Один — страница 152 из 1277

Вернёмся через три минуты… Нет? Не вернёмся. Ещё есть две минуты.

Не надо думать, что всё делается рационально. Если рядом с вами больной человек — это, конечно, и груз, и обуза, и ужас, и отчаяние. Но, с другой стороны, человек, прошедший через эту школу, что-то иначе делает и иначе понимает. Я не хочу этим самым оправдать болезни, страдания, а я просто пытаюсь объяснить, почему человек не может быть лишним грузом. Вот что я пытаюсь объяснить. Хотя бывает так, что смерть приносит радость и облегчение всем близким. И признаться в этом иногда — большой душевный подвиг.

Но в случае Франзена там немножко другое. Понимаете, там, где умирает этот старик, глава семейства… Он сам по себе метафора. Это же роман в достаточной степени сатирический. А вот у Кафки, как ни странно — казалось бы, в притче, — там очень точно описано отношение всей семьи к человеку, внезапно переродившемуся. Необязательно для этого смертельно заболеть — можно просто измениться, перемениться. Вот отношение семьи, которая не терпит перемен, очень точно у него там показано, я бы сказал — даже с каким-то буквализмом.

«Вы говорили, что искусство есть подтверждение божественного в мире, искусство есть Бог. Но можно ли простить христианству ужасы инквизиции, погромы первых христиан в Риме за тот колоссальный культурный взрыв, который оно породило?»

А вот на это я уже, к сожалению, успеваю ответить только через три минуты.

НОВОСТИ

― Привет! Продолжаем «Один».

Вопрос был: «Можно ли простить христианству ужасы инквизиции за колоссальный культурный взрыв, который оно породило Ренессансом, Бахом и Моцартом?»

Братцы, я должен сказать жестокую вещь: всякая вера и всякая идея проходит в своём становлении этап зверства — затем, чтобы потом перейти на этап гуманизма, эстетического расцвета. Ведь Возрождение началось действительно с тёмных веков. Тёмные века произошли, а на их фоне блистает, сияет Возрождение. Равным образом и большинство ранних идей советского периода были чудовищны, но в 60-е и отчасти в 70-е годы они породили светлый, наивный романтический мир коммунарской педагогики, идей Полудня. Ну, это как бы было перерождение людоедских идей в гуманные. Это всегда происходит. Всякая идея начинает с брутальности.

Кстати, мне недавно в интервью Невзоров, высоко мною чтимый (как профессионал прежде всего), сказал: «Христианство выродилось из изотопа урана-238 в свинец. Оно перестало быть радиоактивным, утратило пассионарность и стало мёртвым». Нет, мне так не кажется. Мне кажется, что всякая идея начинает со зверства и внедряется как зверство, а потом она что-то такое даёт.

Видите ли, и человек, когда он приходит в мир, он жесток, он многого не знает, он что-то начинает понимать к старости. Отсюда: «Если бы молодость знала, и старость могла». Посмотрите, как молодость всегда жестока. А если она не жестока, то она труслива. Бывают счастливые исключения, но они редкие.

Да, христианство принесло не мир, но меч. А потом оно принесло цветущий сад, действительно. Христос же совершенно честно предупредил, что он несёт меч [Мф. 10:34]. Всякая идея, приходя в мир, начинает всегда со стадии урана-238, а потом постепенно перерождается во что-то более человеческое и эстетически прекрасное. Христианство не могло начаться с Баха. Бах — это продукт величайшей сложности. Всё всегда начинается с простоты.

«Согласны ли вы с тем, что пока есть лишние люди, которых невозможно исправить, будущее не наступит?» Нет, моя идея как раз в том, что у нас лишних нет, что лишних нет вообще, что лишними мы обычно называет тех, кто соотносит себя с «вневременными критериями», как Гусев когда-то писал.

«Бог создал только нашу вселенную или и все остальные вселенные тоже?» А я не знаю, сколько вселенных. «Почему в Библии ничего не говорится про инопланетян и другие планеты?» Говорится, наверное, но метафорическим образом. Помните, Господь Иову отвечает: «Смотри, какие у меня пустыни, звёзды».

«Если Треплев — шарж на русского декадента, а Тригорин — в некоторой степени автошарж, то кто Дорн?»

Конечно, Тригорин — не автошарж. Если вы знаете эту историю, то Тригорин — это [Игнатий] Потапенко. Нина — это Лика Мизинова. Треплев — это автопортрет чеховский, человек, ищущий новых форм. А Потапенко — это пошлый, уверенный, профессиональный беллетрист. Вот это Потапенко. Треплев — это не шарж на декадента, это чеховская мечта о декаденте.

Чехов не застрелился именно потому… Когда Лика Мизинова стала любовницей Потапенко, а потом он её бросил (она незаконнорождённую похоронила дочь в Париже), она вернулась, совершенно переродившись. Он писал: «Я прав, Лика, что держусь своего холодного ума, а не сердца, которое вы укусили». Это совершенно правильные слова, жёсткие.

