«Господин Быков, вы более десяти лет пели песню о том, что необходимо было продолжать переговоры с террористами, захватившими «Норд-Ост», — никогда я такую песню не пел. — Вы долгое время открыто осуждали принятое решение о штурме захваченного террористами здания на Дубровке».
Никогда я такого не говорил. Почитайте, пожалуйста, статью «Памяти последней победы» — там как раз написано о «Норд-Осте» всё, что я о нём думаю. Мои слова извратить очень трудно. Я своих мнений не меняю. Я в этом смысле человек тяжёлый. А если и меняю, то, как правило, долго, мучительно, и потом всегда оговариваюсь.
Не в том было дело, что провели этот штурм плохо. Дело было в том, что после того, как он прошёл, многих людей погубили, потому что не были к этому готовы. Я, наоборот, говорил, что людей, которые называют захватчиков «Норд-Оста» «послами мира», психологически могу понять, потому что многие из них имели там родственников и многие готовы были, как требовали боевики, пойти на демонстрацию в защиту. Я понять это могу, но оправдывать их, и объяснять это, и жалеть их — никогда в жизни! И для меня «Норд-Ост» был тяжелейшим нравственным поражением, потому что я думал: всё обойдётся, вот сейчас всё будет хорошо. А сколько народу погибло, когда их переносили оттуда? И самое ужасное, что и выхаживали их плохо.
Но что самое трагическое, как мне представляется, — это то, что вот в тот момент как раз великий спектакль погиб. Помимо того, что погибли люди (это трагедия отдельная и ни с чем не сравнимая), погибла идея русского неказённого патриотизма. Спектакль не так жалко, потому что спектакль был просто очень хорошим, но это была именно идея неказённого, негосударственного патриотизма. И вот тем, как плохо выхаживали этих людей, как неудачно их транспортировали, — вот этим погубили победу. Это была победа в идеале. И всех, кто тогда защищал террористов, я довольно жёстко высмеял, помнится, в «Собеседнике» (ненавижу слово «жёстко», которое теперь везде). И сколько было мне потом, как мне потом за это прилетало! Как раз в том-то и беда… «Памяти последней попытки» — вот как называлась статья. Просто наберите в Интернете — и прочтите, прежде чем клеветать.
«Интересно узнать ваше мнение…» — нет, об этом у меня нет, конечно, никакого мнения, просто мне скучно.
«Лекция об особой атмосфере кинематографа «Ленфильма», — вот это интересно: — Аранович, Авербах, Герман, Козинцев, Асанова, Хейфиц, Фрид, Трегубович, — Белинского я бы ещё добавил. — Для меня она всегда какая-то удивительно умная, спокойная».
Я с удовольствием прочту лекцию об Авербахе. Для меня Авербах и Рязанцева — это самый талантливый тандем в кинематографе 70-х, и я с удовольствием о них поговорю. Спасибо вам тоже большое.
Про Олега Даля просят рассказать. Тоже постараюсь.
«В одной из предыдущих передач вы советовали человеку, который разрывался между желанием уехать и остаться в России, попытаться не делать окончательных решений и жить на два континента. А всего год назад в стихотворении «На два адреса» вы, наоборот, подсмеивались над теми, кто, «вписавшись в штат Огайо», продолжает следить за новостями на Родине. Изменилось ли ваше мнение за год?»
Нет, моё мнение осталось неизменным: если вы можете жить на две страны — живите; но если вы уехали, если вы сделали свой выбор, не надо мучительно встраиваться в русскую среду. Попытайтесь встроиться в жизнь американскую или заграничную (английскую, французскую), не живите интересами Родины, попробуйте жить в другом месте. Мне не нравятся люди, которые, живя там, всё время оглядываются на то, что здесь, и всё время злорадствуют — и избывают таким образом травму эмиграции. Это мне не нравится. Люди, которые всё время ностальгируют, мне тоже не очень нравятся. Это скучно. Если вы уехали, то уезжайте. Какое у меня представление? Это примерно то, что мне Пугачёва сказала в интервью недавно. Если вы тянете отношения — тяните, если вы способны, если вы можете это уместить. Но если вы рвёте, то рвите бесповоротно. Рубить хвост по кускам невозможно.
«Вы предпочитаете писать от руки или на компьютере?» На компьютере.
«Почему люди, прожившие полжизни в Советском Союзе, утратили иммунитет к телевизионной пропаганде? Речь идёт о людях, в своё время слушавших «Голос Америки», читавших самиздат, смотревших программу «Время» с «вертикально поднятым средним пальцем». Что с ними случилось?»
Да, случилось… Мне, кстати, прислали несколько писем, люди прислали фрагменты своей частной переписки с зомбированными — с людьми «крымнашевского» склада. Я считаю, что случилось вот что. Антисоветская пропаганда была эффективной потому, что советское казалось временным всё-таки, казалось, что советское можно устранить. Но тут сделана ставка гораздо более серьёзная — тут говорят о русских корнях, о русской матрице! А нация ведь неупразднима. Внушают, вдалбливают такое представление о нации, которое ещё во многих отношениях хуже советского. А это просто глупо, потому что люди воспринимают Россию только как то, что им навязывают: «Мы не можем жить в мире. Для нас естественным состоянием является война. Мы грубые, резкие и невыносимые. Но когда мир в критической опасности, его спасаем мы, и никто другой этого сделать не может. Поэтому терпите нас такими, какими мы есть».
