«Дмитрий, в одной из передач вы сказали, что без веры в Бога или семьи у человека нет ограничений». Это не я сказал. Это я объяснял таким образом мировоззрение Льва Толстого, что у него два «костыля» — религия и семья. «Оставлю в стороне наблюдение, что большинство именно семейных мужчин изменяют жёнам… » Это очень забавное наблюдение! А кто может изменять жене кроме того, у кого она есть? Если вы не живёте, то вам и не умирать. «А некоторые и приворовывают ради поддержания и увеличения благосостояния семьи». Это они говорят, что ради семьи. На самом деле они подворовывают из-за удовольствия. «Если исключить из религии мистический аспект, то есть самого Бога, тогда остаётся упрямая логика. Украдёшь, убьёшь — причинишь страдание ближнему. Зависть, ненависть, алчность — психическое беспокойство. Зачем же тогда Бог и зачем Дьявол? Зачем нагромождения про рай и ад?»
Дорогой мой a_tabakov, который задал этот вопрос, сводить религию к этике, по-моему, совершенно глупо и неосновательно. Этика может существовать и без религии, и она в ней не нуждается. Религия — это несомненно более сложное явление. Это чувство, что мир больше наших знаний, наших представлений о нём, что в мире есть место тайне, что в мире есть место чуду — ну как хотите. Просто я категорически отказываюсь сводить религию к плоскому учению о том, что воровать нехорошо. Воровать нехорошо объективно, и Бог для этого действительно совершенно не нужен.
«Как вы считаете, Бродский и Евтушенко — равновеликие поэты?»
Да нет, конечно. Сейчас я попытаюсь сформулировать, в чём дело. Количество слабых стихов… ну, не слабых, может быть, а количество плохих стихов у них несопоставимо. У Евтушенко плохих стихов больше в разы (просто он не всегда мог остановиться). Но в лучших своих образцах они не то чтобы равновеликие, а они работают в одном направлении. У Бродского очень много тоже издержек метода, к сожалению. Иногда мне Евтушенко кажется более живым, в какие-то минуты кажется мне более душеполезным. В другие минуты я готов оценить величие Бродского.
Другое дело, что величие Бродского, как мы понимаем его, оно всё-таки… Ну, поэту же понятно, как это сделано. Не скажу, что видны всегда моменты спекулятивные, но видны моменты, скажем так, слишком рациональные — понятно, как сделано. Мне и Бродский, и Евтушенко в одинаковой степени интересны, безусловно, и обоим я очень многим обязан, но они мне главным образом не так близки. Мне интереснее Чухонцев, интереснее Кушнер, в особенности Кушнер 70–80-х годов. Мне интереснее Нона Слепакова, которую я считаю поэтом безусловно великим. Мне интереснее Окуджава, которого я считаю равновеликим Бродскому уж точно, потому что он как новатор ничуть не меньше.
«Если вы читаете комментарии к вашим передачам, — конечно! — то, наверное, заметили, что обсуждается тема вашей любви к советскому проекту, вашей ностальгии по Советскому Союзу, ваше восторженное отношение ко всему советскому».
Наташа, ну что за глупость? Ну где вы увидели «восторженное отношение ко всему советскому»? Давайте учиться ценить какие-то более или менее нейтральные, необязательно модальные заявления. Да, я вот считаю, что тогда было лучше, но это не значит, что тогда было хорошо. Если сравнивать с нынешней эпохой, так много чего было лучше — и за границей, и в истории, и по горизонтали, и по вертикали. Да, у меня есть отношение к советскому проекту, может быть, чуть более положительное, чем у стандартного либерала, как нас называют. Хотя «либерал» — понятие очень широкое. И я далеко не либерал по большинству параметров. Но говорить о том, что я испытываю восторг относительно советского проекта… Ребята, какой восторг? О чём вы?
«Передаёте ли вы эти восторги вашим ученикам?»
Я вообще не передаю никому своих восторгов, кроме восторга по поводу того или иного художественного текста. Вот это я транслирую, в этом я не могу себе отказать. Потому что если вы без восторга будете говорить о литературе с учащимися, они останутся равнодушными. Что касается моего отношения к советскому проекту. Разумеется, я разрешаю учащимся со мной спорить — и студентам, и школьникам. Они в своём праве. Я им ничего не навязываю, но свою точку зрения я до них, конечно, доношу.
«Если можно, ещё раз о холуйстве. Чем «холуяж-96» отличается от современного? «Холуи-96» пугали нас красной угрозой, а чуть позже агитировали за Зюганова. В общем, 25 лет стопроцентного маразма. Кстати, как вам центр имени Ельцина в Екатеринбурге?»
Я не был на его открытии, меня не позвали. И я бы не поехал, потому что меня прошлое меньше интересует, чем настоящее. И я не думаю, что нам нужен сейчас большой интерактивный музей 90-х годов. Для него ещё придёт время. Сейчас, мне кажется, мы рискуем скорее скомпрометировать эти ценности. И то, что Владимир Путин открывает музей Бориса Ельцина, — я испытываю при этом, конечно, определённый когнитивный диссонанс.
Дело в том, что всякая послереволюционная эпоха сохраняет лозунги, но отрицает содержание, на содержательном уровне она отрицает предыдущую. Поэтому, наверное, к этому можно уже привыкнуть за семь веков российской истории. Я вообще спокойно отношусь к Ельцину. Очень многое мне не нравится в 90-х годах, но я понимаю, что очень многое не могло быть иначе. Он в огромной степени был заложник. Вместе с тем я всё равно считаю, что на рубеже 1990 и 1991 годов его радикализм нанёс серьёзную рану стране. Другое дело, что Михаил Сергеевич Горбачёв, дай бог ему здоровья, был, конечно, недостаточно радикален в это время.
