Я никогда его не считал нудноватым романистом. Более того, так называемая «философская трилогия» — «Кракатит», «Гордуба́л» (или «Горду́бал») и «Метеор» — это было для меня сильным откровением в детстве, а особенно «Метеор», из которого вырос потом и «Английский пациент», и очень многое. А сам «Метеор» в свою очередь вырос из рассказа Горького «О тараканах». Там есть труп, и люди пытаются реконструировать его жизнь, схема простая. Но мне нравится Чапек. Когда мне было лет двенадцать, «Война с саламандрами» действовала ну просто магически, хотя я сейчас понимаю, что она фельетонно написана. А «Кракатит» — вообще потрясающий роман. Ребята, он такой добрый, умный, в нём такой стресс содержится. Все кошмары ХХ века в нём так предсказаны, так поймана безумная атмосфера 20-х. Нет, он молодец, конечно.
Рассказы я тоже очень люблю, но они как раз, по-моему, немножко честертонианские, они несколько вторичные. А вот в романах он очень силён. Главное — он действительное гениальный драматург («Мать», «Белая болезнь»). Ну, вот такую пьесу, как «Мать», поди напиши, да? «Дети! Малые шалунишки! Иди!» — и даёт ему эту винтовку в финале! «Кадеты! Родина передаёт вам последний привет!» Помните эту сцену? Я это всё представляю, потому что я читал эту вещь. Но если бы я увидел это на сцене, там были бы вообще слёзы градом. Не ставят, не ставят, слабо́. А какая современная вещь на самом деле!
«Смотрели ли вы сериал «Школа»? Пару слов о нём». Смотрел. Талантливо очень сделано, физиологично, замечательное физиологическое отвращение к миру, боль. Я очень люблю Гай Германику вообще, она умная.
«Вдогонку за «Евангелием от Фомы». «Всемирная история в романах»… Эмилио Сальгари, «Последние флибустьеры». Что вы можете сказать о Сальгари, которого я раньше не отличал от Сабатини?» Я вообще Сальгари никогда не читал. Прочитаю — скажу.
«Дмитрий Львович, у вас солидный опыт вступления в браки. Посоветуйте. Мне 29 лет. Подруга настойчиво говорит о помоловке, — хорошо звучит «помоловка». Это значит для вас, как помол. Вы действительно описались по Фрейду. — Делать предложение или повременить? Стоит ли перешагивать себя в этом вопросе?»
Знаете, у меня нет солидного опыта вступления в браки, увы (хотя полагаю, что именно ради этой фразы и задан весь вопрос). У меня был кратковременный студенческий брак. Мы с Надей сохранили очень тёплые отношения. Надька, привет тебе! Она счастлива в своём браке, я — в своём. А потом у меня был брак, в котором я уже 20 лет, и как-то не испытываю по этому поводу никаких особых мучений. Не знаю, какие планы у Лукьяновой, но у меня нет никаких таких планов увеличивать опыт. Поэтому я скажу со всей откровенностью, что я здесь плохой советчик. А вообще мне кажется, что если человек в 29 лет не женат, то он, по-моему, зря это делает. По-моему, ему надо этот опыт получить и как-то что-то в себе переменить.
«Случайно посмотрели фильм «Гражданин поэт. Прогон года». Совершенно очарованы вашей матушкой. Вы сами подвижнически популяризируете литературу, — спасибо. — Нет ли задумки записать уроки литературы Натальи Иосифовны по школьной программе?»
Конечно есть! Я сто лет с ней об этом говорю и всячески её пытаюсь заставить это сделать, но очень трудно. У неё есть принципиальная установка — не записываться, не сниматься. Ей это не хочется, не интересно. Она и в телепрограммах участвует крайне неохотно, когда её довольно часто приглашают в качестве эксперта. Она считает, что контакт учителя с классом, учителя с учеником — это вещь достаточно интимная, и телевидение это разрушит. Я не теряю надежды, чтобы несколько её лекций всё-таки записать.
Хороший вопрос про «Незнайку на Луне», но в нём уже содержится ответ.
«В 1965 году я прочитал роман «Наследник из Калькутты» Роберта Штильмарка. Тогда молодёжь зачитывалась этой книгой. В предисловии была описана романтическая история её создания. Оказывается, автор — участник войны и писал этот роман в ГУЛАГе, где сидел по политической статье, под давлением своего непосредственного начальника, которого вынужден был записать в соавторы. Надо, чтобы сверстники, которые зачитывались романом, знали, как всё было на самом деле».
Анатолий, во-первых, там всё понятно. Когда была идея экранизировать «Наследника из Калькутты», я предполагал писать сценарий в двух планах, в двух плоскостях. К сожалению, это предложение было отвергнуто. Половина действия происходит в лагере, где Штильмарк пишет роман, а половина — на судне, где капитан Бернардито рулит своими голодранцами-оборванцами, причём и пиратов, и лагерников играют одни и те же артисты. То есть совершенно понятно, что прототипами этих пиратских нравов были люди с зоны; советские лагерные нравы, гулаговские. Это действительно лагерная проза, но при этом тут надо вот какую вещь… Там в конце у меня было очень хорошо придумано, когда Штильмарк уходит на свободу, освобождается, а капитан Бернардито причаливает в магаданский порт и забирает его с собой.
