Понимаете, вообще в русском обществе нет сейчас большого запроса на знание правды о чём бы то ни было, потому что эта правда тревожна. Вернее, скажем так: современное российское общество хотело бы знать правду, которая его не раздражит, не потрясёт, не заставит действовать. Вот так скажем. Это всё… Опять-таки если цитировать Новеллу Матвееву: «Он – дерзостный Икар (когда лететь не надо), // Пустынный Робинзон (при обществе большом)». Мы все очень храбрые и информированные, когда эти храбрость и информация нам ничем не грозят. Есть люди, которые отслеживают судьбу Олега Навального. Я знаю этих людей, знаю более или менее об этой ситуации. И сам Лёша Навальный не забывает брата отнюдь. Что касается Васильевой, то тоже будь уверен, там есть люди, которые отслеживают её судьбу. Я, правда, мало о ней знаю, о Навальном знаю больше.
«Следите ли вы за судьбой покалеченного киевской хунтой мальчика Вани Воронова?» Вадим, давайте будем всё-таки избегать такой модальности в вопросах. Я стараюсь по возможности следить за судьбой всех известных мне пострадавших детей в зоне этого конфликта. Стараюсь следить, потому что мне надо вообще себе представлять, что там происходит. Кстати говоря, за судьбой людей, рассказавших про «распятого мальчика», я тоже стараюсь следить. Пока в их судьбе ничего не произошло – работают, как будто ничего и не было.
«Вы до сих пор придерживаетесь мнения, что весь украинский фольклор слизан с немецкого?» Я никогда не придерживался такого мнения. Я говорил о том, что Гоголь выдумал Украину и выдумал украинские фольклорные свои сюжеты по немецким образцам. Это Гоголь под влиянием немцев, что в «Ганце Кюхельгартене», ранней его поэме, особенно видно. Конечно, «Страшная месть» во многом сделана под влиянием Гофмана. И вообще вся украинская мифология, которую выдумал Гоголь, во многом гофманианская, шиллеровская, немецкая, раннеромантическая, гётевская даже отчасти, поэтому я считаю, что Украина – это уникальный пример, когда писателю удалось выдумать фольклор. Ведь ничего похожего на фольклорные сюжеты, скажем, в «Страшной мести» и даже в «Вечерах накануне Ивана Купала» вот с этим страшным Бисаврюком, в фольклоре нет. Десятки фольклористов искали Вия в народных легендах. Нет Вия. Гоголь придумал Вия. Очень хорошо, когда писателю удаётся придумать национальную романтику.
«Меня очень интересует ваше личное отношение к следующим книгам: Носов, „Незнайка на Луне“; Гашек, „Похождения бравого солдата Швейка“». Ну, «Незнайка на Луне» – по-моему, довольно скучное произведение, более того, довольно примитивное. А что касается Гашека, то о нём можно было бы сделать отдельную лекцию.
Я в детстве пытался читать эту книгу, меня оттолкнула её грязь. Сейчас она меня восхищает, я её регулярно перечитываю. Не грязь восхищает, а то, как книга сделана, то, как она построена. Это «Дон Кихот» XX века, главный чешский эпос, где Дон Кихот и Санчо Панса в одном лице. Меня тут, кстати, спрашивают, действительно ли я думаю, что Швейк идиот. Он идиот в высшем, в нравственном смысле. Он действительно не очень способен к эмпатии, к сопереживанию. Он – мещанин. Он такой милый (помните, говорит о нём всё время Гашек?) Он – мещанин. Конечно, это не автопортрет. Конечно, Швейк глупее Гашека в разы. Но то, что Швейк – самый точный образ массового человека, и роман об этом массовом человеке сделан блистательно, – это для меня совершенно бесспорно, и я считаю, что это великий текст. Мне очень жаль, что остались ненаписанными советские части, русские. Но, с другой стороны, если бы они были написаны, то, боюсь, книга не была бы здесь переведена никогда.
«Как вы относитесь к книге „Кровь электрическая“, а также к метамодернизму». Ни о том, ни о другом понятия не имею. Если пришлёте – с удовольствием.
«Живы ли в России плодотворные литературные среды? – Конечно. – Можно ли их найти в московских и питерских вузах?» Зависит от вас. Если вы создадите такую среду, конечно, она сразу у вас появится. Это не так сложно на самом деле. Достаточно двух-трёх человек, которым вместе интересно – и всё получится.
«Вы не рекомендуете молодёжи читать произведения Розанова? Искренне не понимаю». Ну, я же не могу запретить. Я могу не рекомендовать. Рекомендовать или не рекомендовать – моё право.
Мне не нравится в Розанове его амбивалентность, его глумливость, то, что он горд двурушничеством своим, прямо скажем. Под псевдонимом писать про Бейлиса одно, а под своим именем другое – не нравится это мне, хотя я могу это понять. Мне многое вообще не нравится в Розанове: не нравится его несколько маниакальный интерес к интимному, не нравится мне вынос этого интимного на страницы, «литература – мои штаны». Это всё мне не очень нравится.
И понятное дело, что антисемитизм Розанова, как и юдофилия Розанова в его исполнении всегда почему-то очень грязная и такая навязчивая – мне они представляются одинаково болезненными. И вообще не люблю фрагментарности, такой подчёркнутой фрагментарности, отказа от цельности. Хотя монологические сочинения Розанова, типа «О понимании», невыносимо занудны. Это не значит, что он плохой писатель. Он очень сильный писатель. Просто писатель, который мне кажется совершенно морально не близким.
