«Есть ли планы продолжить „Открытый урок“?»
Конечно, есть. Есть проект — прочитать курс по советской фантастике или этот компаративистский курс про литературные совпадения (Толстой — Шолохов; Достоевский — Солженицын), про заполнение разными людьми одной и той же эпохальной роли.
«Как вы относитесь к графическим новеллам Мура, Геймана, Миллера и к культуре комиксов вообще? Что это за разновидность литературы? „Маус“ Шпигельмана, „Босоногий Гэн“ Накадзавы, „Персеполис“ Сатрапи — от них так просто не отмахнёшься».
Спасибо, Дима, за добрые слова. Я не собираюсь от этого отмахиваться. Вы знаете, «Маус» повествует о борьбе добрых мышей со злобными котами (мыши — это евреи, а коты — это нацисты). Должен вам сказать, что это даже для меня, для моей толерантности несколько чрезмерно. Я понимаю, почему эта книга вызывает в России такую нервную дрожь, и её даже запрещают из-за того, что там свастика есть. Ну как рассказывать о нацистах без свастики? Но «Маус» — это выдающееся произведение, конечно.
Я вообще считаю, что у графической литературы великое будущее. Я в детстве очень любил французский журнал «Pif». Собственно, то немногое, что я знаю во французском, начиналось с чтения этих комиксов. Мне представляется, что это вполне серьёзный род искусства, я даже рискнул бы сказать — великий род искусства, за которым серьёзное будущее. Но это как-то увянет, не успев расцвести, потому что я не очень себе представляю, какое будущее ждёт такую книгу в эпоху Интернета. Во-первых, её аудиовариант не сделаешь при всём желании, за рулём не почитаешь. Во-вторых, мне кажется, что рисунки будут осуществляться методом механической штамповки, и авторская индивидуальность из комикса, я боюсь, уйдёт, как она ушла уже из мультипликации. Поэтому судьба комикса для меня под вопросом.
«Ваше мнение о книге Жиля Делёза „Логика смысла“ и „Кино“?»
Я вообще не очень люблю французскую философию второй половины XX века (да и вообще XX века в целом, рискну сказать) — по причинам, которые так исчерпывающе изложил Пелевин в «Македонской критике французской мысли». Из всех этих людей, пожалуй, я выделяю только Фуко (и то, далеко не всё), а уж Бодрийяр и Деррида вообще вызывают у меня глухое раздражение. Проще всего сказать, что я просто ничего не понимаю. Многие так и скажут — и будут, наверное, правы. Но, по-моему, это сугубое шарлатанство.
«Как вы относитесь к творчеству Алессандро Барикко?» Не настолько его знаю, чтобы о нём говорить.
«Что педагог может и должен сказать школьнику, проявляющему агрессию или интересующемуся идеологиями экстремистского толка?»
Две большие разницы. Видите ли, школьник, который интересуется экстремистскими идеологиями, очень редко станет проявлять агрессию. Агрессию обычно проявляет тот, кто никакими идеологиями не интересуется и вообще не интересуется ничем. Если у вас в классе есть агрессивный школьник, надо посмотреть, не есть ли это следствие синдрома дефицита внимания и гиперактивности. Многие не верят в научность этого диагноза (я всё-таки скорее верю), но в любом случае надо проверить, нет ли здесь какой-то патологии. Потому что школьник, который проявляет агрессию в классе (особенно на уроке, особенно если это восьмой и девятый классы, то есть уже более или менее старшая школа), если он к этому моменту не умеет держать себя в руках — это повод его проверить на адекватность. Если он интересуется идеологиями экстремистского толка, ничего не поделаешь. Мне кажется, просто ему интересна история, потому что история — это в огромной степени хроника экстремизма. Если бы не было экстремизма, боюсь, наши представления о норме тоже не существовали бы.
Я всегда очень поощряю в детях интерес к эсерам, к Савинкову, к Боевой организации, к провокаторам. Это интерес к русской истории, безумно напряжённой, я бы сказал — страшно осмысленной. Потому что те немногие люди, которые осмысленно делали эту историю, — это были люди убеждённые идеологически. Я вообще интересуюсь идеологиями больше, чем прагматикой. Сказал же сегодня Владимир Путин, что наши представления о добре и зле коренятся в области божества, а не в области прагматики. Может быть, именно поэтому мы и увеличиваем с такой силой и с такой рекордной скоростью количество зла в мире, помогая таким образом Господу ярче себя явить. А если говорить серьёзно, то интерес к идеологии всегда предпочтительнее интереса к деньгам. Человека убеждённого можно переубедить. Человек корыстный убьёт вас по-любому.
«В седьмом классе нам показали фильм „Чучело“. Судя по последующему обсуждению, все были шокированы, однако текущую травлю одноклассницы это в итоге не остановило. Одноклассники не увидели связи между фильмом и тем, что делали они сами, или этот способ неэффективен как таковой?»
Насчёт воздействия искусства на массы у меня представления довольно радикальные тоже, довольно жёсткие. У меня был серьёзный спор с матерью (я повторяю эту историю) после фильма «Иди и смотри». Мне казалось, что на современного подростка можно воздействовать только таким кинематографом. Мать, в свою очередь, говорит, что это за гранью искусства. Да, это действительно за гранью искусства. И очень многое в современных фильмах сделано ниже пояса.
