«Сегодня день памяти Александра Володина, — да, Царствие ему небесное. — Как вы оцениваете его творчество?» Ремарки в его пьесах я люблю больше реплик. Мне кажется, что в них больше поэзии — как в знаменитой ремарке «Снег навевает мысль о школьных каникулах» в «Пяти вечерах». Я говорил уже много раз, что очень люблю «Дочки-матери», люблю «Осенний марафон». Ранние его пьесы мне кажутся слащавыми, ничего не поделаешь, но стихи и записки кажутся абсолютно гениальными.
«Вы часто повторяете, что выбор между большим и меньшим злом искусственен и бесперспективен — и в то же время предпочитаете Бендера, который добром не был, героям 1929 года. Нет ли здесь противоречий?» Нет. В «Остромове» я попытался написать Бендера глазами Грицацуевой. Ничего хорошего в нём нет. То есть я осознаю, что это зло. Я люблю его, он прекрасный персонаж. Но хотел бы я его иметь другом? Нет конечно.
«Я обратил внимание, что такой немаловажный персонаж, как дуб, перекочевал из «Войны и мира» в «Сагу о Форсайтах». Писалась ли сага под влиянием Толстого?» Да, безусловно! Другое дело, что дуб ему было откуда взять. Но, безусловно, влияние Толстого, влияние этого многожильного повествования, роль природы, пейзажа, роль рефренов — конечно, да.
«В одном из эфиров вам был задан вопрос о фильме «Две женщины». Он снят по тексту Тургенева Верой Глаголевой. Вы лестно отзывались о нём. Неужели не смотрели?»
Нет, не «Две женщины». Я имею в виду фильм «Месяц в деревне». Не знаю, может, она его переименовала, но я говорю именно о «Месяце в деревне». Я люблю Веру Глаголеву, люблю эту пьесу и люблю этот фильм. И всё, что делает Вера Глаголева, я буду любить всегда, потому что когда-то, ещё в детстве… Ну, это и фильм сам по себе хороший. Но когда в детстве я увидел её в фильме «Выйти замуж за капитана», я понял, что эта женщина может делать всё что угодно, а я буду её боготворить. Привет, Вера!
Увидимся через неделю. Пока!
25 декабря 2015 года(Ганс Фаллада)
― Добрый вечер, точнее, доброй ночи, друзья-полуночники! В студии «Один», Дмитрий Быков.
Сначала несколько анонсов. Поступил ряд вопросов: буду ли я в эфире в новогоднюю ночь? Буду. Но поскольку новогодняя ночь — это праздник традиционно семейный, и я собираюсь его всегда проводить с семьёй по традиции, то и семья тоже будет в студии. Мы тут пригласим некоторых друзей. И, кстати говоря, какие друзья вам интересны и какие люди вам интересны — вы можете их как бы «заказывать». Кого смогу — позову. Кого не смогу — дозвонюсь. А как встретим, так и проведём, как известно. Мне приятно проводить год в эфире, то есть в общении с приятными мне людьми — с вами в основном. А вам, я думаю, тоже гораздо веселее будет послушать этот абсолютно трезвый разговор. Начнётся он в 23, закончится в 2, как обычно. Послушать этот разговор будет веселее, нежели внимать традиционным «голубым огонькам», призывам весело «затянуть пояса» и другим опять-таки традиционным вещам. Мне кажется, что действительно Новый год — это дело, что ли, солидарное. В это время надо проявлять солидарность: интеллектуальную, моральную, социальную — какую хотите. Постараемся вместе все его встретить — и тогда, бог даст, вместе проведём. Принимаются заявки на разные форматы. Я думаю, что в Новый год читать лекцию бессмысленно. Позовём нескольких поэтов, они стишки почитают. И вообще будет весело. Всё зависит от вас. Что хотите, то и сделаем.
Теперь — что касается сегодняшней лекции. Поступило неожиданно много заявок (совершенно непредвиденно) на немецкого прозаика Ганса Фалладу́. Я не знаю, кстати, как правильно: Фа́ллада, Фаллада́ или Фалла́да. Есть несколько вариантов. Мне писали разные люди, что правильно Фалла́да и что правильно Фа́ллада. Если кто-то знает — быстро мне сообщите, я ещё успею это скорректировать. Мне не очень хочется, честно говоря, про него читать лекцию, потому что он плохой писатель, с моей точки зрения, хотя и очень значительный. Плохой писатель бывает иногда значительным. Тому пример — например, Горький. Андреев, скажем, или Белый гораздо лучше Горького, но Горький значительнее по множеству параметров. Поэтому, если хотите, мы можем про этого «немецкого Горького» поговорить — про Фалладу́.
А есть ещё вариант — рассказать хотя бы частично ту лекцию про Уайльда и Честертона, которая была прочитана в Лондоне в «Открытой России». Я рад заметить, что выступал я там абсолютно бесплатно, потому что это не Ходорковский поддерживает меня, а, если угодно, я поддерживаю Ходорковского — во всяком случае, мне хотелось бы так думать. И лекция эта не была записана (я просил её не записывать) не из-за жадности, не из-за антипиратских соображений, а просто потому, что она мне представляется незаконченной, недоработанной, и я не хочу пока ещё не готовый продукт выкладывать в Сеть; это были своего рода размышления вслух. Но если вы хотите, мы можем поговорить об Уайльде и Честертоне, этих двух антиподах, которые меня, пожалуй, занимают в английской прозе (и в английской поэзии тоже, кстати) сильнее всего. Присылайте ваши предложения. Кого хотите — того и назначим.