Я стою на позициях Андрея Белого относительно его. Помните, кто точнее и, скажем, отвратительнее всего описан у Андрея Белого? Это Розанов. Не «плоть», а просто «пло». И вот это его сморкание в чужой платок – это тоже такая навязчивая сопливая интимность, с которой он лезет к незнакомым людям, говорит с женщинами об их физиологических особенностях. Нет, мне это всё противно. Я не люблю вообще такой интимности.
И меня, конечно, очень раздражают многие его… Все скажут: «Вот евреи не любят Розанова». Нет, на самом деле Розанов очень много хорошего, комплементарного, виноватого сказал о евреях, но я бы предпочёл, чтобы он этого не говорил, потому что всё это поражает какой-то ужасной безвкусицей, отсутствием, непониманием очевидных границ. И потом, мне очень не нравится, когда он говорит: «Вот я вырастил христианству груди. Оглаживал их, отогревал и вырастил груди». По-моему, это какой-то чудовищный гермафродит. Груди христианству не нужны. Не надо совмещать христианство с полом».
«В восьмой главе „Анны Карениной“ Толстой касается внешнеполитических событий тогдашней России, в частности, уделяет много внимания теме добровольческого движения и солидарности россиян с сербами в борьбе с угнетателями. Как Вы считаете, уместна ли тут аналогия с событиями на Украине?»
В очень небольшой степени, но уместна. Почему? Потому что внешний вызов становится ответом на внутренние проблемы. Вронский уезжает на войну, потому что с мирной жизнью ничего не получилось, в мирной жизни он, по сути дела, погубил и свою карьеру, и главное – погубил женщину, которая его любила. Делать им нечего было вместе, поэтому попытка Анны зажить свободной жизнью закончилась ничем. Нечего было вместе делать, не было цели, всё держалось на любви, а одной любовью жить нельзя. И Анна погибла.
Не вышло с переворотом, «всё перевернулось и только укладывается» – и страна с радостью устремляется на войну. Ну, собственно, все реформы-то закончились уже в 1864 году, в 1863-м даже, когда Герцен остался один, а все кинулись славить Муравьёва-вешателя, усмирителя Польского восстания. И все стали говорить: «Вот спор славян между собой! Да вот усмирим поляков!» И неудача реформ, несформулированность новой повестки, новой концепции русской жизни выродилась опять в патриотическую истерику. Ребята, какой это ужас!
«Как вы относитесь к пелевинскому „S.N.U.F.F.“? Кажется, предсказания Пелевина сбываются всё чаще». А что там было предсказывать особенно? Что с Украиной начнётся какой-то конфликт? Ну, там Уркаина – это совсем другое, это метафора. «S.N.U.F.F.» – это первая книга Пелевина, которую я не смог дочитать. Она показалась мне скучной. Я потом дочитал всё равно, конечно, чтобы иметь право судить. Финальная сцена очень сильна, когда он фейерверк выпускает.
«Если бы у Вас была волшебная палочка, исполнявшая одно любое желание владельца, что Вы пожелали бы?» Боюсь, чего-то очень примитивного. Здоровья членам семьи. Всё остальное – мне кажется, справимся. Политических пожеланий и счастья для всех даром, чтобы никто не ушёл обиженным, у меня бы не было, потому что это невозможно.
«Прокомментируйте историю с учителем, задавшим ученикам написать донос». Прекрасный методический ход! Прекрасный. Пусть проверят, как это приятно – доносить. Пусть будут готовы. Это противоядие, прививка такая.
«Как Вы думаете, к кому относится Россия? К Европе? Или к Азии?» Россия относится к России. Деление на Европу и Азию весьма условное. Россия – это отдельная часть мира.
«Как Вы относитесь к китайской угрозе для России? Особенно на Дальнем Востоке и Сибири?» Если вы чего-то не делаете, это сделают за вас. Если вы не развиваетесь, вас присвоят. Если у вас нет концепции будущего, вам её навяжут. Поэтому все эти разговоры, что «вот евреи что-то сделали в России»… У меня была такая статья «Двести лет вместо». Если за вас что-то сделали – значит, вы сами почему-либо от этого воздержались.
Но вообще мне кажется, что китайская угроза в России не очень актуальна, потому что китайцы в России очень быстро становятся русскими. И все становятся русскими. Россия абсорбирует всех. Её способность переваривать, абсорбировать уже во втором поколении очевидна, потому что в русском климате и при русской политике надо соблюдать определённую шахаду, определённый образ действий: пить, давать взятки, много работать, если хочешь выжить, мало работать, если хочешь разбогатеть. Я бы когда-нибудь написал, пожалуй, такой «Кодекс русского поведения», позволяющий выжить (собственно, «Квартал» и есть в этом смысле такая книга), выжить и процвести. Здесь нельзя вести себя иначе. Здесь и американец становится русским, и француз. Посмотрите, как все обрусевают.
«Каково Ваше мнение о творчестве Евгения Лукина и „Алой ауре протопарторга“ в частности?» «Алая аура протопарторга», где домовой повествование ведёт – это бесконечно трогательное и прелестное произведение. Но я Женю люблю больше всего за его стихи и песни. Он мой друг, и я смею во всяком случае назвать «другом» его. И одно из самых радостных моих воспоминаний – это когда Лукин вышел петь в Харьковском университете, в одной из главных аудиторий, и весь этот гигантский амфитеатр встал, приветствуя его. Он – в