Проведите над собой эксперимент. Я не прошу вас смотреть два с половиной часа, а посмотрите первые двадцать минут фильма Киры Муратовой «Мелодия для шарманки». Там, собственно, по первым пяти минутам уже понятно, что бить будут долго и больно вас. Это страшное кино, очень страшное, причём сентиментальное, безжалостное. И в том смысле ещё безжалостное, что так в жизни не бывает. В жизни всегда есть какой-то лучик, а здесь — полный гротеск, полный ужаса, беспощадный мир и добрые, несчастные, толстые, робкие дети, вброшенные в него. Я думаю, что эта картина, в отличие от довольно сдержанного фильма «Чучело» Быкова, могла бы многих остановить.
То есть я за чрезмерность в искусстве, ничего не поделаешь. «Недобор любезен другим, а мне — перебор во всём, перебор». Я люблю эти переборы. Я считаю, что в некоторых случаях искусство имеет право ударить ниже пояса, потому что я не очень представляю… Хорошо, а как пробьёшь современного ребёнка? Хорошо, а Андерсен не бьёт ниже пояса? Вы перечитайте «Красные башмаки» или «Ледяную деву» (наверное, самый страшный скандинавский триллер), или хотя бы трезвыми глазами перечитайте «Снежную королеву». Сентиментальность Андерсена жестока, но ребёнок с его огромным запасом здравомыслия, с его желточным мешком, таким мальковым, в котором находятся жизнелюбие и спокойствие, часто очень уверен в своей жестокости. Чтобы он понял, как всё ужасно (как он сам бывает иногда ужасен), ему надо дать это понять. Поэтому — да, нужно, наверное, быть более радикальным в искусстве.
Спасибо за роман про бригаду учителей. Да, я постараюсь этот замысел осуществить.
«Раскройте тему смерти в русской литературе». Знаете, как говорил Сергей Островой: «Всю ночь писал о любви. Закрыл тему». Эту тему так просто не раскрыть.
«Какова была специфика отношения к смерти, — вы спрашиваете, — у Лермонтова и вообще в русской литературе?»
На эту тему есть очень хорошая работа Андрея Синявского «Мысли врасплох». Как раз его девяносто лет отмечены. (Пользуясь случаем, ещё раз передаю привет Марии Васильевне Розановой, которая, я знаю, нас слушает сейчас.) У Синявского сказано же там: «Смерть — главное приключение, главное событие нашей жизни».
Русская литература в вопросе о смерти всегда очень экстремальна. Либо, как Набоков в «Ultima Thule» и [Лев] Толстой в «Записках сумасшедшего» про «арзамасский ужас», она вообще утверждает, что смерти нет, что мысль о смерти порождает когнитивный диссонанс… Помните, у Толстого сказано: «Она есть, а её не должно быть». Такой радикальный подход, полное отрицание идеи смерти, как идеи нечеловеческой. Эту же идею мы находим в «Докторе Живаго», когда Юрий говорит Анне Громеко: «Смерть — это не по нашей части». Это совершенно точное мнение.
Или другая мысль: всё надо поверять смертью. Как у Кушнера сказано: всюду смерть, как яд в вине, как зерно, и это должно храниться везде как крупица яда в перстне. Да, есть такой подход тоже, довольно радикальный и вполне справедливый. Русская литература смерти не боится, она отважно бросается ей навстречу.
Про «Исповедь» Толстого ответил в прошлый раз.
«Правильно ли указан в распечатке ваш адрес — dmibykov@yandex.ru?» Да, без точки.
«В чём прелесть рассказа против большой формы (романа, саги), и что возможно воплотить лишь в нём? Что надо понимать, чтобы научиться писать хорошие рассказы? Назовите ваши любимые рассказы».
Я говорил много раз, что рассказ — по-моему, это сон. Рассказ должен быть, как сон — страшный или прекрасный, или смешной, но иррациональный в любом случае. В рассказе на крошечном пространстве надо добиться невероятного стилистического напряжения.
Знаете, куда, по-моему, будет эволюционировать рассказ? В каком-то из литературных журналов (но не в «Новом литературном обозрении», а чуть ли не в «Вопросах литературы», по-моему, я сейчас уточню это) напечатаны неопубликованные материалы из архива Бунина. Там есть рассказ «Смерть в Ялте». Мне кажется, что этот рассказ — это то, к чему придут когда-нибудь вообще новеллисты. Собственно, он состоит из отрывочных коротких фраз. Это о том, как умирает от чахотки девушка прекрасная, как её хоронят и как она разлагается. То есть вообще очень трудно это принять за нормальную прозу, это очень страшно, но это та жестокость, к которой пришёл поздний Бунин, который тоже находится, наверное, отчасти за гранью искусства. Но попробуйте это прочесть именно как пример нового телеграфного стиля — ещё более лаконичного, чем у Хемингуэя. Страшная выпуклость деталей! Я, может, даже прочту его — там, я не знаю, 20 строчек. Но в любом случае новеллистика — это крошечное пространство.
Мне кажется, очень интересно экспериментирует с новеллой Денис Драгунский, который пишет рассказы, которые можно накрыть одной рукой, накрыть ладонью. Это, по-моему, тоже правильно. Мне вообще очень интересно посмотреть… А, точно, это в «НЛО» (в «Новом литературном обозрении») «Неопубликованный рассказ Бунина», статья Евгения Пономарёва. Посмотрите. Мне кажется, что как раз метод Драгунского — это отчасти метод сна, поэтому он так и любит описывать сны. В рассказе должна быть пленительная иррациональность, это очень важный момент.