то интересно.
Другое дело в том (пожалуй, интересный момент), что сегодня Россия живёт в очень интересной обстановке: она не управляема никакой идеей вообще. В гнилом застое всё-таки люди знали, что, во-первых, существует идея конвергенции с Западом. Кто-то верил в эту идею — как Сахаров, человек очень неглупый, всё-таки гениальный физик. Другие верили в идею национальной идентичности, которая тогда всё-таки была гораздо более цивилизованной, потому что Михаил Лобанов по сравнению с нынешними адептами национальной идеи, которых даже называть неприлично, всё-таки был человеком по крайней мере просвещённым, он хотя бы Леонида Леонова читал и в Литинституте преподавал. Хотя, конечно, с большими странностями был дядечка. Третьи исповедовали разнообразные восточные практики, безумно интересовались буддизмом, йогой. Например, как Стас Курилов, который благодаря йоге сумел сбежать с советского круизного корабля и плыть 100 километров до Филиппин. То есть какие-то идеи всё равно в обществе бродили, общество было чем-то одержимо.
Сегодняшнее российское общество решительно никакими идеями не управляемо. То есть понятия о добре и зле в нём нет, понятие о норме предельно размыто, каких-то массовых увлечений я не могу обнаружить. Только иногда, может быть, люди вступают в дикие перепалки из-за фильмов — кому-то нравится «Левиафан», а кому не нравятся «Звёздные войны», и вот они об этом спорят до хрипоты. Или какие-то сериалы тоже вызывают примерно такие же чувства — например, «Карточный домик» или «Во все тяжкие».
Насколько эта ситуация креативна? Она довольно противна. Такой ситуации вообще не было никогда. Россия всегда была очень идеецентричной страной, ей всегда нравилось слушать разговоры, думать, мыслить, читать книги. Сегодня она пребывает в полном распаде — интеллектуальном и физическом. Это интересный опыт, наверное. Интересный потому, что из него что-то родится, из этого «гумуса» какое-то новое общество, конечно, должно появиться. И мне безумно интересно смотреть на молодых и умных. Особенно мне интересно было смотреть сегодня на Винокурову из ZNAK.COM, на корреспондента РБК. Это те молодые, про которых я говорю. Это та молодая шпана, которая сотрёт нас с лица земли. И я горячо это приветствую. Кстати, 23-го приходите в ленинградский клуб «Книги и Кофе», послушайте лекцию «Поэтика доноса», которую как раз будет читать абсолютно молодой исследователь, и это очень интересно.
«Каких писателей с левыми политическими взглядами вы цените и уважаете (если таковые имеются)?»
Я уже говорил о том, что «левые взгляды» — понятие в наше время очень относительное. И вообще взгляды писателей — последнее, что меня интересует. Я не очень себе представляю, кто сегодня левый и кто вообще был левым. Кого мы можем в Европе назвать левым? Сартра того же? По-моему, нет (или с огромной натяжкой, во всяком случае). Левачество мне представляется неинтересным потому, что в среде западной университетской профессуры оно давно уже стало синонимом политкорректности. Я не очень люблю принятые вещи. Я люблю делать то, что не принято. Или во всяком случае, люблю противостоять каким-то модам.
«Помните ли вы повесть Кинга «Low Men in Yellow Coats» и фильм по ней? Нет ли там аллюзий на маккартизм?»
Хороший вопрос. Это не повесть, как мне представляется. Я всё-таки принадлежу к тем, кто считает, что «Сердца в Атлантиде», «Hearts in Atlantis» (вообще-то я бы перевёл, конечно, как «Червы в Атлантиде») — роман. Но есть люди, которые считают, что это сборник повестей. А сам Кинг говорит, что это то сборник, то collection, то novel. Там действительно есть такие таинственные существа в жёлтых плащах, которые выглядят стражами порядка, а на самом деле отлавливают доброго, позитивного героя. Это примерно то же, что little bald doctors в «Бессоннице», эти три лысых врача. Это такие силы, тёмные хранители зла.
Я не думаю, что у Кинга есть намёки на маккартизм. Я думаю, что это его намёк на то, что вообще любое силовое, репрессивное вмешательство в жизнь общества всегда ведёт к злу. Внешние силы по наведению порядка всегда мешают внутреннему распорядку, внутреннему порядку. Кстати, я очень люблю эту повесть. Она мне немножко напоминает любимую мою детскую повесть Александра Шарова «Володя и дядя Алёша» — тоже о дружбе старого чудака с мальчиком, совсем не детскую повесть, если вдуматься. Понимаете, маккартизм — ведь это тоже частный случай. Частный случай того, о чём Борис Стругацкий очень точно говорил: «Как только в обществе заводится тайная полиция, сразу же — прощай мораль!» Почему-то это так.
«Скажите пару слов про авторов подростковой литературы, таких как Токмакова и Алексин. Почему сейчас мало авторов, пишущих во многом наивную, но душевную прозу для детей? А может, они есть?»
Дина Бурачевская — поэт никак не хуже Токмаковой. И Анна Романова тоже. У Токмаковой я ужасно любил «Сазанчика». Кстати, когда я с Токмаковой познакомился (мы с Иркой у неё брали большое интервью), я поразился тому, что вот сидит человек, написавший книгу, которую я знал с детства. Только же она о Родине, в общем, но я-то воспринимал её иначе. Для меня тема Родины была всегда сращена с темой дома. Там сазанчик, который живёт в речке. А потом он уплыл куда-то в чужие края, где было очень нехорошо. А потом он вернулся в свою речку и ощутил себя под зелёным солнцем… Это была сентиментальная и прелестная книжка, очень добрая. А ещё была прелестная книжка про Лесного Плакунчика, которую сочинил Тимофей Белозёров, тоже очень хороший детский поэт, мало проживший. Вот я любил эти сентиментальные книжки. И я считаю, что ребёнка надо воспитывать на сентиментальном чтении.
