ичного героя. Да, наверное, нужна. Гелла необходима потому, что за ней стоит очень богатая мифологическая традиция. Но Гелла ещё нужна и потому, что чем больше в романе будет голого тела, тем больше, тем сильнее он должен был подействовать на своего главного и единственного читателя. Так мне кажется.
«Возможно ли в наше время существование человека, являющегося моральным авторитетом, — а то! — для всего народа или хотя бы для большей его части?» Да, конечно. Только авторитет этого человека будет определяться не его мировоззрением, не его взглядами, а его страданиями, его опытом, может быть его деньгами или их отсутствием — то есть биографическими факторами в большей степени, чем философскими.
Да и потом, у нас есть такой человек для 86 процентов, он для них безусловный моральных авторитет. Просто в чём проблема? Во-первых, их не 86 этих процентов. А во-вторых, их отношение к моральному авторитету (и вот что мне очень горько) — это отношение скорее пофигистическое, иррациональное, безразличное, умеренно одобрительное: «Вот пока он нам нравится — он нам нравится. А сделает что-нибудь не так — и мы сразу передуем», — оно во многом определено его статусом.
Может быть, я даже и жалею, что в России сейчас нет настоящей фанатической любви к власти. Почему я об этом жалею? Потому что, когда тебя бьют по морде, ты можешь сформироваться ещё как человек; но когда тебе плюют в морду, ты довольно быстро начинаешь себе внушать, что это дождик. То есть нет настоящей веры, поэтому и оттепели быть не может. Этот заморозок на холсте нарисован. Это не заморозок, вот в чём всё дело. При заморозке все дурные запахи замерзают, всё зло примерзает. А это разгул цинизма, разгул преступности, вседозволенности, лжи — всё можно! Вот в том-то и ужас, что нет ничего, что было бы нельзя.
Меня тут пригласили на один конгресс по тоталитаризму и предложили сделать доклад о том, что в России запрещено. Я говорю: «Это совершенно неинтересно! Давайте я сделаю доклад о том, что в России разрешено, — и придём к выводу, что разрешено всё». Говорить можно всё, делать нельзя ничего. Это верно. Но в том-то и ужас, что в России нет фанатической истовой веры. Но и моральных авторитетов, моральных контравторитетов, к сожалению, тоже нет. Это очень горько.
«Мысль об эволюционном разветвлении человечества характерна для российской действительности с ее классовым расслоением, но она с трудом может быть осмыслена обществом, где нет пропасти между интеллигенцией и остальной частью народа, — покажите мне такое общество. — В чём, по-вашему, состоит принципиальная разница между люденом и человеком „интеллигентного строя души“, которые существовали и в царской России, и в Советском Союзе?»
Запросто! У людена больше и возможностей. Люден быстроумнее, люден талантливее, люден больше знает, быстрее соображает и лучше развит — и физически, и морально. Это компьютер с большим быстродействием. Вы скажете: «Ну вот, компьютер. Вот первый компьютер, а вот Pentium — и в чём между ними принципиальная разница?» Да в том, что он — Pentium. В этом-то, собственно, и его принципиальная разница. Люден — это уже немного биологически другой тип. Это тип человека, который отчасти сращён, может быть, с машиной, а может быть, и наоборот — без этой машины существует и многому от неё научился. Но в том-то и ужас, что это другая биологическая схема, другие биологические возможности, как это ни печально.
«Существует ли качественный критерий дифференциации верующего и неверующего человека?» Конечно. Верующему интересно жить в непознаваемом, в не до конца познанном мире. Неверующий верит в абсолютность своего знания.
«Что вы думаете о творчестве Игоря Мироновича Губермана?» Очень люблю Игоря Мироновича Губермана.
«Как вы относитесь к творчеству Отара Иоселиани? Есть ли у вас любимый фильм?» Я очень люблю творчество Отара Иоселиани, но больше всего я люблю «Фаворитов луны» и «И стал свет». «И стал свет» очень близок мне по идейной своей составляющей. Очень талантливый человек.
«Знакомо ли вам имя Николая Лилина?» Нет, к сожалению. Теперь вот знакомо.
«Почему вы никогда не говорите об астрологии?» Слушайте, я и об астрофизике никогда не говорю. Я говорю только о том, что знаю.
«Как вы относитесь к творчеству Говарда Лавкрафта?» Это такая своеобразная реинкарнация Эдгара По. Немножечко он похож на Грина, который всю жизнь носил портрет Эдгара По с собой. Очень интересный человек, но он немного однообразен. И немножко меня раздражает его некоторая вторичность. Он весь вышел из «Низвержения в Мальстрём», «Приключений Гордона Пима» и так далее. Но некоторые его истории про людей-рыб — это очень страшно, хорошо. Люблю его.
«Дмитрий Львович, вы раньше любили отдыхать в Крыму. Где отдыхаете сейчас?» На даче. Она-то наша…
«Как вы считаете, надчеловеческие объекты (коллектив, секта, государство) обладают сознанием? Бердяев считал, что нет». Ну, Бердяев много чего считал и по-разному в разное время думал об этом.
