Я думаю, что покойный Мамлеев Юрий Витальевич, Царствие ему небесное, выдающийся писатель, он потому сам производил впечатление человека столь светлого, что всё тёмное, что в нём было, он вышвыривал в литературу, просто вышвыривал огромными горстями. Довольно страшно читать «Шатунов». Я никогда не мог с одной попытки дочитать эту книгу, всегда мне приходилось в несколько приёмов это читать. Она физиологически ужасна. Там просто от брезгливости читать невозможно. Зато сам Мамлеев был удивительно светлым существом.
«Есть ли произведения, в которых главный герой не нравится девушкам из-за своей не очень симпатичной внешности и очень из-за этого страдает?»
Да миллионы! Понимаете, приходится говорить о довольно странной штуке. Как раньше про каждого погибшего в армии писали, что он повесился из-за девушки, хотя его забили деды, или потом про него говорили, что он плохо выдерживал тяготы и лишения и редко мылся… Вот эта деталь всегда почему-то всплывала: он не мылся. Это, видимо, армейские психологи им подсказали, потому что хуже упрёка не было. Да, он повесился, потому что он не мылся. Я просто много видел таких историй. Так вот, точно так же сейчас в кино, в литературе, очень часто в журналистике любой преступник, маньяк — он просто не нравился девушкам, он слишком любил маму, он был маменькин сынок, его не любили девушки, и он всем за это мстил. И даже сейчас, вы не поверите, я смотрю русский сериал «Метод», и все маньяки там те, кому не давали девушки или кого травили в школе.
Сразу вам хочу сказать, что если человека травили в школе, он далеко не всегда становится маньяком. Тот, кого травили в школе (в сотый раз это повторяю), как правило, потенциальный лидер, а вовсе не дурак и не слабак. Дурака и слабака травить не интересно. Травят того, кого хотят сломать. Вы посмотрите очень честный эстонский фильм «Класс» и его продолжение (это абсолютно доступно в Сети). Ну, это страшно смотреть, конечно, но это прекрасное кино.
Так вот, всё объяснять тем, что «некрасивый», «не любили девушки»… Да что такое вообще любовь этих девушек, что из-за этого все так сходят с ума? В конце концов, ведь сделать так, чтобы тебя любили девушки, очень легко: достаточно нарисовать этим девушкам их идеальный образ и доказать, что ты ему соответствуешь. Это очень просто. Говори ей то, что она хочет услышать, — и вне зависимости от того, очки у тебя или не очки, потеешь ты или не потеешь, очень скоро ты всех просто раскидаешь. Можно подумать, так это уж это трудно, такой уж это бином Ньютона — понравиться девушке! Так что очень много такой литературы.
Но тут это порождает другой комплекс, другую манию: вы начинаете думать, что если вас девушки не любят, то вас никто не любит. Это неправда. А особенно мне нравится, как маменькиных сынков гнобят: «Вот, маменькины сынки…» Да маменькины сынки — это элита нации. Тот, кто любит мать, тот любит и Родину, и жену. А тот, кто не любит мать, тот кончает в канаве. По-моему, это совершенно очевидно.
Несколько вопросов, требующих слишком серьёзного ответа.
«Писать стихи о политике не вредно ли для таланта? Не способствует ли это деградации поэтического дара?»
Ребята, это всё равно, что спрашивать: «А ваши упражнения со штангой не мешают вам ставить спортивные рекорды?» Нет, это тренировка, это поддержание себя, что ли, в поэтическом тонусе. Иногда я пишу серьёзные стихи, довольно много, печатаю их в книжках или в толстых журналах. Ну, в журналах сейчас реже, они в книжках выходят. Почитайте мою книжку «Ясно», она недавно вышла, там довольно большой процент абсолютно серьёзной лирики. Ну а писать каждую неделю несколько политических строчек — это вы себя просто держите таким образом в тонусе: вы репетируете какие-то формальные вещи, какие-то формальные открытия, уточняете для себя вещи, связанные с семантическим ореолом разных размеров.
Можно ли сказать, допустим, что Маяковскому вредили лозунги? Да он благодаря этим лозунгам сформулировал множество вещей в собственной поэзии, научился афористической манере. Или кому-то, допустим, мешали переводы. Вот Мандельштам говорил Пастернаку: «Ваше собрание сочинений будет состоять из двенадцати томов переводов и одного тома вашей лирики». Но эти двенадцать томов переводов очень сильно продвинули его лирику. Вы почитайте корпус стихов Бараташвили, переведённых им за 45 дней, и вы увидите, как он научился писать короткой строкой. Посмотрите стихи к Живаго и проследите, как влияли на них переводы «Фауста». Просто он другие интонации там освоил, он научился абсолютной эквилибристике в обращении со словом.
Так и здесь. Просто у меня вместо переводов политическая лирика, которая сейчас тоже очень хорошо воспринимается. И, кстати, обратите внимание, что многие из этих стихов, написанные 10, 15 лет назад, совершенно не теряют актуальности. В этом смысле Россия очень помогает поэтам.
«Многие знают, что Анна Баркова — поэт. Но как вы относитесь к её прозе („Восемь глав безумия“)?»
