жем в эмиграции, в середине двадцатых увидела, что в качестве какого-то торгового консула или дипломата приехал в Париж один из убийц ее мужа, а тогда комиссар отряда. Она стала его любовницей, добилась разрешения приехать к нему в Россию и решила отомстить всем, кто принимал участие в убийстве. Ей удалось узнать, где они теперь (все через него). Она узнала, что двое сгорели в пьяном пожаре, с одним еще что-то случилось, а вот один, которого она собиралась убить последним, попал под автомобиль в последний момент. Ну, не усмотрите здесь спойлера, история довольно известная. В общем, Господь всем отомстил без ее участия. Ну, там в реальности она приложила к этому руку и сама потом застрелилась.
А вот в фильме Мотыля очень интересный образ России — такой божьей страны, страны, которая управляется непосредственном Богом, и вследствие этого в ней божьи законы осуществляются без человеческого участия. Не надо мстить, Господь все сделает, потому что месть, как мы знаем из довольно посредственного фильма «Три билборда», она выжигает душу, она недушеполезная. Сам я человек мстительный, ничего не поделаешь.
«Повторите лекцию о советском экзистенциальном кино».
Попробуем.
«Впереди еще шесть мрачных лживых лет. Что посоветуете — уйти во внутреннюю эмиграцию или уехать из страны?»
Ну, serbik милый, как же я буду вам давать такие советы? Это все равно, что давать советы в любви или в творчестве. Вы здесь сами только можете решить. Я считаю, что нужно третье. Не нужна внутренняя эмиграция, поскольку любая эмиграция травмирует. Внешний отъезд — ну, только если вы уверены, что у вас там будет работа. Если ее не будет, по-моему, жить там совершенно бессмысленно. Вы пытайтесь, здесь находясь, расширять пространство публичного протеста, публичной дискуссии, пытайтесь своим поведением подавать какой-то пример храбрости.
Ведь кто такой пассионарий? Это необязательно хам и садист, как часто говорят о них. Вот часто очень пассионариями представляют людей диких. Это не так. Пассионарий — это человек, которому не страшно или который свой страх побеждает. И главное, это человек, рядом с которым не страшно, потому что ты уверен в его абсолютной надежности и храбрости. Попробуйте стать пассионарием. Ведь не всегда же пассионарий зависит от космических вспышек. Это, по-моему, бред. Или во всяком случае псевдоним какой-то для причины этого явления.
Откуда берется пассионарий? Лев Николаевич Гумилев понятия не имел, и никто не знает, но такая порода людей существует. Ну, видимо, должен быть какой-то способ по преодолению страха. В принципе, способ есть один: если вас совесть мучает сильнее, чем страх, если вы, не сделав чего-то, не пойдя куда-то, будете больше мучиться совестью, нежели страхом. Это довольно распространенное явление. Я говорил о том, что страх побеждается ненавистью. И очень приятно, что жена Никиты Белых написала сейчас об этом же замечательный пост, размещенный на «Эхе». Мне кажется, что ненависть — действительно сильная вещь.
Ну а в данном случае со страхом можно бороться просто самоуничижением, да: «Неужели я такое ничтожество, что этого боюсь?» Ну, помните, как Гумилев? И гумилевский аутотренинг — он самый надежный. Когда Гумилев видит, что увязла с пулеметом пулеметная команда, а он по пересеченной местности, которая копытами превращена в кашу, на лошади бежит во время отступления, и эти всех просят пособить с пулеметом, но никто им не помогает, все бегут мимо. Тогда Гумилев совершенно по-пушкински говорит: «Смешно же, чтобы этот страх оказался сильнее меня!» И он спешивается и помогает им тащить пулемет. И за это получает своего первого Георгия. Но ни о каком Георгии он тогда не думал. «Смешно же, чтобы этот страх был сильнее меня!» Это такой наш пушкинский девиз.
«У Бахтина описаны два процесса трансформации языкового явления: канонизация и переакцентуация. Как это связано с преодолением языка? Солженицын в интервью говорил, что работает на границе языка и создает новые слова. Как это связано с теорией метаромана? Действительно ли метасюжет существует объективно, или писателей и поэтов иррационально возвращает к определенным темам? Существует ли архитектоника метатекста? И если да, то каковые там основные «спуски» и «подъемы»?»
Ну, Олег, видите ли, я не поручусь насчет того, что мне понятен механизм трансформации языка. Бахтин вообще был большой заумник. Некоторые, подобно американским славистам, считают его гением. Другие, подобно Гаспарову, считают его все-таки скорее болтуном, нежели мыслителем или, я не знаю, оратором, нежели мыслителем — как хотите. Я не возьмусь говорить о переакцентуации, это мне надо сильно перечитать Бахтина.
Что касается метатекста и метаромана. Метасюжет существует объективно. Он имманентен человечеству, имманентен человеческой истории. Понимаете, вот белок может быть уложен определенным образом. Точно так же история человечества укладывается в определенную схему, она не может быть другой. Другое дело, что она, как и всякая история, мало предсказуемая, понимается, как правило, задним числом, осмысливается с большим трудом и так далее. Но то, что существуют объективные закономерности строительства сюжета — это совершенно очевидно. И история отражается в литературе, помимо авторской воли.