Я не знаю, стоило ли воздержаться от брака с Ликой, которая его любила по-настоящему, для того, чтобы жениться на Ольге Леонардовне, которая любила Немировича-Данченко. Помните, Горький же предполагал, что последние слова Чехова были не «Ich sterbe» [«Я умираю»], а «Ишь, стерва!». Конечно, нам бы всем хотелось, чтобы он женился на чеховеде, а не на красавице Ольге Книппер-Чеховой. Я думаю, что трагедия с Ликой Мизиновой была именно в том, что он тогда от этого брака воздержался. А потом эту чайку вот так убили… Поэтому я склонен думать, что Треплев — это мечта о несостоявшемся самоубийстве. Он отдал его герою, чтобы избежать его в реальности.

«Что вы можете рассказать о творчестве Николая Рубцова?»

Николай Рубцов мне представляется поэтом очень одарённым. Я не разделяю довольно распространённого к нему подхода, как к поэту насквозь вторичному, эпигону Есенина, эпигону Фета. Нет, у него были стихи блистательные. У него было очень много плохих стихов, очень много пошлости, но дело в том, что эти его романсовые интонации… Понимаете, я бы не был к ним так пренебрежителен, потому что и у Блока есть романсовые интонации. Как-то это за сердце трогает. И песня Дулова про мокрые поля трогала меня всегда («Усталые матросы поторапливали нас…»), и «Тихая моя родина» («Ивы, река, соловьи…») — это очень сильные стихи. «Тихо ответили жители, // Тихо проехал обоз»…

Я думаю, что поэзия имеет право быть простоватой, глуповатой, музыкальной, мелодичной, наивной, даже в каком-то смысле и эпигонской. Ну, это действует.


Но однажды я вспомню про клюкву,

Про любовь твою в диком краю

И пришлю вам огромную куклу,

Как последнюю сказку свою.

Чтобы девочка, куклу лаская,

Никогда не сидела одна.

— Мама, мамочка! Кукла какая!

И мигает, и плачет она…


Это пошлость, наверное, но это пошлость всё-таки работающая и действующая. Поэзия же не обязана быть интеллектуальной в самом деле. Пушкин ещё сказал, что «поэзия должна быть глуповата» [из письма Петру Вяземскому]. В Рубцове действительно много прямой пошлятины, назовём так, но есть в нём, во-первых, удивительная самоирония. У него есть очень милые самоиронические стихи:


Стукнул по карману — не звенит!

Стукнул по другому — не слыхать!

Если только буду знаменит,

То поеду в Ялту отдыхать…


Мне импонируют чрезвычайно его трогательные стихи:


Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,

Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..


Почему импонируют? В общем, сказана обычная пошлость, такая типичная, при этом ещё и конформистская («не жаль мне царской короны»), но звук, но сам этот амфибрахий пятистопный — это красиво, это тоже действует. Я же говорю, на меня и в музыке действуют иногда всякие пошлые мелодии. Я утешаюсь тем, что Шостакович сказал: «Мелодия — душа музыкального сочинения». Хотя уж как раз Шостаковича-то в избытке сентиментальности и пошлого мелодизма совсем нельзя обвинить.

Тут ещё один вопрос о Боге. Я не теолог, к сожалению.

«У меня вот какой вопрос. Почему в народных сказках старшая сестра, проворонив младшего брата, идёт его искать/вызволять (Алёнушка с козлёнком, „Гуси-лебеди“, Мариука с Григорашем)? Почему нет ни одной сказки, где брат идёт спасать сестру? Что за гендерное неравенство?»

Есть. Во-первых, есть сказки, где брат неоднократно спасает сестру. Пожалуйста, это Ян Ларри, «Необычайные приключения Карика и Вали». Сказка, где бы брат шёл за сестрой, — такого я навскидку не припомню, но, наверное, они есть. Я потом повспоминаю. Вы тоже можете, если хотите. Присылайте, если вспомните.

Тут, наверное, вот в чём дело. Понимаете, существует традиция похищения невесты, поэтому, если сестру умыкнули, может быть, наоборот, у неё всё в порядке, может быть, брату и не следует идти её спасать, может быть, наоборот, она счастлива и довольна (похитил её Морозко — и вернул с целой горой приданого). Грубо говоря, если похитили брата, то явно, что не с матримониальными целями, а если похитили сестру, то очень может быть, что просто она сейчас счастлива, и мы будем неправы, её спасая.

«Хочу прочитать Библию. С чего начать, чтобы не запутаться?» Мне кажется, что всё-таки надо прежде всего прочесть Новый Завет, хотя я понимаю, насколько это спорный совет.

Вот интересный вопрос: «Знакомая девушка восемнадцати лет живёт в райцентре. Светлая и творческая душа. Рисует, пишет стихи и прозу. Подвержена влиянию пропаганды из средств массовой информации. Какие книги вы могли бы ей посоветовать прочитать, чтобы раскрыть глаза на то, что происходит в России?»

Я не знаю, может ли книга в таком случае как-то подействовать и как-то раскрыть её глаза. Пусть она… Ну, не знаю. Если ей восемнадцать лет, и она светлая и творческая душа, и на неё это действует… В тупик вы меня поставили, честно говоря. Понимаете, если на девочку — светлую и творческую душу — всё это действует, то это значит, что она ещё просто интеллектуально не сформировалась, вот и всё. Надо прочесть какую-то книгу, от которой девочка стала бы умной быстро, а я не думаю, что такие книги бывают. Я думаю, что надо просто прожить какое-то время — и