А дальше я, как всегда, начинаю отвечать на вопросы, которых много и которые довольно увлекательные.
«В статье про 90-е вы сказали: «Сегодняшнее население заслуживает того, что с ним происходит». Смысл понятен. Но если население вдруг массово потянется к культуре и чистоте, будет ли оно вознаграждено за это?»
Это хороший вопрос. Видите ли, культура и чистота — вещи относительные и многосмысленные. Культурными людьми могут быть и нацисты. Чистыми и чисто одетыми, порядочными и даже добрыми могли быть и красные комиссары. Поэтому должно ли население потянуться к культуре — это для меня большой вопрос. Что понимать под культурой? У нас был Год литературы. Я довольно скептически оцениваю его итоги, но мне все радостно говорят: «А как же? Был же Фестиваль книги на Красной площади». Вот люди так считают.
Мне кажется, что если человек много читает — это ещё не доказательство того, что корм идёт в коня, и никакой морали это ещё не несёт. Некоторые люди читают, чтобы отвлечься от реальности, чтобы не жить. Это такая форма алкоголизма, такой наркомании (высокого порядка, конечно). Но ведь вы понимаете, что и трудоголизм может быть алкоголизмом своего рода, тоже попыткой отвлечься от жизни. Пробуждение совести зависит, конечно, от литературы, и человек, который много читает, имеет повышенные шансы совесть пробудить. Но, к сожалению, это не гарантия.
Поэтому если население потянется к культуре и чистоте — это хорошо. Но важнее для меня, чтобы оно потянулось к солидарности, к эмпатии, к сопереживанию, к милосердию, к благотворительности (и желательно не публичной) — вот к тем прекрасным вещам, которые мы слишком легко забываем, слишком легко себе прощаем их отсутствие. А если человек чисто одевается и читает много книжек — это для меня не показатель культуры. И вообще внешние ритуальные формы поведения — то, что так высоко ценил в частности академик Лихачёв — это важные вещи, но для меня они вторичны. Для меня не важно, как человек одет и насколько у него чистые ногти. Хотя, конечно, желательно, чтобы ногти были чистые и чтобы от него приятно пахло.
Вы знаете, есть такая замечательная формула Шинкарёва: «Чем отличается мораль от нравственности? Нравственность — это не предавать друзей. А мораль — это правильно вести себя за столом». Вот мне нравственность важнее. Хотя я понимаю, что совершенно правильно говорил Лев Толстой: «Человек, у которого душа с Богом беседует, — имеется в виду, что он рыгает, это такое выражение русское, — а сам он при этом образец чистой духовности — этого я понять не могу». Я тоже не могу этого понять. Всё-таки желательно какое-то сочетание.
«Какую книгу вы перечитывали наибольшее количество раз?»
Очень трудно сказать. Вероятнее всего, цикл о муми-троллях. Это первая книга, которую я вообще прочёл, — «Муми-тролль и комета». С четырёхлетнего возраста я читаю. И каждые четыре-пять лет я всё время перечитывал «Муми-тролля и комету», не хотел с этой книгой расставаться абсолютно. Потом — «Шляпа волшебника». Последние годы, вот сейчас уже, я всё чаще перечитываю «Папу и море» или «В конце ноября». Да, наверное, цикл Туве Янссон я чаще всего перечитывал. Это вполне хорошая взрослая литература. И, конечно, я довольно часто перечитываю Шекспира, почему-то он меня очень утешает. Его трагедии сразу задают масштаб настоящих страданий — и собственные страдания перестают меня волновать. Иногда — Чехова. Раз в полгода я перечитываю «Анну Каренину» — не подряд, а кусками, просто ради наслаждения.
«Какие книги в жанре нуара вы могли бы выделить? И нравится ли вам такое направление в кино?»
Знаете, очень трудно определить жанр нуара. Кто-то вам скажет, что жанр нуара — это Сименон, а кто-то скажет, что нуар — это американский роман Маккормака или что это Буковски. Я не очень понимаю, что такое нуар. Если под нуаром понимать мрачный криминальный городской роман, то я это не очень люблю читать, честно вам скажу. И как-то большая часть моей жизни прошла без этого чтения. Если называть эталонный фильм-нуар, то, на мой взгляд, это «Лифт на эшафот» (но не знаю, можно ли). Кстати, у Говорухина был неплохой ремейк.
«Не теряет ли свою востребованность профессия филолога?»
Спасибо на добром слове. Нет, не теряет совершенно, потому что ведь филолог занимается наиболее важной, на мой взгляд, вещью — он занимается способом передачи опыта, способом передачи впечатлений. То, что вы транслируете, и то, как вы это транслируете, — это же самое важное. Понимаете, Брик Осип Максимович, послушав Маяковского, заинтересовался, каким образом Маяковский достигает этого эффекта (ну не только же голосом). А каким образом Пушкин достигал эффекта гармонии, радости, которая исходит от него?
Наука о стихе начала бурно развиваться только в XX веке. Сначала — ОПОЯЗ (общество изучения поэтического языка), который, кстати, именно Бриком был и основан. Потом — Пражский кружок Якобсона. Потом — замечательная догадка Тарановского о связи между метром и смыслом, семантический ореол метра. Рядом одновременно — догадка Андрея Белого о соотношениях метра и ритма. То есть то, каким образом человек может заставить вас смеяться, плакать, сопереживать, думать, — это самое интересное. И поэтому я думаю, что наука о языке и науке о литературе будет пер