«Правда ли, что у Пушкина было несколько муз? Эрато. Каллиопа. Ещё одна отвечала за прозу. И ещё одна — Клио — была за историю».
Нет, я думаю, что муза всё-таки одна, потому что голос у Пушкина всегда один и тот же. И литература Пушкина — это одна литература, чего бы он ни писал. Он всё писал в жанре «Пушкин», сочетающем силу, энергию, лёгкость и ясность разума.
«Как вы относитесь к Александру Гордону?»
Позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Я уже говорил, что стараюсь в программе не говорить о тех вещах, которые меня огорчают, которые как-то не вписываются в мою картину мира. Легко было бы сейчас ругать Гордона, но мне кажется, что здесь… Хотя, конечно, там и претенциозность определённая, и самомнение безумное, но мне кажется, что здесь уместнее говорить о трагедии, — о трагедии, которая со временем просто войдёт в учебники.
«Занимает проблема абсолютного зла…» Как интересно, что соседствуют эти вопросы! Как это замечательно! «Прочитал «Выбор Софи» Стайрона, был поражён судьбой отца Софи Завистовски, — да, действительно. — Оказывается, злу не нужны союзники согласные, хоть немного думающие, а только топор, только плаха. Стайрон сгустил краски?»
Нет, Андрей, что вы? Он ничего не сгустил. Он угадал очень тонко одну вещь: злу действительно не нужны умные союзники. Вы посмотрите на прокремлёвских журналистов, на то, что они пишут, например. Я сейчас почитаю тут одного. У меня времени мало остаётся, но я почитаю. Нужны ли злу умные союзники? Вот Пастернак, например, говорил многим, но чаще всего Тарасенкову: «Ну чего они не хотят нас привлечь? Мы бы всё сделали. Мы бы им придумали. Мы бы гораздо мягче и тоньше вели эту пропаганду. Мы бы не отталкивали от них людей». А им не нужны хорошие союзники, потому что в этом будет когнитивный диссонанс. Злу нужны плохие, бездарные, злобные, поэтому талантливые обычно и против зла. Или, встав на сторону зла, они очень быстро утрачивают свой талант, потому что зло же тоже отравляет как-то своих агентов. Ну не нужны им нормальные, поймите вы это уже наконец! Вы всё думаете: «А вот можно, наверное, российскую имперскую пропаганду осуществлять умно́». Наверное, можно, но им умно́ не нужно́. Им нужно, чтобы человек, встав на их сторону (как совершенно правильно недавно написал Кашин) немедленно превращался. Вот они и превращаются.
А мы с вами вернёмся через три минуты.
РЕКЛАМА
― Вот видите, даже раньше, через две минуты мы возвращаемся.
Вот, пожалуйста, текст. Я не называю автора, я называю место его публикации. Я совершенно не хочу делать ему пиар, но называю место публикации — деловая газета «Взгляд». Текст называется «Ковш русского экскаватора». Хочется это прочесть железным голосом то ли Сергея Доренко, то ли Советского информбюро.
«Ковши экскаваторов снесли не просто магазинчики, и даже не облик 90-х годов, плавно перетёкший в 2000-е, а часть жизненных ценностей и установок российского общества постсоветских лет.
Массовая ликвидация торговых павильонов в Москве — не первый, но знаковый признак структурных изменений российского государства, — ну, уместнее было бы, конечно, «государства российского». — Уходит Россия торгашеская, возвращается Россия имперская. Мелочные интересы частников уступают место государственному порядку и высоким мечтам большой нации.
В либерально-прозападной среде, которая интересам народа предпочитает личное обогащение и собственную безответственность, это принято называть наступлением великодержавной тирании на права свободной личности.
Но их недовольство бесплодно: Россия, вернувшись на международную арену, неизбежно должна была начать восстановление своего традиционного содержания, национальной идентичности, пусть и в мягких формах.
Ковши экскаваторов снесли не просто магазинчики…» Это уже было вынесено в эпиграф.
Часть, может, не самую худшую (все же откровенный криминал и ельцинский олигархат нанесли куда больший вред), но также опутавшую Москву и Россию своими мелкотравчатыми интересами.
«Купи-продай» заменило собой «построй-создай», «бери от жизни всё» — «отдай свою жизнь ради других». Старики ворчали: всё везде продают, но нигде ничего не делают. Варварская деиндустриализация сопровождалась безудержным самостроем торговых ларьков.
Россия, начав, как положено, со столицы, физически очищается от псевдоархитектурных наслоений дикого капитализма, расчищая улицы, площади и проспекты, одним видом напоминающие гражданам об имперском самоощущении — просторе и величии.
Городское пространство, вдруг вырвавшееся из-под торговых шанхаев, завораживает перспективой и мысленно возносит до высот Пушкина и Петра, — кого возносит и до каких высот — неясно. Ну, тут уж такой пафос, что бог с ним, — а монументальные тяжеловатые постройки напоминают о тысячелетней, пусть непростой, но великой и родной истории». Конечно, непростой, да. Кого-то постреляли, кого-то пожгли, но великая вся она и родная!