Там история была какая? Я бы, кстати, не сказал, что Василевский (официальный соавтор) так уж Штильмарку повредил. Василевский немного двинулся рассудком. Он себе придумал такую историю, что Сталин очень любит исторические романы. И вот он сейчас напишет исторический роман (точнее, зэк за него напишет), он этот роман отошлёт Сталину — и получит Сталинскую премию, и прославится, и будет пожизненно обеспечен. Как ни странно, роман действительно был издан и имел огромный успех, и он вышел под двумя фамилиями. Под это дело он выделил Штильмарку угол, освободил его от всех работ. Настреляли колонков, сделали колонковые кисты и ими выполнили роскошные иллюстрации. И действительно убористым почерком переписанные три толстенных папки ушли к Сталину, но Сталин за это время умер. История и гомерическая, и трагическая. И, конечно, Василевский не имеет никаких прав на роман, но надо отметить, что жизнь Штильмарку он, может быть, и спас.
Перерыв на три минуты.
НОВОСТИ
― Продолжаем разговор, программа «Один».
«Позвольте поблагодарить… — и вас позвольте поблагодарить. — Уже два года читаю «Человеческую комедию». Сначала все прочитанные вещи впечатляли («Отец Горио», «Евгения Гранде», «Утраченные иллюзии»), но уже «Блеск и нищета» показалась неровной с путаной и разухабистой первой половиной. «Тридцатилетняя женщина» откровенно разочаровала. «Сельский врач» оставил смешанные впечатления. Какие романы Бальзака вы бы рекомендовали?»
Видите ли, какая штука опять-таки. Бальзак, как и Достоевский, кстати (а Достоевский, как вы знаете, его очень любил, переводил «Евгению Гранде»), он первую половину своего пути образцово владел своими художественными способностями и всеми своими ресурсами, но потом как-то это разбренчалось — и дальше, естественно, пошли книги неровные. «Братья Карамазовы» — великая, но неровная книга. Точно так же главный центральный двухтомный роман «Блеск и нищета куртизанок», конечно, тяжеловат. Бальзак действительно гениален в «Отце Горио», которого я ставлю выше всего. Но я люблю и ранние рассказы, типа «Дом кошки, играющей в мяч». Но лучшие его вещи, как мне кажется, — эти странные, мистические, вроде «Неведомого шедевра». Ужасно мне нравятся «Озорные рассказы», кстати. А что касается «Шагреневой кожи», то я недавно её перечитал. Ну, напыщенная вещь! Конечно, она плохо написана, но ничего не сделаешь. Вот «Отец Горио» и «Евгения Гранде». А особенно, помните, когда она в финале даже начала немного заикаться: «Я п-п-подумаю». Это превосходная вещь!
«Если характеризовать люденов как людей воспитанных, выходит, что это всё-таки эволюционная ступень, и базируется она на достижении в голове некоей критической массы европейских ценностей?»
Да не европейских, вот в том-то и дело! Вы правильно говорите, что среди традиционных, традиционалистских культур люден маловероятен. Это он пока маловероятен, но, в принципе, чем резче скачок, рывок… Я, кстати, говорил с детьми-школьниками об этом парадоксе, и они тоже очень удивились. Обратите внимание, что наиболее бурно и ярко модерн цветёт в тех культурах, где сильнее всего традиционалистское, архаическое начало. Это Япония, где Акутагава. Не он один, а вообще весь «Кружок белой обезьяны» замечательный, но Акутагава, конечно, номер один. Это Норвегия и вообще Скандинавия с их архаикой. Это Россия наконец с её бурным Серебряным веком. Это Германия — Кафка, пожалуйста. Потому что чем сильнее разрыв модерниста с традиционной культурной (наиболее отчётливо выраженный, конечно, у Кафки в «Письме к отцу»), тем сильнее механизм вины, вот это чувство вины, которое порождает интереснейшие комплексы. И под чем большим давлением происходит этот разрыв, тем, конечно, сильнее художественный результат.
И Кафка, и Акутагава — такое ощущение, что это два брата-близнеца. Они очень похожи своими традиционалистскими притчами, которые вместе с тем абсолютно взрывают традицию, превращают её в противоположность, выворачивают её наизнанку. Я говорю, конечно, о традиции иудейской и немецкой у Кафки, потому что он же говорил: «Я — странная птица. Я нигде не свой». Это же касается и Гамсуна, который рвёт с традицией и возвращается к ней. Его роман — это особая и долгая история. Это особенно касается и Ибсена, конечно. То есть чем традиционнее культура, тем больше шансов, что на её почве вырастет люден.
«Что вы думаете о феномене интернет-мемов?» Да я не очень много об этом думаю. Это смешно, по крайней мере, забавно.
«Поделитесь мыслями о романе Евгения Чижова «Перевод с подстрочника». Не кажется ли вам, что он становится всё более актуальным?»
Да нет. Это, кстати, действительно очень хороший роман Евгения Чижова, изданный в «АСТ» года четыре назад. Прекрасная книга о том, как переводить восточного тирана в бывшую среднеазиатскую республику едет современный поэт-конформист, надеясь там подзаработать, а в результате он гибнет в этой республике, потому что его засасывает это чудовищное болото нового тоталитаризма. Это очень жестокая и правдивая книга, и все мы понимаем, о каком эпизоде идёт речь. Но интересно здесь другое. Интересно то, что Чижов написал прекрасно сделанную книгу с грамотной и цельной композицией, с живым героем, с удивительно точно переданной атмосферой этого сладкого страха. Ну