Это объективно существующие сюжеты. Их не так много. Я говорил о сюжете трикстерском, который имеет такие-то устойчивые мотивы. Сейчас меня очень сильно занимает сюжет фаустианский, который восходит, на мой взгляд, к Телемаху. Мне представляется, что отец — это трикстер, а сын — это мыслитель, Фауст, это профессионал. Фаустианская тема предполагает всегда очень тщательно, очень точно прописанный момент профессиональной состоятельности героя. Фауст — это ученый, мыслитель. Мастер в романе «Мастер и Маргарита» — писатель, художник. Григорий Мелехов — это замечательный воин и землепашец, профессионал в любом деле, за которое берется. Гумберт (еще один фаустианский сюжет) — замечательный писатель тоже, мыслитель и филолог. То есть, в отличие от трикстера, все это люди с профессией.
И вот я пытаюсь сейчас себе объяснить эту внутренние связи, «тонкие властительные связи меж контуром и запахом цветка». Я пытаюсь себе объяснить, каким образом в истории Фауста всегда появляется миф… ну, составляющая мифа о мертвом ребенке. Это может быть гомункулус, который в «Фауста» Гете, говорят, изображает Байрона (есть такая версия). Это может быть мертвый ребенок Гретхен, которого она убивает. Это может быть мертвый ребенок Аксиньи и Григория. Это может быть мертвый ребенок Лолиты, относительно которого я собственно впервые обратил внимание на эту закономерность, потому что там совершенно непонятно, почему Лолита рожает мертвого ребенка, зачем это нужно фабуле. Чудом уцелела Танька Безочередева в «Докторе Живаго», но тоже там чуть не съел ее людоед. В «Цементе» появляется мертвый ребенок.
Вообще в самых разных романах, где воспроизводится вот эта схема… Женщина, персонифицирующая в русском романе Россию, в другом — судьбу. Мужчина-профессионал, который служит объектом ее мечты, ее вожделений. Их бегство, неизбежное бегство, потому что, как писал Окуджава, «все влюбленные склонны к побегу». Смерть предыдущего мужа (это тоже устойчивый архетип — как только Россия уходит от кого-то, он гибнет). И мертвый ребенок. Это возникает и в «Воскресении» у Толстого, которое является матрицей всех русских романов. Как не поверить в объективное существование сюжета, сопоставляя романы, написанные о Русской революции Алексеем Толстым, Шолоховым, Пастернаком, Набоковым, совершенно не имевшими никакого контакта, даже возможности это друг с другом обсудить?
Я уже не говорю, что все русские романы XIX века у авторов, которые тоже не могли сговориться, содержат такой сюжетный винт, такой сюжетный узел, как дуэль сверхчеловека с лишним человеком. И вот это довольно печальная ситуация. И интересно, что в современной российской реальности этот сюжет доигрывается, потому что Явлинский, скажем, олицетворяет собой классический архетип лишнего человека, такой Рудин (лишнего во всех отношениях, хотя это довольно лестное в России прозвище), а функции сверхчеловека сейчас у Навального. Поэтому они не то что не могут ни о чем договориться, а между ними существует словесная дуэль. Правда, дуэль уже довольно такая юмористическая, как у Лаевского с фон Кореном.
Вернемся через три минуты.
РЕКЛАМА
Продолжаем.
«Подготовка и чтение лекций — связано ли для вас это со временем года? Прочтите любимое зимнее стихотворение».
Знаете, не столько лекции. Лекции — это же все-таки не главное мое занятие. Стихи связаны. И действительно так получается, что зимой я обычно пишу мало. Ну, бывает так, что в декабре. А январь-февраль в плане стихов — довольно мертвое время. Лекции легко готовить в любое время, потому что это привычная учительская работа, не требующая напряжения.
Что касается любимого зимнего стихотворения. Их два. Оба — Пастернака. Это «Рождественская звезда» и «Свидание». «Свидание» я уже читал многажды, «Рождественскую звезду» — единожды. Но я не очень люблю ее читать, потому что велик риск разреветься. Люблю это стихотворение чрезвычайно. Ну, можно, конечно, назвать какую-нибудь банальщину, типа Фроста, «Stopping by Woods on a Snowy Evening». Да, я люблю это стихотворение. Всегда мне представляется под это дело наш пруд на улице Дружбы, и там останавливаюсь я зимним вечером. Но по большому счету вот эти два пастернаковских текста, которые, кстати, из стихов Живаго он сам любил больше всего.
«Читая сборник Лескова, не могу отделаться от ощущения, что передо мной своего рода предтеча Платонова. Это еще не та горечь, которой полон Платонов, но что-то на нее похожее. Можно ли считать Лескова предтечей Платонова?»
Нет конечно. Видите, Лесков — предтеча Бажова. И очень многое у них действительно и в механизмах словообразования сходно. И сходен, главное, их типаж, потому что Данила-мастер — вот это действительно инкарнация Левши. Тут надо обратить внимание еще на один очень важный аспект. Когда