С Алексиным несколько сложнее. Я Алексина хорошо знаю. Ему 90 лет уже, дай бог ему здоровья. Я с ним знаком, дважды его интервьюировал, писал про него довольно подробную статью. Он интересный человек. И некоторые повести Алексина — например, «А тем временем где-то… «, которую гениально экранизировал Анатолий Васильев, сделав фильм «Фотографии на стене», или «Мой брат играет на кларнете», или «Поздний ребёнок» — это такой советский детский психологизм: немного надрывный, но очень хороший.
Я горячо не приемлю только одну повесть Алексина (о чём я ему всегда и говорил), «Безумную Евдокию». Почитайте, это занятно. Не знаю, есть ли она где-то в Сети. Это занятно. Понимаете, это такое свидетельство о 70-х годах, когда был культ посредственности в известном смысле, культ нормы, не надо было выделяться. Вот мне всё время говорят: «Ты хочешь выделиться. Ты хочешь выделяться». Я не хотел, ей-богу, это получалось само. Понимаете, тогда катилась такая бочка на талантливых детей, потому что считалось, что они все эгоцентрики. И даже Сергей Михалков написал такое стихотворение:
Пускай другие дети
Надежды подают:
Картиночки рисуют,
Танцуют и поют.
«А я не буду, не буду вундеркиндом». Мне казалось всегда, что надо культивировать вундеркиндов, что надо верить в этого акселерата, верить в этого мальчика с его серьёзностью, с его проблемами. Конечно, к нему надо относиться бережно, не надо делать из него сенсацию, как из Ники Турбиной, но культивировать ум, культивировать непохожесть обязательно надо.
«Безумная Евдокия» — повесть о талантливой девочке (Оля её там зовут, она скульптор, художник), о том, как её растят все в культе её таланта, в ощущении культовости, а она становится ужасной эгоисткой. И, желая везде первенства, она откололась от коллектива, в буквальном смысле заблудилась в лесу и мать свою свела с ума. Я считаю, что при всём таланте Алексина (а он талантливый писатель) эта повесть сработала скорее в минус. Я помню, мы с матерью тогда довольно бурно о ней спорили, лет двенадцать мне было, и мать доказывала, что эта вещь как раз о том, что с талантливого больше спрашивается, и нельзя ему прощать эгоизм. А я говорил, что таланту вообще необязательно сопутствует эгоизм и что не нужно думать, будто желание лидерства — это обязательный эгоизм. Желание лидерства — это для человека нормально. Уже тогда меня этот вопрос очень сильно волновал. Ну почитайте, это интересная книжка. И вообще Алексина интересно почитать.
Кто подобное пишет сейчас? Могу сказать, что такого сейчас не пишут. Почему? (Мне кажется, Сенчин мог бы писать очень хорошие подростковые вещи.) Потому что надо серьёзно относиться к ребёнку. Те проблемы, которые ребёнок переживает — первое предательство, первая любовь, — это проблемы на двадцать порядков боле серьёзные, чем наши с вами, и поэтому о ребёнке надо писать, как о взрослом. Единственная книга, где дети представлены взрослыми, — это Мариам Петросян. И больше всего я там люблю эпизод с красным драконом, если кто помнит (я говорю про «Дом, в котором… «). Ещё мне очень нравился абсолютно серьёзный, взрослый детский роман Ильи Боровикова «Горожане солнца». Я вообще считаю, что Илья Боровиков — очень хороший писатель. К сожалению, он кроме этого романа почти ничего не написал. Сейчас он пишет большой роман о войне — посмотрим, что это будет. У Букши интересная повесть «Алёнка-партизанка».
«Какие компьютерные игры вы любите?» Когда-то любил «Седьмого гостя» с подачи друга моего Андрея Давыдова, который заведовал компьютерным центром «Артека». Ну да, любил «Седьмого гостя» и «Тринадцатый час», соответственно [«11th Hour» или «13th Doll»]. Я вообще люблю всякие такие страшилки, готику, путешествия, квесты. Кроме квестов не люблю ничего. Мне очень нравятся всякие игры типа «Большого путешествия»: какие-то прекрасные огромные параллельные миры, огромные пространства, базарные площади, моря. Это не фэнтези, это нечто иное, это близко.
«Какое у вас объяснение воинствующему антисемитизму Солженицына? И вообще такую вещь, как антисемитизм, можно ли объяснить разумно?»
Никакого воинствующего антисемитизма у Солженицына не было. У него был антисемитизм, может быть, даже более опасный — довольно цивилизованный. А как его объяснить? Я делал разные попытки объяснить его, роман «ЖД» у меня пытается объяснить антисемитизм. Сейчас о каких-то парадоксальных вещах приходится говорить, но вы меня поймёте. Видите ли, мне иногда труднее объяснить юдофилию. Например, юдофилию Маяковского, потому что всё друзья Маяковского — евреи, большинство возлюбленных — еврейки или во всяком случае породнённые лица. Он дружил страстно