Д. Филатов― Две капли нашатыря на стакан холодной воды.
Д. Быков― А вот и Виктор Анатольевич! Мы тебе место уже расчистили. Привет, Шендерович! С Новым годом! Здорова! Мы хотим с тобой его провести. Ты хочешь сказать обращение к народу?
И. Лукьянова― Я думаю, что Шендеровичу надо дать немножко времени очухаться.
Д. Быков― Очухаться. А ты пока скажешь?
И. Лукьянова― А я со своей исторической справкой.
Д. Быков― Валяй! А он пусть чухается действительно.
И. Лукьянова― У меня есть 1945 год, 1955-й, 1965-й, но я бы вам прочитала 1975-й.
Д. Быков― Я его хорошо помню, в отличие от тебя. Давай.
И. Лукьянова― Из журнала «Огонёк». Тот самый Советский Союз, по которому так все тоскуют. «Пятилетка великих свершений» — Б.М. Воробьёв, токарь Кировского завода, заместитель председателя Верховного совета РСФСР, Герой социалистического труда, поздравляет страну с Новым годом в последнем номере журнала «Огонёк» за 1975 год:
«Мы прожили под алым стягом Советов 58 лет. Ни один из 58 прожитых нами лет не выдавался безмятежным и лёгким. Но и ни один не прошёл впустую, ни об одном мы не скажем «с календаря долой и из сердца вон!». Каждый год приносил нам свои радости и свершения. А что до лёгкой жизни, то трудящийся человек потому и есть трудящийся, что он её не ищет. Жизнь полная, насыщенная — другое дело. Да и нельзя иначе в стране, где интересы общества и каждого человека органично сливаются в твёрдом сплаве. Вот с какими мыслями мы провожаем девятый год пятилетки. Что ж, становись в строй ветеранов, отслуживших честно службу!
Год 1975-й, спасибо за всё, чем ты нас одарил! Здравствуй, год грядущий, молодой! Много больших и трудных дел пришло с тобой к нам — справимся ли? Отвечу словами генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева: «Мы знаем, что добьёмся всего, к чему стремимся, и успешно решим задачи, которые перед собой ставим. Залогом этого были, есть и будут творческий гений советского народа, его самоотверженность, его сплочённость вокруг своей Коммунистической партии, неуклонно идущей ленинским курсом».
В. Шендерович― У меня такое ощущение, что я в группу мазохистов попал.
(Смех.)
Д. Быков― Витя, ты знаешь, что у нас сегодня в этот Новый год правило. Как известно, как встретим, так и проведём. Был такой лозунг — «Россия без этого». Поэтому мы сегодня этого вообще не упоминаем, мы этого не произносим. Мы хотим, чтобы Россия в новом году жила без этого. Поэтому — сплошная лирика, любовь и чистота. Валяй, прочти-ка нам чего-нибудь, пожалуйста, Анатольевич.
И. Лукьянова― Это исторические справки.
В. Шендерович― Во-первых, я хочу сказать, что… Как его? Слесарь он, трудящийся Воробьёв?
И. Лукьянова― Токарь.
В. Шендерович― Токарь. Что у меня с ним общего? Ни один из 58 прожитых лет не прожит бесследно. Это для меня просто.
Д. Быков― А как ты встречал 1975-й, ты помнишь?
В. Шендерович: 1975―й? Это легко вычислить. Это вычислить, в общем, можно, потому что это десятый класс, это поступление в институт. Ну, это было не в Новый год.
Д. Быков― А что ты делал?
В. Шендерович― Ой, да я не помню. Это всё унесло время.
Д. Быков― Тут такой шквал приветствий, что живой Шендерович! И непонятно, чему они больше радуются — тому ли, что Шендерович, тому ли, что живой.
В. Шендерович― Это хорошо в комплекте.
(Смех.)
Д. Филатов― «Спасибо, что живой».
Д. Быков― Валяй! Давай чего-нибудь.
В. Шендерович― Духоподъёмное?
Д. Быков― Да. Тебе привет от Кима и Губермана…
В. Шендерович― Ого!
Д. Быков― …которые там встречают ровно в этот момент.
В. Шендерович― Да, точно. Ой, зимнее такое, «Поезд» называется:
По равнине недоонемеченной,
В электричке малообеспеченной,
Многими недугами подточенный,
Едет сексуально озабоченный.
Рядом с сексуально озабоченным
Молью сорока застоев траченный,
Мимо дач-заборов заколоченных
Едет социально околпаченный.
Едет он, психически развинченный,
Мимо полустанков запорошенных,
Мимо деревенек обезличенных,
Снегом по наличники обложенных.
Он глядит, ментально озадаченный,
На родной ассортимент заученный —
В сей пейзаж, метрически укачанный
И алкоголически умученный.
Рядом композиция барочная —
Парочка прыщавая порочная.
Племя, мля, младое незнакомое,
Спрятанное, как за глаукомою.