Мало того, что это неправда, так это очень некультурная неправда, очень глупая, очень неэстетичная. Всё время оправдывать свою вечную хмурость и злобу тем, что «зато в критических ситуациях мы спасаем мир», — ну, это стыдно. Вообще вся пропаганда войны, вот эта установка: «наша культура — это культура воинственная», «наконец-то мы сейчас воюем». Причём это всё люди, которые в армии не служили и которые в армию будут ездить исключительно в качестве пропагандистов, рассказывать там, как с геополитической точки зрения всё правильно делает начальство.
Я настаиваю на одном: культ войны в обществе — это болезнь. Сейчас многие говорят: «О, наконец-то Россия участвует в мировой войне! Наконец мы дожили! Наконец мы всем покажем!» Мне кажется, что всё-таки война — это патологическое состояние. И говорить: «Кто не любит воевать — тот трус! Кто не наслаждается завоеваниями — тот недостоин жизни!»… Недостоин жизни тот, кто гонит остальных на смерть, а сам сидит себе и стратегирует на диване.
«Вы неверующих называете «земляными червяками», — свистёж, никогда в жизни. — Неужели вы думаете, что человек, который не хочет разделять общепринятую мифологию, менее нравственен, заботлив или человечен?»
Нет, я так не думаю. Наоборот, меня очень умиляют атеисты. Они бывают нравственные и без идеи воздаяния, и вообще для них в мире нет чуда. Я им горячо сострадаю. Но какие же они «земляные червяки»? Они страдальцы.
Просят лекцию про Шефнера.
«Человек неверующий опирается на здравый смысл, а не на рассуждения о том, в чём никто не разбирается. Это как минимум честно».
Нет, это не честно. Понимаете, называть честностью редуцированную картину мира, строго рациональную, — это такой эмпиризм дешёвый! Мне нравятся люди, которые допускают возможность чуда, это мне интересно. Некоторые атеисты почему-то с особенной злобой настаивают на том, что чудес не бывает. Вот им хочется, чтобы мир был только тем, что мы видим. Во-первых, мы видим очень малую часть мира, и видим недостаточно глубоко. Во-вторых, каждый видит то, что он хочет, и это совершенно очевидно. Если кому-то удобнее жить в мире, в котором нет чуда, — ради бога, пожалуйста. Помешать я не могу. Только не называйте себя честными. Это как доктор Львов у Чехова: всё время называет себя честным человеком, а видит одни гадости.
О Кормильцеве будет.
«Является ли Феликс Снегирёв из повести «Пять ложек эликсира» люденом?»
Нет, не думаю. Я думаю, что Феликс Снегирёв — это человек, который занят не своим делом, который пишет, как и Феликс Сорокин, чужую прозу, а в нём дремлет талант, который на фоне этого внутреннего конфликта только заостряется.
«Второй вопрос про кота Каляма в «Миллиарде лет до конца света». С какой целью кот помещён в эту книгу и зачем он лижет цементный пол на лестнице?»
Лижет он его, видимо, потому, что, может быть, ему нравится вкус этого цемента (а может быть, он прохладный, а коту жарко). А у Стругацких же множество таких прелестных деталей, ими очень насыщена каждая вещь. Калям нужен отчасти для того, чтобы показать прелесть обычного мира, просто бытового. Вот Малянов выдернулся случайно из этого мира и попал в гении, и попал на ледяной холод — и страшно, и всё мироздание ему противостоит. А тут кот — простое напоминание о том, как мил, как уютен мир. Помните, ему и мальчика посылают затем, чтобы он чувствовал: если он будет продолжать свою работу, мальчика убьют. А ведь мальчик — это так мило, так уютно. Этот мальчик, мне кажется, восходит к мальчику из «Крысолова», такая крыса превратившаяся.
«Несколько раз безуспешно пытался объяснить знакомым женщинам, почему «Одиночество в Сети» относится не к хорошей литературе, а к дешёвой пошлой беллетристике. Согласны ли вы с подобной оценкой?»
У меня был в гостях в эфире Вишневский, произвёл очень приятное впечатление. Это, конечно, не писатель. Он нормальный такой врач, психиатр и социолог отчасти. Ну не знаю, не знаю… Это я просто отвечаю уже на письма, открываю их постепенно. Мне кажется, что никакого собственно криминала нет в том, чтобы писать такие книги. Просто они пишутся не по внутренней потребности, а по рыночному запросу — вот и всё.
Перехожу к ответам на вопросы.
«Позвольте спросить, как вы оцениваете социальную теорию Гурджиева и теорию Андрея Сучилина о принадлежности человеческой личности не себе, а более сильному соплеменнику?»
Я ничего о Сучилине сказать не могу, но Гурджиева я оцениваю довольно негативно, резко негативно. При этом он был очаровательный человек, прелестный шарлатан. Но все его теории — это совершенно откровенная тухлятина и, да, очень часто действительно проповедь силы.
Приводят альтернативный финал анекдота с мышами. Благодарят за критику Дугина. Спасибо.