емость появляется. У истории появляется прогностическая функция. Но прогноз — это ведь не главное и не самое интересное.
Как сломать? Очень просто. Когда-то Жолковский, часто мною цитируемый (передаю ему, кстати, привет горячий), он сформулировал теорию кластера. Это тоже эмпирическая скорее такая вещь. Мы можем только эмпирически постичь обязательный набор элементов, которые сопровождают тот или иной сюжетный поворот. Вот у него есть… Очень вам, кстати, рекомендую. У него есть такое эссе «Блистающие одежды», где он заметил (и тоже заметил эмпирически), что при возрождении, воскрешении героя он появляется в новых, обновленных, сверкающих одеждах. Он проследил это на «Кавалере Глюке», на евангельской истории, разумеется, проследил в нескольких текстах стилизационных таких, стилизаторских. Но вот почему-то возникает обязательно эта линия — воскрешение сопровождается блеском одежд, сиянием.
Точно так же я эмпирически обнаружил, что при рассказывании истории бродящего или, скажем, крепостного театра в «Слепой красавице» и «Буратино» возникают два очень сходных персонажа: Лиса Алиса и Кот Базилио и, соответственно, двое странствующих нищенствующих крепостных у Пастернака, Гурий и… Как ее зовут — не знаю. Почему? Как должен этот персонаж появляться в этой истории? Не знаю. Знаю, что он там появляется. Точно так же, как возникает мертвый ребенок в истории Русской революции. Вот мне сейчас, спасибо, прислали ссылку на «Чевенгура» и «Котлован», где это тоже возникает. Как появляется с неизбежностью в русских романах XIX века начало в салоне и конец на каторге, вариант — на Кавказе (видимо, потому, что просто больше нет никаких локаций в русской жизни). То есть это такие абсолютно статичные, неисчезающие, инвариантные приметы посещающих вас ситуаций.
Значит, делаем очень просто: вы прослеживаете свою повторяющуюся ситуацию, вычленяете, так сказать, присущие ей мотивы. Ну, например, вот у вас повторяется постоянно ситуация, при которой вы всегда разрываетесь между женой и любовницей. Это ситуация, которая очень часто возникает у многих людей, потому что она им, наверное, зачем-то необходима, потому что им нравится, дойдя до развилки, выбирать развилку. Вот если вас эта ситуация мучает, тяготит, проследите те внешние приметы, которыми она у вас обставлена, и одну из этих примет — самую легко убираемую — просто уберите. И вы увидите, как ситуация разрешается.
Я бы вам еще порекомендовал прочесть две таких повести пана Станислава Лема, а именно «Следствие», ну, «Расследование» и не менее замечательное произведение «Насморк». Там сказано: «Мы не можем понять причину события, но мы можем обозначить приметы события». Ну, «Расследование» — наверное, один из самых страшных триллеров, которые я читал в жизни своей. Там покойники перемещаются внутри морга. Это сопровождается проезжанием рядом машины, туманом обязательно и наличием рядом маленького котенка или щенка. Как это связано — мы не знаем. Мы знаем эмпирически, что это связано. И статистика подтверждает, что эти закономерности, сходясь, всегда порождают такой эффект: покойники начинают перемещаться в морге — то ли сами, то ли их перемещает кто-то.
Следовательно, для себя вы можете выделить вот такой же абсолютно инвариантный мотив любой и проверить на себе, при совпадении каких случайных, семантически очень разнесенных примет у вас это срабатывает. И все у вас получится.
«Расскажите о приятной неожиданности в вашей жизни. Хочется порадоваться хоть за кого-то».
Ой, ребята, я хочу рассказать, но я не знаю, так сказать, братцы, не будет ли это пиаром. Но я очень много был наслышан о том, какая ужасная компания «Победа». И вот я летел на ней с очень сложной пересадкой. Мне там надо было попасть из Екатеринбурга в Новосибирск, прямого рейса не было, и я летел через Красноярск — какая-то дикая состыковка, 40 минут, не успеваешь. И они вот так замечательно все это сделали — и зарегистрировали, и принесли билеты, и стюардесса все время подходила и говорила: «Не беспокойтесь, вас ждут». Понимаете, когда все время тебе говорят о какой-то организации, что это ужасно, — и вдруг она тебя, как на ладони, переносит. Поэтому вот они мне устроили какой-то такой мотив счастья.
Знаете, всякий раз, как у России с ее довольно негативным пиаром что-нибудь получается, мы же этому радуемся вдвойне, потому что мы сами от себя хорошего не ждем. Вот так и здесь: я настолько не ждал хорошего… И поверьте, я это делаю совершенно бесплатно. Ну, просто я был реально потрясен, как вопреки всему черному пиару, который я от них слышал… Причем они меня не узнали, они понятия не имели, что я журналист, писатель, кто-то, а просто они с максимальным таким пониманием это выполнили. Причем выполнили очень хмуро, без единой фальшивой улыбки, а с такой деловитой хмуростью и даже, может быть, с раздражением. Но если бы они улыбались и ничего не сделали — это было бы гораздо хуже. Просто я их ужасно благодарю. Они меня сделали на небольшое время совершенно счастливым. И самое главное, ребята, я везде успел. Я успел два концерта и две лекции отчитать за два дня. И ужасно рад.
