«Как вы относитесь к творчеству Виктора Ардова? Что посоветуете почитать?»
Ну, мне представляется, что Михаил Ардов, его сын, — более одаренный писатель, более одаренный юморист и сатирик, хотя пишет он в основном о архи-, прото— и просто иерейской жизни, как он сам формулирует. Но, мне кажется, его юмор гораздо более гротескный, что ли. Ну, он большее себе может позволить. Понимаете, Ардов-то всю жизнь прожил в обстановке полумолчания. Он был прелестный человек, один из самых очаровательных людей, которые окружали Ахматову. Из всех его острот мне больше всего нравится, когда они с женой, в очередной раз пригласив Ахматову к себе на Ордынку, приглашают ее вечером в театр, а она говорит: «Ну, я лучше посижу и поработаю». И, уходя в театр, Ардов говорит: «Словарь рифм на второй полке слева». Вот это прелестно!
Что касается его текстов. Из того, что он написал, мне больше всего нравятся собственно его воспоминания об Ахматовой. Они печатались в «Дне поэзии» — частично в 82-м году, частично еще где-то, сейчас уже трудно вспомнить. Это был такой ежегодный поэтический альманах, где были в том числе и очень ценные архивные публикации. Во всяком случае, один из лучших выпусков 82-го года, который мне помнится просто как кладезь, там были фрагменты мемуаров Ардова об Ахматовой. А в остальном, конечно, «Легендарная Ордынка» Михаила Ардова содержит тоже уникальные вещи и мне кажется самой, наверное, симпатичной мемуарной книгой об Ахматовой.
«Часто вспоминаю сцену из романа Алданова «Самоубийство», где молодой Муссолини публично проклинает Бога. Эта инфантильная выходка якобы доказывала бессилие Создателя: Он не наказал хулителя. Но все помнят итог жизни Муссолини. Алданов намекает на это?»
Честно говоря, не знаю, на что намекает Алданов, но в любом случае вступаться за Создателя и его всевластие Алданов бы не стал. Алданов был атеистом. Ну, можно назвать его агностиком, но я, честно говоря, не верю ни в какой агностицизм (это уже мое частное мнение). «Трус ты, а не агностик», — как сказал я одному приятелю замечательному. И вообще мне кажется, что в случае Алданова (ну, насколько мы можем исходить из его теоретической книги «Ульмская ночь», довольно такой многословной и претенциозной), он допускал абсолютную роль случая, он абсолютизировал случай. Верить, мне кажется, в алдановскую глубокую религиозность — хоть ортодоксальную, хоть иудейскую — мне кажется, невозможно. Поэтому если он и ввел этот эпизод с Муссолини, то уж во всяком случае не для того, чтобы показать, как ему воздается, а скорее — чтобы показать его абсолютно дурной вкус. Вот вкус у Алданова был.
«Интересно ваше мнение. Две ваших любимых книги, кинофильма, картины, оперы, человека (можно взять во все века), города, улицы и два любимых государства».
Galla, я вообще вот этими двойками не мыслю. Я свои пять любимых книг и пять любимых фильмов уже перечислял многократно — настолько, что уже стыдно повторять. В числе любимых городов, ну, наверное, я все-таки назвал бы упомянутые Петербург и Портленд. Ну, мне очень трудно не назвать Москву, потому что это было бы неблагодарно. Я не могу сказать, что я люблю Москву, и не могу сказать, что мне в нынешней Москве уютно, но я радуюсь всегда, возвращаясь сюда. Как мы помним из Окуджавы: «Родина есть предрассудок, который победить нельзя». И я начинаю чувствовать, практически сразу вернувшись (вот я только что прилетел из маленького такого турне Новосибирск — Красноярск — Екатеринбург), я сразу в Москве начинаю чувствовать страшно давящую здесь какую-то как бы медузу слизистую, которая висит между небом и городом, которая давит и страхом, и неопределенностью, и злобой на всех живущих здесь. Но это же не вина Москвы, это так образовалось. Это, может быть, такая защита московской власти стоит над этим городом, такой кинговский купол, чтобы ничто живое и веселое не могло сюда протиснуться.
И тем не менее, понимаете, я же помню другую Москву — я помню Москву моего детства, счастливый и прекрасный город. Я помню ту осень в Москве, которая, наверное, ни в одном городе мира больше не повторяется, та осень, которая была, когда мне было 14–16 лет. Вот это все. Поэтому Москву я включил бы в число этих городов.
Раньше, до известных событий, таким городом была еще Ялта и, конечно, Гурзуф, который я знал наизусть, в котором я бывал по много раз в году и по которому я так страшно тоскую, которого так мне недостает! Ну, наверное, у каждого должен быть какой-то свой островок земли, куда ему нельзя, чтобы мы понимали как-то ощущения того же Алданова или Набокова.