Трое политически просроченных,
Марксом навсегда перелопаченных,
Четверо пургою обесточенных,
Пятеро в тоску законопаченных,
Отделенье лысых необученных,
Роты битых, батальоны ссученных —
Армия морально изувеченных
Едет вдоль заборов заколюченных…
Это наша Родина, ребятушки!
На стекле ладошкою-оладушком
Дырочка достаточно проталена,
Чтоб увидеть: это не Италия.
Это вам не Гринвич не долеченный —
Это все родное-настоящее…
Пей, товарищ, сколько хватит печени,
Все равно, родимый, ляжем в кащенки!
Вот овраг сожрал лесок у берега —
Это виновата всё Америка,
Ейные широты калорийные…
И наливши зенки диоптрийные,
Над своею жизнью расхераченной
Плачет социально околпаченный.
Плачут в голос внуки перепончатых,
Жалуются с мест своих насиженных —
Легионы битых и просроченных,
Нелюбимых, на судьбу обиженных…
Лишь один, диспансером не меченный,
Целеустремлённый и всклокоченный,
Весело за нежной человечиной
Едет сексуально озабоченный!
(Аплодисменты.)
Д. Быков― Спасибо! Вот тут вопрос пришёл от Макара. Не знаю, тот ли это Макар. Думаю, что не Макаревич. Вопрос очень важный, и это вопрос ко всем, но начнёт отвечать, естественно, Шендерович. «Каковы преимущества жизни в России?» Это не имеется в виду «почему вы до сих пор не уехали?», а просто — в чём вы находите утешение и радость? Имеется в виду это.
В. Шендерович― Это ведь такой вопрос, где каждый отвечает в буквальном смысле за себя. Наверное, можно пощупать какие-то общие знаменатели, но это…
Д. Быков― Давай за себя.
В. Шендерович― За себя — всё очень просто. Это мой город. Ну просто тупо мой. Вот в гораздо большей степени, чем этого, о котором мы договорились, что его сегодня нет. Я «чистопрудный», я с Чистых прудов, это мои улицы и переулки. Мои. Уехать отсюда трудно не потому, что это лучший город мира (это бессмысленно), а просто ни в одном такого ассоциативного ряда для меня нет и быть не может. Потому что вот тут я целовался, тут мне давали в морду, тут я учился, тут то, тут то. И просто каждая скамейка, каждый двор, каждый поворот — какой-то ассоциативный ряд за 57 лет можно накопить. Поэтому я сюда приезжаю уже поностальгировать. Я прохожу, у меня есть маршруты любимые свои — чистопрудные, арбатские.
Д. Быков― А та квартира цела, где ты жил?
В. Шендерович― Ой, это я должен рассказать!
Д. Быков― Расскажи.
В. Шендерович― В Лобковском переулке (улица Макаренко), это за «Современником», в прошлом театр «Колизей», где я был на премьере «Кавказской пленницы». Дима, представляешь, на премьере «Кавказской пленницы»! Я, десятилетний, в кино ходил в «Колизей» на «Кавказскую пленницу»…
Д. Быков― Говори-говори.
В. Шендерович― Говорю. Про что я? Так вот, в доме 4 по улице Макаренко, где я родился, сейчас находится тендерный комитет московской мэрии. То есть на тех квадратных метрах, где я угукал, такие бабки пилятся! Я думаю: мне что-нибудь полагается?
Д. Быков― Шендерович, там обязательно будет мемориальная доска «Здесь был тендерный комитет московской мэрии». (Смех.) Давайте новости! Или что у нас там?
РЕКЛАМА
Д. Быков― Мы продолжаем со страшной силой. Шендерович продолжает отвечать на вопрос о причинах любви к Родине. А я бананчик пока наверну.
В. Шендерович― А главное — конечно, русский язык, родная стихия. Конечно, сейчас во всём мире… Русский язык в Исландии, да? Путешествуя по Исландии, дважды натыкался там на русских.
Д. Быков― Да и в Штатах, в общем, он один из государственных уже.
В. Шендерович― Ну, в Штатах один из государственных. А я говорю, что даже в Исландию можно приехать… Сейчас наши везде. Возвращаюсь к вопросу. Конечно, родная стихия — это музыка, то «молоко», как у Цветаевой («его призывом млечным»).
Д. Быков― «Мне безразлично — на каком // Непонимаемой быть встречным!»
В. Шендерович― Да. Но тем не менее этот «млечный призыв» — это очень сильная вещь. Поскольку ещё мой случай упрощается тем, что я не знаю ни одного другого языка, то на всех других я калека. То есть я могу попросить чашечку кофе, но в общем «эс, э тэйбл». У меня есть стишок такой:
Инглиш не учил я нифига,
Школьный топик тупо брал на понт.
Я увижу эти ль берега?
Ноу ай донт.
К Родине меня приговорил
Век-совок — убогий мой толмач.
Сенкью вери, дорогой авир,
Мач.
Так немым еврей невыездной
И дожил до полученья виз.
Не дурак ли был я той порой?
Ес ит из.
(Смех.)