Конечно, Человейник — человеческий муравейник — обладает сознанием и волей, даже не всегда это осознавая. Пелевин очень хорошо это объяснил. Он говорит, что в таком коллективе всякий подражает худшему из его членов, мгновенно его вычленяет и ориентируется на худшего из его членов. Поэтому отсюда возникает феномен коллективной воли к смерти, коллективной воли к ухудшению, воли к деградации, которая всегда есть в секте.
Понимаете, людены обречены на быструю эволюцию вверх, а Человейник — на очень медленную и очень заторможенную (в «Пирамиде» у Леонова описано, почему), очень тормозящую всё-таки деградацию, путь назад, сползание вниз. И не надо, пожалуйста, думать, что в этом разделении есть что-то фашистское. Понимаете, есть расовое деление, есть деление на худых и толстых, на умных и глупых — и с ними ничего не сделаешь. Так же будет и разделение на быстрых и медленных, потому что одни быстро устремятся вверх, а другие будут медленно сползать вниз.
Человечество шло всю жизнь к тому, чтобы поделиться. Человечество всегда делилось. Просто, видимо, сейчас этот процесс достиг некоторого апогея, и очень продвинутых стало очень немного, а средних, обыкновенных, неплохих, нормальных, обывательских — много, подавляющее большинство. Эти две сферы не могут больше сосуществовать. Показала история, что попытка подчинить себе меньшинство приводит к катастрофе. Значит — будет другая ситуация. Когда тоталитарные способы организации массы не сработали, она будет организована сетевым образом. Будет эта сетевая масса — Человейник, управляемый некоторым коллективным мозговым инстинктом, коллективным мозгом; и будут одиночки, которые в него не вписываются. И эти одиночки, как совершенно точно показано у Стругацких, будут просто исчезать из поля зрения остальных.
Я вам рискну привести, ребята, такой сюжет, может быть, из вашей собственной жизни, братцы (господа — если кому-то так больше нравится), из вашего опыта. Ведь наверняка вам случалось рвать с женщиной или с мужчиной — и вы продолжали ходить по тем же тропам, но никогда не пересекались. Вам никогда не приходило в голову, почему это так? Потому что человек иногда выпадает из восприятия другого человека. Это довольно частый и вполне логичный процесс, рационально объяснимый. Так бывает, что мы перестаём замечать некоторых людей.
Точно так же людей, которые движутся в большем темпе, чем мы, интересуются другими вещами, чем мы, мы не будем замечать. Понимаете, это как у растений цветение в разные сроки, это такой способ приспособления (они опыляют друг друга, поэтому, условно говоря, сосна не опыляет вишню). Вот так и здесь. Эти люди будут в разное время есть, разные книги читать, в разных средах вращаться. Это расслоение совершенно необходимо, потому что ну сколько можно всех мерить на один аршин? Человечество — это не один биологический вид, а несколько видов. Все собаки не есть одна собака. Нельзя всех тойтерьеров заставить быть ризеншнауцерами, и нельзя всех заставить быть сенбернарами или лайками.
«Как вы относитесь к творчеству Владимира Сорокина?» С глубоким интересом. Хотя он мне кажется более всего прекрасным пародистом.
«У вас на жизненном пути встречались люди, подобные Железной Кнопке [к/ф „Чучело“]?» Да через одного.
«Появляются политики, типа Шлосберга, а запрос на них у народа почти нулевой». Да ну господи, как же это нулевой? Огромный запрос! Просто этот запрос у народа имеет разные фазы. Он имеет стадию абстрактной мечты, он имеет стадию горячего желания и, наконец, имеет стадию всенародной поддержки. Русскую историю очень точно описал [Василий] Розанов: «Что делать?» — «Как что делать? Летом собирать ягоды и варить варенье, а зимой пить с этим вареньем чай». Люди днём склонны к работе, а ночью — ко сну. Сейчас они спят, а потом они начнут… У них запрос существует, просто они прекрасно понимают, что пока не пришёл исторический момент, делать что-либо бессмысленно, — и собираются 7 тысяч в Марьине. Когда встанет запрос — будут собираться 100 тысяч, потом — миллион. Это у людей очень точно… Они прекрасно соотносятся со своим календарём.
Тут несколько вопросов, на которые я не знаю ответа.
«Несколько вопросов стёрто. Неужели Д.Б. превратился на „Эхе“ в ещё одного из породы неприкасаемых, типа Рябцевой?» Это вы слишком хорошо обо мне думаете. Куда мне? То, что стирают вопросы — ребята, это не моя епархия, не я их стираю. Видимо, просто в ваших вопросах содержались какие-то противозаконные вещи.
«Через сколько лет, на ваш взгляд, Запад откажется от нефти?» Ну, зачем же он вообще будет от неё отказываться? Он откажется ею топить. Как говорил Менделеев: «Использовать нефть как топливо можно, но можно топить и ассигнациями». Из нефти можно много чего другого делать полезного.
«Ваша тройка зарубежных писателей-фантастов XX века?» [Рэй] Брэдбери, [Джон] Уиндем, [Артур] Кларк. Уиндема люблю особенно.
«Знаете ли вы, что исполнилось 100 лет Сергею Смирнову?» Да, исполнилось. И я как раз должен был вести (простите меня, Андрей Сергеевич Смирнов) вечер, посвящённый его памяти, но улетаю на две недели.