Картины? Ну, я очень люблю картину Крамского «Христос в пустыне», она мне кажется вообще главной во всей русской живописи. Я очень люблю Серова «Похищение Европы». А самый мой любимый художник — это Ярослав Крестовский. Я больше всего люблю его картину «Большой старый дом» или «Часовщики», или «Буксир на Неве» (еще она называется «Тревожная белая ночь»). Крестовский — мой самый любимый художник, ну, во всяком случае, из таких недавних. Тулуз-Лотрека я очень люблю, ужасно мне нравится его такой эскиз «Под одеялом». Да и вообще он мне нравится весь. Тулуз-Лотрек — понимаете, и сам он был трогательный уродец, и рисовал всю жизнь трогательные уродства. Это такой великий художественный подвиг — вот так рисовать при такой жизни. Да, Тулуз-Лотрека я очень люблю. В общем, ну банальные у меня вкусы. Гогена я люблю. Наверное, еще Ван Гога. Ну, это уж совсем пошло, потому что Ван Гога любят все. «Таможенник» Русо. Брейтнера люблю, такого голландца, портретиста, фотографа и пейзажиста. И больше всего люблю его картину «Лунная ночь», которая висит в Музее Орсе, на третьем этаже.
Любимые улицы? Трудно мне сказать. Я очень люблю Большую Зеленину в Петербурге, но это любовь биографическая.
Ну, мне проще всего назвать две любимых оперы. Знаете, здесь у меня ну самые банальные вкусы. Я люблю «Кармен» безумно и готов ее слушать в любое время и в любом состоянии. И мне очень нравится «Пиковая дама». Ну, примерно такие вкусы, как у Сталина были. Это не значит, что мне не нравятся более поздние оперные композиторы — скажем, я не знаю, Менотти или… Уж чего там говорить?
Я очень люблю «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича. А особенно люблю я вот тот фильм-оперу, в котором Вишневская ее пела. Ну, вообще это опера очень страшная и гениальная. И страшная ария «В лесу, в самой чаще есть озеро» — она просто ну до мурашек меня доводит! Хотя эта опера не самая радостная. Понимаете, я не представляю, какой ад должен быть в душе у тридцатилетнего человека, чтобы он написал такой опус. Ну, она очень адская! Вот это совершенно из ада. Все там адское — и любовь, и страсть, и похоть, и даже тоска. И потрясающая сцена, когда, понимаете, каторжницы смеются над ней, вот это страшное регочущее «ха-ха-ха!» Как это здорово сделано! Видимо, под страшным давлением находилась его душа, что вот он такую оперу тогда написал. И этот крик услышали, и поэтому у оперы была такая адская судьба. Но я не могу сказать, что я буду «Леди Макбет» слушать для удовольствия. Я послушаю иногда, может быть, в депрессии, как-то для совпадения своих ощущений, или для щекотки нервов, или в классе запущу, чтобы показать детям, какая бывает музыка. Ну, я воспринимаю как свой личный триумф это произведение. Но для души я очень часто слушаю «Кармен» и «Пиковую даму».
«Почему Дюма рассказал историю мести в романе «Граф Монте-Кристо»? Осуждает ли автор своего героя?»
Ну, Андрей, в таких простых, плоских категориях — осуждает автор героя или нет? — в разговоре о большой литературе, я думаю, к таким категориям прибегать нельзя. Иное дело — считать ли «Графа» большой литературой? Я считаю, что «Граф Монте-Кристо» — это один из двух лучших романов Дюма. Второй лучший — «Королева Марго», с моей точки зрения. Я очень хорошо отношусь к «Мушкетерам». Я считаю, что это книга, в которой все рецепты бестселлера гениально соблюдены. И кстати, мне «Двадцать лет спустя» нравится больше, чем «Три мушкетера». Очень высоко я ценю и «Виконта». Нет, это совершенно великое чтение, ничего не поделаешь. Нравится мне и трилогия Шико (ну, где «Графине де Монсоро» и «Сорок пять»). Да все мне нравится. Но «Граф» все-таки, мне кажется, самый мощный и в каком-то смысле самый морально неоднозначный его роман. Ну, «Жозеф Бальзамо» тоже замечательная книга, конечно.
Но если говорить про «Графа», то там ведь ставится вечный вопрос… Почему, кстати, такой популярностью пользуется та версия, что Дюма — это переодетый наш Пушкин? Действительно, Пушкин (создатель русской этики, во многом — русского характера), он написал когда-то, что мщение — это добродетель христианская, мстительность — добродетель христианская, и вообще нельзя спускать злу; отмщение — это важный христианский подвиг. Можно к этой христианской добродетели относиться по-разному, но я здесь с Пушкиным солидарен. Тем более что вообще русскому поэту быть солидарным с Пушкиным — это и корпоративно, и как-то он помогает. Мне кажется, поскольку он тоже такой русский Христос, то его помощь всегда очень чувствуется. В «Выстреле» очень остро поставлена эта тема, в «Дубровском» очень остро, то есть она на самом деле волнует его.
И я согласен, что и в «Графе Монте-Кристо» вопрос тоже поставлен в лоб. Но там же, в конце концов, граф прощает некоторым после того, как он уже успешно отомстил. Давайте не забывать, что примирения в графе Монте-Кристо осуществляются уже сильно позже того, как месть, во всяком случае главная месть, свершилась. Мне кажется, что оставлять злодеев безнаказанными не нужно. Это как бы… ну, это развращает, распускает.
С другой стороны — вот тоже довольно любопытный момент. Последний фильм Мотыля «Багровый цвет снегопада», который, я считаю, один из лучших у него, который сделан на основе подлинной истории (сейчас не вспомню точно чьей, но в Сети вы легко найдете). Там история женщины, которая решила отомстить за своего мужа убитого — большевиками, не большевиками, какими-то революционными матросами — на станции, когда он в семнадцатом году ездил инспектировать войска, а она ездила с ним. Его расстреляли, она уцелела. И она случайно через многие годы, уже живя с другим му