«Восемь глав безумия» я читал, а остальные два текста — «Освобождение Гынгуании» и «Как делается луна» — даже не слышал о них (как и о пьесе). Видите ли, у меня сильнейшее предубеждение против Барковой. У неё и судьба была страшная, но, мне кажется, она была и очень страшным человеком. Когда я узнал, как она травила Ивинскую в лагере… Ну и многое потом. Я прочитал её страшные поздние стихи — вот эту жуткую любовную лирику безумной старухи. Она очень несчастный человек, очень трагический. Но я не разделяю, кстати, высокой оценки Луначарского, которую он давал её ранним стихам. Мне кажется, Шкапская гораздо лучше. Баркова — интересный загубленный поэт. Но по-человечески уже с первых её текстов — таких лирически неуёмных, довольно эгоцентричных, жестоких — она мне никогда не была приятна. Это мой грех, и я это признаю.
Про Джорджа Мартина уже была лекция.
Дальше отвечаю на вопросы из почты.
«Дмитрий Львович, известная поэтесса Фаина Гримберг откликнулась на вашу лекцию о Франсуа Вийоне. Она нашла у вас немало ошибок и недочётов, — ну, много ошибок там нельзя было найти, потому что там было мало фактических утверждений. — И вообще там про вас говорилось в уничижительном тоне: „Он назвал себя длинным земляным червяком!“».
Фаина Гримберг не мешает мне совсем. Вот уж кто не мешает совсем, так это Фаина Гримберг. Я уже говорил: у поэта и у прозаика есть профессиональный риск — пренебрежительно отзываться. Я не буду. Я уже слишком стар для этого человека. Я когда-то Алексея Львовича Рыбникова, одного из любимых своих композиторов, спросил: «А вот Эдисон Денисов говорит, что вы попса». Он посмотрел на меня с глубочайшим страданием и сказал: «А мне обязательно в ответ говорить что-нибудь плохое про Эдисона Денисова?» Я говорю: «Нет, необязательно».
«Ваше отношение к творчеству Пинчона?»
Мне очень многое у Пинчона не нравится. Ну, «V» я никогда не мог читать. Тут многие, кстати, спрашивают, что я думаю о романе «V». Это очень талантливая книга, но она темна для меня, скучна. Сразу вам хочу сказать, что я очень не люблю русских переводов Пинчона. На меня, наверное, обидится Макс Немцов, потому что он считает себя, как мне кажется, уникальным знатоком неповторимым профессионалом, а ко мне, примерно как Фаина Гримберг, он относится пренебрежительно. Я считаю, что пренебрежение — это довольно дурной тон, поэтому я не разделяю такого отношения к себе, и поэтому я считаю, что я вправе критиковать эти переводы.
По-английски я Пинчона более или менее понимаю, худо-бедно, но по-русски не понимаю совсем. Мне кажется, что попытки «переиродить Ирода» при его переводах бессмысленны. Надо не усложнять этот текст (и упрощать его не надо), а надо, мне кажется, просто ну не мешать читателю. В принципе, как Хоружий не мешает читателю Джойса, хотя кое-где тоже я чувствую там это желание немножко «переиродить» и Хинкиса, и Джойса. Чувствую, это интуитивная вещь.
Что касается самого Пинчона. В чём его особенности? Пресловутая сложность текстов Пинчона мне кажется преувеличенной, надуманной. Это просто очень хороший писатель, очень плотный. Действительно плотная проза — ножа не всунешь, лишних слов нет. Довольно интересные сюжетные идеи, интересные переломные моменты эпохи, всегда очень хорошие эротические описания, что выдаёт большого писателя. «Gravity’s Rainbow», мне кажется, замечательный роман, в котором можно пропускать то, что не понятно, а читать просто ради удовольствия от текста (текст хорош). Мой любимый роман Пинчона — «Against the Day», который переводится обычно как «На день упокоения моего». Это очень развесистая фантазия о моём любимом историческом периоде — рубеже XIX и XX веков: много таинственных странных сект, много конспирологии. Это большой роман, тысяча страниц в нём. Я год его читал, и мне очень нравилось плавание в странных водах.
Знаете, почему это мой любимый период, моя любимая эпоха? Это эпоха великих надежд, веры в прогресс, романтики. Об этой же эпохе Катаев пишет в «Белеет парус одинокий» и в «Электрической машине». Экзотика, пинкертоновщина, газеты с отчёта об англо-бурской войне… Это фантастика, но очень интересная и живая. Да и сама языковая ткань у Пинчона замечательная. Она стала, по-моему, несколько разреживаться в последних двух романах. Я не дочитал, к сожалению, «Разящее лезвие» (или как он называется в переводе?), как-то мне скучно стало. Но ранний Пинчон — это удивительно плотно, экзотично. Кстати, «Выкрикивается лот 49» — неплохой роман, такая паранойя, которая мне тоже очень близка по-человечески.
«Живу в Белграде. Сегодня был на творческом вечере Сергея Лукьяненко. Речь зашла о политике. Сергей Лукьяненко сказал, что каждый мужчина должен защищать свою Родину с автоматом в руках. Конечно, он оговорился, что лучше, если войны не будет вовсе, но всё же… Меня обеспокоило, что я не смог найти контраргументов. Мысль о том, чтобы умирать по чьему-то приказу, мне чужда. Я считаю, что нужно отстаивать свои идеалы, но в моё понятие „свои“ — те, за кого стоит умереть — государство не входит. Вот если бы в бой шли все без исключения, тогда война была бы ч