскому. А Гамсун обожествляет природу. Дальше начинается еще хуже. У него начинается страх перед женщиной, страх и до некоторой степени отвращение к женщине. Потому что его лейтенант Глан, носитель таких простых моральных качеств, он при столкновении с женщиной модерна, с роковой классической femme fatale, естественно, теряет все свои принципы и самую жизнь. Страх перед женским неконтролируемым нерациональным началом, он Гамсуну в большой степени присущ. А кто женофоб, тот кончает фашизмом в конце концов, потому что femme fatale — не зря и не просто так роковая женщина становится одной из главных фигур модернистской литературы. Что она олицетворяет собой? Смотрите, вот модерн — это знание рациональных механизмов мира. Это эволюционная теория Дарвина, экономическая теория Маркса, это апофеоз воли у Ницше. А потом приходит женщина, которая усмехается и разрушает все эти стройные конструкции. Женщина — это последнее, что мы не контролируем. Отсюда такой яркий, безумный антифеминисткий пафос. Вот Юра Плевако сообщает, что двухтомник Гамсуна в СССР вышел все-таки в 70-м году. Ну видите, Юра, мне он был совершенно недоступен, я же не отоваривался в «Лавке писателей» в те времена. Поэтому Гамсун доступен был мне в основном в старых изданиях. Кстати говоря, я не думаю, что там много было в этом двухтомнике, интересного. Я думаю, там «На заросших тропинках» было, последнее такое саморазоблачительное произведение, уже глубокого старика. И, может быть, «Голод». Но «Голод» дома был, просто потому что он в значительной степени входил в пуришевскую хрестоматию по зарубежной литературе. Возвращаясь к теме женофобии, Отто Вейнингер, который действительно «Пол и характер» написал как завещание — это как раз книга очень модернистская, но это книга о том, что женщина разрушает наш мир. Ну, там у него есть элементы такого архаического культа мужского, но вообще говоря, страх перед женщиной, страх перед роковой женщиной, он модерну действительно привычен. Потому что модерн привык делать дело. Он все-таки основан на рацее. И тут приходит женщина и сминает это все. И один из самых распространенных модернистских сюжетов — это женщина, которая сминает человека модерна и останавливает его на его пути. В Российской культуре это ужасно наглядно, особенно в «Петербурге» у Белого, да и везде. Женское начало у Гамсуна — это начало не просто деструктивное, это начало фальшивое. И вот я вам скажу, что приход модерниста Гамсуна к фашизму — это редкая по своей наглядности история. Мне могут сказать: «А вот ваш Мережковский тоже брал деньги у Муссолини». Я больше вам скажу: а вот мой Честертон, он тоже нахваливал Муссолини, было время. Но просто Муссолини — это как бы такой фашизм еще с относительно человеческим лицом. Но Мережковский и в пользу Гитлера высказался. Это тоже ужасная гнусность. Дело в том, что у человека модерна всегда есть соблазн увидеть в сильной власти воплощение своей мечты. У Гамсуна же этот соблазн бы еще сильнее, потому что Гитлер для него — это такой шпенглерианский бунт природы против истории, природы против культуры. Это гамсуновское недоверие к самому понятию культуры, оно и приводило его к культу земли, к культу плодов земли. А это шаг назад. Модернист, испугавшийся модерна — это самое страшное. И это то, что мы видим во всей истории современной России. Россия очень долго была великой модернистской страной. В ней уцелел европейский модерн, случайно абсолютно, благодаря эволюции, он уцелел. Архаики почвенной здесь не было, вторжение в Прагу и в Афганистан не вызывало тут патриотического экстаза. Но модернист, отказавшийся от модерна — это хуже, чем предать бога, это предать дьявола, скажем так. И для таких обратной дороги нет. Ну, мы вернемся к этому разговору через неделю. Пока!
06 февраля 2018 года(советское экзистенциальное кино)
Добрый вечер, дорогие друзья. Мы сегодня встречаемся во вторник в порядке исключения. Это вовсе не значит, что я перехожу на это время навеки, но просто ровно в это время в четверг, когда у нас должна с вами быть программа, я буду в воздухе. Лететь я буду в Штаты на небольшую такую конференцию в одном американском университете, калифорнийском. Там она посвящена проблемам американской идентификации — как Америку воспринимают в разных странах. Вот от России еду туда я. Это приятно, лестно. Я попытаюсь им коротенький доклад на эту тему изобразить.
Поскольку я предпочитаю при любых возможностях прямой эфир, живой разговор, то мне показалось разумным переставиться на вторник. Проблема в том, что я не совсем могу объяснить природу вот этого ощущения, которое возникает в живом родимом разговоре. Не зря эфир называют главным наркотиком. Когда-то Алексей Каплер, вспоминая о своем опыте работы в «Кинопанораме» (он был ее первым ведущим), он писал, что когда-нибудь, наверное, откроют этот особый вид связи, который возникает между ведущим и аудиторией в прямом эфире. Какую-то волну тепла ответную он всегда чувствовал. Поэтому, конечно, выходить в записи — это всегда танец на протезах. Но я со своей стороны обещаю вам, что ближайшие два «Одина» пройдут в записи… ну, не в записи, а перешлю я из Штатов их, как и обычно делаю, а потом уже через две недели я ворочусь, и мы продолжим в прежнем режиме наши увлекательные игры.
Если кто-то из американских слушателей хочет послушать лекции и поэтические вечера, которые будут в ближайшее время, то маршрут у меня после Ирвайна: Лос-Анджелес, затем Портленд, любимый мой город на свете, так получилось (во всяком случае, любимый в Штатах), потом Бостон, Коннектикут, на этот раз без залета в Чикаго, Кливленд и Нью-Йорк. Вот так будет выглядеть этот маршрут. Лекций я читаю шесть штук разных. Не очень, так сказать, помню, где какие. Но welcome все по обе стороны континента.
Что касается лекции, то довольно много заявок на этот раз. Во-первых, я обещал Моэма. Во-вторых, три человека, не сговариваясь, просят Берггольц. И в-третьих, несколько человек, тоже не сговариваясь, просят повторить на «Эхе» лекцию «Русское экзистенциальное кино семидесятых годов», потому что она выкладываться в Сеть не будет. Мне как бы одинаково нравятся все три варианта. И вот какой из них победит в вашем голосовании (еще одно преимущество прямого эфира), та и будет прочитана. dmibykov@yandex.ru, как всегда, адрес. Так что обращайтесь.