«О жизни огромного народа, который выжил и покорял широты и высоты, строил эти самые проспекты вопреки природным стихиям…»
Далее я пропускаю, потому что дальше автор разжёвывает эту мысль ещё четыре абзаца. А вот дальше происходит интересное:
«Личные интересы отдельного гражданина, его комфорт и возможность обогащения должны не препятствовать развитию государства, решению общенациональных задач. Более того, когда страна делает большие дела, малые должны подвинуться и подождать».
Ребята, вы можете сказать, а если бы не было этой стыдной двусмысленности, было бы лучше? Нет, она нужна, она необходима, потому что уровень текста должен соответствовать его художественной задаче.
«Как метко выразился публицист, — которого я тоже не хочу пиарить, — о платных парковках и в целом деятельности московских властей, «по большим и чистым улицам должны — если что — идти танки и зенитно-ракетные комплексы, а не стоять ваши ржавые корыта».
«Ваши ржавые корыта». Понятно, как эти пропагандисты и эта власть относятся к населению? Презрительно. «Ваши ржавые корыта». Вы всегда будете для них обладателями «ржавых корыт», а по их проспектам должны ходить танки и зенитно-ракетные комплексы. Я только не знаю, кому эти два публициста собираются в ближайшее время сдавать Москву и где в Москве должны развернуться в ближайшее время городские бои. Я понимаю, что тот раздрай, который устроил Собянин с этими всеми пейзажами, как после бомбёжки, — это действительно немножко напоминает поджог Москвы перед приходом Наполеона. Хотелось бы понять, где Наполеон.
«И это не пренебрежение к гражданам, — продолжает публицист, — а новое старое ощущение жизни, главная радость которой не в том, чтобы взять капучино в кофейне, прогуляться по торговому центру и купить себе кучу барахла (место этих радостей в дальнем углу), а в созидании и труде, полезном для окружающих». То есть тот, кто хочет созидать, забудь про капучино. «В великих помыслах, творениях и событиях…» — тра-та-та-та-та. И дальше в один ряд с уничтожением ларьков становится очередь на Серова, потому что это приоритет духовных интересов.
Финал!
«И действительно, теперь, если вы видите движение, то можете быть уверены — это не вращение флюгера, это работает ковшом русский экскаватор».
Большинство комментариев к этому тексту: «Что курил автор?» Автор не курил, в этом-то весь и ужас. Понимаете, я уверен, что этот автор не курит. Этот автор так думает, и это действительно страшно, потому что он всё время противопоставляет друг другу взаимообусловленные вещи. Он всё время противопоставляет друг другу комфорт и порядок, величие и свободу. То есть для него есть только одно величие, которое беспрерывно репрессирует граждан и напоминает им, что их потолок — это «ржавое корыто», а всё остальное время они должны строить и созидать, созидать и строить. Из каких соображений? Почему они должны всё время жертвовать собой ради других? Почему они не могут попить капучино, а всё время должны идти жертвовать? Причём жертвовать собой ради вот таких бездарно пишущих людей, простите, как вот этот герой. Я говорю именно «людей», хотя просятся, конечно, разные ругательства, но я хочу всё-таки соблюсти какое-то уважение. В конце концов, он ещё молодой человек, он может раскаяться. И мы увидим его покаяние, он ещё будет у нас писать оды чашке капучино.
Но просто почему залогом величия всегда является насилие, дискомфорт и хамство? Вот этого я не пойму. А статья эта выдержана как раз, простите меня, в абсолютно хамском тоне. Что тут обижаться-то? Но для него хамство — это и есть залог величия. Государство так должно говорить со своими гражданами, иначе они распустятся и начнут ходить по торговым центрам вместо того, чтобы жертвовать собой, простите, ради выживания этой бездари.
«В «Орфографии» у вас изображён забавный мужчина, в одиночку и силой железной логики захвативший власть в городе. Это пародия на Сталина?»
Вы имеете в виду садовника Могришвили. Дело в том, что то, что он садовник — довольно принципиальная вещь, потому что это такая попытка развить идеи доктора Живаго, который полагает историю лесом, запущенным садом, если угодно, и такой апофеоз природного начала, который видится ему в дохристианской государственности, побеждается и разрывается христианством. Это очень тонкая и прекрасная мысль. Мне хотелось показать, что такое садовник, каким властителем будет человек, который обожествляет природность, именно выживание, ползучую силу жизни, адаптивность, приспособляемость, торжество слепого роста — такую биологию, государство биологического выживания, лишённое принципов. С христианства начинаются принципы. Поэтому садовник Могришвили — это не столько Сталин (хотя и Сталин тоже, конечно), а это любой человек, склонный обожествлять природу, а не историю.
«Вспоминаю сильное впечатление от кино — сцена пыток монаха Патрикея (роль Юрия Никулина) в «Андрее Рублёве». Зачем Тарковскому понадобился клоун в роли святого мученика? Ведь режиссёр говорил, что видел до этого Никулина только в цирке».