«Почему считается, что лес в «Улитке на склоне» — символ прогресса?» Не прогресса, а он символ будущего. Просто будущее так же непонятно и так же несправедливо.
«Постепенно стало труднее читать. С более лёгким чтением увлекаешься, но дыры в сюжете и плохо прописанные персонажи мешают получить полноценное наслаждение».
Я не знаю, надо ли читать, когда не хочется. Что касается серьёзной литературы. Знаете, это просто вы читаете те тексты, которые не затрагивают ваших внутренних проблем. А вы попробуйте почитать то, что будет эти проблемы затрагивать. Начните с Чехова, мне кажется. Это действует очень хорошо.
«С какого альбома лучше начать слушать «Наутилус»?» С «Разлуки».
«После лекции о 1909 годе я был удивлён вашим отношением к сборнику «Вехи». А какой тогда политической силе того времени вы симпатизируете? Неужели правым эсерам?» На этот вопрос я вам отвечу после новостей.
НОВОСТИ
― Привет ещё раз! Продолжаем отвечать на всякие увлекательные вопросы.
«Вас не видно в Сетевизоре. Видны только руки». Слушайте, Юра, а может, так и лучше? Руки, по крайней мере, очень выразительные.
Так вот, отвечаю. «Вехи» не являются политической силой. «Вехи» — это такой нормальный антиинтеллигентский пасквиль доносительского толка, антипрогрессивный, антикультурый, проникнутый идеями смирения и самоограничения. И совершенно правильно писал Мережковский: «У нас всё время пинают интеллигенцию, потому что больше ничего нет». Ленин и Мережковский объединились в нападках на «Вехи», я думаю, неслучайно — просто потому, что это действительно объективно довольно противное явление, при глубоком уважении ко всем авторам, а больше всего, наверное, к Изгоеву почему-то. Хотя и Гершензона я люблю, и Бердяева.
А какой политической силе я симпатизирую? Понимаете, тогда не было политических сил, которым можно симпатизировать. Это было больное общество, в котором не было здоровых политических сил. Я симпатизирую культурным деятелям того времени — прежде всего Вольной философской ассоциации (Вольфиле) и, конечно, религиозно-философским собраниям, потому что они искали общий язык, пытались модернизировать церковь, пытались в секулярной культуре найти какие-то наиболее жизнеспособные силы. Не знаю. Мне нравятся религиозно-философские собрания и мне нравится обществознание. Не то обществознание, которое было в Советском Союзе, а издательство «Знание» и клубящаяся вокруг него среда. Нравится сообщество «Среда», кстати говоря, телешовское, горьковское, бунинское. Много там было. Нравится Московской художественный театр и его среда, его публика. Вот те среды, которые создавались. А политические силы? Я говорю: в больной политической системе нет здоровых политических сил. Мне что, большевиков, что ли, любить? Или правых эсеров? Или эсеровскую Боевую организацию? О чём вы?
«Является ли «Оправдание» метамодернистским романом?» Нет конечно. Он недотягивает до этого абсолютно. Я смею надеяться, что в каком-то смысле «Остромов» является. Спасибо вам большое, laplace, за вопрос и за добрые слова.
«Какова социальная роль российской интеллигенции сегодня, и существует ли эта роль вообще?»
Она всегда одинаковая — вырабатывать кислород, интеллектуальный и духовный кислород. Интеллигенция — это просто лучшая часть народа, вот и всё. Лучшая, самая умная, самая жертвенная, сама трудолюбивая. Кто лучше других — тот и есть интеллигенция. «Не надо думать, что интеллигенция — это очки и шляпы», — как постоянно говорил Окуджава.
«Ваше мнение о Терри Пратчетте и Плоском мире?» По-моему, это немножко такой искусственный, натужный юмор. Я вообще юмористическую фантастику не люблю. Я люблю страшное, а страшное не терпит смешного.
«Мельман сказал, что на политические шоу на телевидение вас не приглашают якобы потому, что вы в «чёрном списке». Вот только мне подсказывает память, что вы всегда были в телевизионном вашем эфире предельно лояльны власти, мило соответствовали действительности, как и жизни в целом, так что помещать Вас в «чёрный список» нет никакой необходимости. Айда, пусть наш известный гений и всезнайка вещает свои умиротворительные истины и дальше на всех федеральных каналах. Ведь если он даже призовёт выйти на площадь, то только для того, чтобы потусоваться и попить пиво, съесть гамбургер, не более того. Всё это не мешает мне любить вас как писателя, и в этой — писательской — ипостаси вы для меня авторитет!»
Конечно, спасибо на добром слове, но вы, видимо, просто меня не читали, потому что я же не учу вас врать, а вы почему-то врёте, и это очень странно. Я никогда не призывал на площадь для того, чтобы есть там гамбургеры и пить там пиво. Я никогда не был лоялен к власти — ни к ельцинской, ни к путинской. Просто ельцинская власть терпела нелояльность, а путинская — не терпит. Видимо, потому, что моё появление на некоторых федеральных каналах могло бы внести некоторое расстройство в стройные ряды ненавистников или в стройные ряды пропагандистов. Может бы