Если рассматривать роман на этом уровне — как повествование о Стэне Агре и его учениках, которых он воспитывает, — то многие видят в этом жестокий шарж на кружок Бориса Стругацкого, на его «Литературный семинар». И даже есть конкретные догадки, что вот Аятолла — это один конкретный человек, а, допустим, а Вадим Резалтинг Форс — это другой. Конечно, ничего подобного. То, что Стругацкий был разочарован многими своими учениками — это факт, но идея в другом, как мне кажется.
Там Стэн Агре всё время упоминает «проклятую свинью жизни», которая лежит на пороге любых великих инициатив. Большинство этих людей, обладавших феноменальными способностями, с годами забыли о них, они постарались о них забыть, они перестали ими владеть. Они стали их применять в быту — грубо говоря, на молнии варить суп, кипятить чайник. Некоторые, как Вадим Резалтинг Форс, вообще стараются избегать напоминаний об этих способностях. И нужно прислать к нему человека с пыточными приспособлениями (которого посылает всё тот же Агре), чтобы его запугать и вернуть к реальности, вернуть к реальной жизни. Это одна линия романа.
Там есть главная коллизия: должны выбрать либо генерала, либо интеллигента. И вот чтобы прокатить генерала и выбрать интеллигента, нужно включить их коллективные силы, нужно заставить их всех работать. Но «проклятая свинья жизни», лежащая на всех дорогах, она превратила их в бессильных мира сего. Им удалось в конце концов активизироваться и выбрать интеллигента. Но вот тут-то вступает Ядозуб, который или по какой-то случайности, или по причине своей концентрированной ненависти, вдруг на первом же выступлении только что избранного интеллигента посылает вдруг страшную волну ненависти в него, такой сигарообразный след остаётся, как от взрыва — и интеллигент гибнет, только что ими избранный. А всё почему? А потому что всякое общество, всякая община существует только постольку, поскольку в ней есть Иуда. Если нет своего Ядозуба, это не работает. И вот поэтому роман Стругацкого ещё и о том, что во всякой победе заложена её последующая компрометация, её последующий крах, иначе она недостижима. Во всяком сообществе есть зерно смерти, которое в результате погубит любой проект.
Многие читают роман иначе, но для меня идея заключается именно в этом. Ну и ещё, конечно, в том, что «проклятая свинья жизни», с одной стороны, проклятая, а с другой — благословенная. Потому что если бы она не лежала на пути у всех великих абстракций, может быть, человечество уже было бы погублено. Если бы не то трение, которое губит любой вечный двигатель… Ну, вспомните рассказ Шукшина о том, как главный герой вечный двигатель строил, но он не учёл, что гирька давит не только на грузик, но и на жёлоб. Сила трения, которая включается в какой-то роковой момент — «проклятая свинья» — она губит великие замысли. Но, может быть, вот эти все «начинания, взнёсшиеся мощно», они и погубили бы человечество гораздо раньше. Может быть, «проклятая свинья жизни» — это тот необходимый тормоз, без которого ничто не реализуется.
Эту идею я впервые высказал в статье, которая называлась «Прекрасные утята». Это была попытка проанализировать «Гадких лебедей» 40 лет спустя. Не знаю, может быть, попытка рассказать о том, почему некоторые педагогические концепции обречены. Именно потому, что они имеют дело с идеальным газом, со сферическим учеником в вакууме, а ученик реален. И поэтому какие бы замысли секты ни лелеяли, какие бы прекрасные революционеры, какие бы прекрасные воспитатели ни появлялись, жизнь тормозит это всё. И, может быть, за это ей надо сказать спасибо.
И вторая идея, которая там довольно сложна, не прописана. Она относится к числу опять-таки самых глубоких интуитивных догадок Стругацкого. Я абсолютно убеждён, что Стругацкие были люденами, были действительно сверхлюдьми, неслучайно их называли «братья по разуму». И сходная мысль, кстати, высказана в прекрасном, одном из первых исследований творчества Стругацких — в «Двойной звезде» Бориса Вишневского, где есть намёк на то, что действительно, когда они были вместе, они были больше, чем просто два человека, а это был один коллективный сверхавтор.
И вот одна из самых глубоких интуиций Бориса Натановича касается образа страшной девочки и страшного мальчика. Я не буду пересказывать этот роман, потому что… Ну, его и невозможно пересказать. Каждый там выскребает из закоулков свои какие-то прелести. Там потрясающее количество вставных новелл, семь прекрасных вставных новелл. Самая лучшая, по-моему, про марки, потому что Борис Натанович всю жизнь их собирал и в них азартно разбирался. Но если попытаться интуитивно как-то нащупать смысл этой истории про мальчика и девочку… Роман вообще очень страшно написан, это настоящий триллер. И там есть поразительная сцена.