«Слышали ли вы что-нибудь относительно романа Джорджа Сондерса «Линкольн в Бардо»? Или вы его успели прочесть? Прочитала половину — и не впечатлило».
Лиза, ну это же такой… Ну, это имеется в виду последний англоязычный «Букер». Я его прочел, да. Купил я его, как сейчас помню, в Австрии, он там по-английски продавался. Меня ужасно впечатлил этот роман тем, что он состоит из таких крошечных фрагментов, микрофрагментов прозы — из мемуаров, иногда из вымышленных мемуаров. В результате создается такая замечательная стереоскопия, одно свидетельство против другого — и возникает в результате объемная картинка не столько истории, сколько общества, как она на него воздействует. Нет, это прелестный роман совершенно.
И сама история, как Линкольн в день смерти своего сына устраивает сборище и сам не приходит на него, но гостей не прогоняет — ну, это тоже довольно архетипичная история. Многие спорят: вот такое поведение Максима Горького, скажем, в вечер смерти его сына Максима (он так же себя вел) — это проявление глухоты или мужества? Я считаю, что глухоты. Но вот Линкольн в этом романе у меня вызывает глубочайшее сочувствие. Понимаете, это же роман не про Линкольна, а это роман про форму романа, романа для писателя. И вот та форма романа, которая там изложена, она мне жутко понравилась.
Понимаете, вот я сейчас бьюсь очень над тем, как писать роман, вот новый роман, роман, которого не было. У меня был такой довольно интересный опыт в «Квартале», который сейчас, кстати, выйдет опять, и я ужасно этому рад. А есть такой же опыт более или менее странного романа в «ЖД» и так далее. Но я вообще хочу, чтобы форма романа трансформировалась, потому что скучный серый нарратив… Вот «У меня одна струна — моя страна» (чтобы не обидеть никого) — это невыносимо, я не люблю этого. Я люблю, чтобы в романе был художественный эксперимент. Этот эксперимент есть, например, у Хеллера упомянутого во «Что-то случилось», потому что там рефрены, повторы, постоянные наплывы с разных сторон. В общем, герой все время бродит вокруг одних и тех же тем, и с помощью этих повторов он многократно усиливает действие книги. Да и потом, становится ясно, насколько монотонна его жизнь.
«Иногда далеко неглупые люди злоупотребляют бессмысленной матерщиной. Как можно не чувствовать, что культура мата — это важно?»
Артур, да если бы только это. Понимаете, далеко не самое страшное — это мат. Речь вообще так полна канцелярита, таких бессмысленных раздражений, глупостей, злобы! Ну, о чем вы говорите? Мат — это… Ну, мат омерзителен, конечно, особенно когда, как в фильме «Полет пули», герой полчаса с девушкой разговаривает матом, потому что у него нет других слов. Это мерзко. Я вообще мат не очень люблю. Мат — это все-таки признак низкой культуры.
Иное дело, когда это мат культурный, интонированный. Есть люди, которые матерятся, как водку пьют, без всякого выражения, как воду. Это же неинтересно. Интересно понюхать, крякнуть, занюхать, закусить, то есть какую-то культуру пития вокруг этого создать. А просто повторять эти простые — всего пять, максимум шесть корней — это совсем неинтересно.
Кстати, вот к вопросу о мате. Мне очень нравится классическая загадка Зализняка, тоже на знание языка. Он зазевался и чуть не попал под машину и услышал от шофера: «О, неосторожный незнакомец! Неплохо было бы наказать тебя ударом по лицу». Весь смысл выражен с помощью одной лексемы в разных версиях. Ну, совершенно очевидно, что тут лицо является главной подсказкой, но, конечно… Да, Зализняк всегда подчеркивал, что задача имеет единственное решение. Вот это для такого художника-матерщинника. И если уж Зализняк, не последний знаток русского языка, наслаждался такими играми, то почему бы собственно и нам — нет?
«Как вы считаете, возможно ли выработать в себе силу воли, или все детерминировано?»
Илюша, я должен вам дать такую довольно оптимистическую подсказку. Понимаете, что такое сила воли? Это способность поступать вопреки своим желаниям. Так вот, я вам хочу сказать, что с годами то ли желаний остается все меньше, то ли последствия этих желаний становится все мучительнее, но отказываться от удовольствий как-то после тридцати лет уже очень легко. И храбрость как-то формируется, потому что жизнью уже не очень дорожишь. Жизнью дорожит ребенок. Это неправильно, на мой взгляд, сказано у Стивенсона: «Мальчику жизни не жалко». Как раз Лев Лосев ему возражает: «Ребенку себя жаль». А зрелому человеку — уже не очень.
Поэтому сила воли вырабатывается сама собой. Ты уже понимаешь, что то, от чего ты отказываешься, оно не так уж и приятно, ничего особенно приятного в этом нет. «Лучшая девушка дать не может больше того, что есть у нее», — говорит Гумилев. Ну, это же касается и еды, и развлечений, и денег в том числе. То есть чем меньше ты наслаждаешься досягаемым, чем меньше сокровищ ты собираешь на земле, тем тебе проще становится как-то вырабатывать в себе небесные добродетели. Я не могу сказать, что это очень приятно. Нет, это неприятно. Благоуханная молодость тем и благоухан