Дело в том, что сэнсей, чтобы сосредоточиться, во время разговоров, во время расспросов этих детей вяжет всё время. И вот этот пожилой, действительно грязный, неряшливый, «в халате, пахнущим козлом», этот старый человек, который с бешеной энергией и бешеной силой щёлкает деревянными спицами и вяжет бесконечную шерстяную полосу — это довольно страшный кусок, когда он разговаривает с мальчиком. Тем более что он задаёт мальчику бессмысленные вопросы. Он цитирует ему Конан Дойля, тоже самые страшные куски, цитирует ему дзенские коаны без всякой связи — и мальчик отвечает ему абсолютно точно. Там потом сэнсей говорит: «Вы же поняли, он давал не просто верные ответы, — говорит он своему секретарю, человеку с феноменальной памятью, тоже своему ученику. — Он говорил мне то, что я хочу услышать». Вот эта страшная способность сказать то, что человек хочет услышать, — это ведь необязательно хорошая черта, а это скорее черта опасная. И поэтому, когда я читаю в разных комментариях, что мальчик теоретически должен был стать спасителем человечества, я в этом не уверен.
А есть страшная девочка. Сэнсей вообще обычно не работает с девочками, он работает с мальчиками. (Кстати говоря, в «Семинаре» Стругацкого женщин почти не было.) Но он работает с этой девочкой, потому что чувствует в ней большую, чем в Ядозубе, страшную, разрушительную силу. Обратите внимание, что образ женщины-разрушительницы (уже не женщины-воительницы, созидательницы, не женщины продолжательницы рода, а женщины деструктивной) — это страшная догадка. Она есть у Стивена Кинга, например. Помните, когда главная героиня «Воспламеняющей взглядом» смотрит на солнце и понимает, что когда-то она сможет померяться силами и с ним. Страшная девочка — почему это архетипический образ, как Кэрри у того же Кинга? Ведь не мальчик же это. Этот образ для литературы XX века почему-то очень важный — образ взбунтовавшейся природы.
Короче, там есть два образа будущего. Один — это страшная девочка, который сводится к тому, что, по всей вероятности, единственный способ спасти мир — это его уничтожить, начать с нуля. Девочка может уничтожить мир, если захочет. А есть страшный мальчик, который может мир спасти, наоборот, но спасти его, боюсь, за счёт довольно рабских черт. Грубо говоря, здесь две возможности развития человечества: либо его уничтожение, либо такая его трансформация, которая тоже к особому благу не приведёт. Потому что этот мальчик — как мне представляется, это какой-то символ суперконформизма, абсолютного совпадения с чужими представлениями о себе.
Заканчивается роман тем, что сэнсей просит привести к нему мальчика и начать заниматься с ним немедленно, потому что «совершенно нет времени». Последняя фраза всего наследия Стругацких — «совершенно нет времени». Видимо, что-то такое Борис Натанович почувствовал в 2003 году применительно к нынешнему человечеству. Кстати, развитие России там было описано совершенно точно: и всевластие спецслужб, и вот это жуткое ощущение, что надо либо всё это взорвать и начать с нуля, либо построить глобально покорное, глобальное конформное общество, в котором правит «проклятая свинья жизни». Борис Натанович делает всё-таки выбор в пользу жизни, в пользу мальчика. Но девочка ведь где-то есть, и она растёт. И нет никакой гарантии, что другой сэнсей в свой срок ею не займётся.
Это страшная книга, это очень умная книга, очень тревожная. Каждый откроет и прочтёт её по-своему. Но если вы её прочтёте, вы прежним из неё не выйдете — вы станете гораздо лучше.
Ну а мы услышимся через неделю. Пока!
04 марта 2016 года(Исаак Бабель)
― Здравствуйте, дорогие друзья! На этот раз не в студии, но, безусловно, один. И мне приходится первую четверть эфира вести в достаточно романтических обстоятельствах. Дело в том, что я должен был выйти по Skype, но поезд опоздал (что, оказывается, в Америке тоже бывает), что-то случилось на рельсах. Задержались мы, короче, на полтора часа. И вот сейчас я подъезжаю непосредственно к тому месту, откуда буду скайпиться. Чувствую себя по-настоящему, как один, потому что среди совершенно незнакомых мест, среди непонятных американцев, среди дождливой американской весенней природы. Но я, тем не менее, душевно с вами, поэтому очень мне приятно. Большое количество вопросов. Сейчас я примерно расскажу, что мы будем делать.
Первые полчаса я буду разговаривать по телефону, простите за возможные шумы и помехи. Потом благополучно мы перейдём на Skype, я надеюсь. Я поотвечаю на вопросы с форума. На лекцию сегодня заявок подозрительно много и разных. Есть заявка на лекцию о Галиче, и я готов её рассмотреть. Есть идея прочитать лекцию про Бабеля, и это приятно совпадает с тем, что мне сегодня в университете как раз докладывать на ту же тему, и мы можем двух зайцев убить. И третье. Очень многие настаивают, чтобы я, как и обещал, поговорил про бессмертие души. Я бы рад это сделать, тем более что обстановка чрезвычайно располагает. Очень большое количество агрессивных вопросов. Знаете, меня всегда очень смущало, что материалисты не просто доказывают, что все мы умрём, но почему-то очень настаивают на этом факте и очень радуются ему. Поэтому, чтобы не умножать количество зла в мире, я, наверное, остановлюсь или на Бабеле, или на Галиче, а бессмертием мы займёмся, когда будем, так сказать, что ли, более толерантно себя чувствовать.