«Какой совет вы могли бы дать человеку, который хочет написать книгу?»
У Анатолия Рыбакова над столом висела надпись: «Чтобы написать, надо писать». Мне кажется, что нужно сначала покрыть бумагу достаточным количеством знаков — и тогда всё получится. Понимаете, есть авторы, которые как бы взялись ниоткуда. Вот Виктория Токарева — она же сразу дебютировала очень ярким рассказом «День без вранья» и впрыгнула, как она говорит, в «последний вагон оттепели». Но только близко знающие её люди знают, что она исписала перед этим два чемодана прозы, которые потом торжественно сожгла. До своего дебюта она десять лет училась писать, с подросткового возраста, а в 26 лет явилась готовым писателем. Покройте большое количество бумаги печатными знаками — и всё у вас получится.
«Что вы думаете о Мединском и о перспективах его отставки?»
Знаете, когда человека травят (или, во всяком случае, когда человек находится под ударом), вы от меня плохих слов про него не услышите, даже если это человек мне во всех отношениях или посторонний, или враждебный. С Мединским, кроме того, я вообще достаточно давно знаком, ещё по МГИМО. И он был несколько раз гостем моего эфира, и это всегда были довольно интересные разговоры, ещё на «Сити FM» блаженной памяти, в программе «Разговоры на свободную тему». Мне интересно было читать «Стену». И вообще мне нравится, когда министр культуры пишет. Хорошо пишет, плохо — неважно. Важно, что министр культуры не должен быть только администратором. У меня к Мединскому очень много претензий, но сейчас, когда расследуется дело в отношении его заместителей, я не хочу про него плохо говорить.
Тут уже пошли какие-то доносы совершенно абсурдные, люди уже даже просто не задумываются о смысле делаемого ими. Некий тульский чиновник, отправленный в отставку при прежнем губернаторе, пишет, что по требованию Мединского меня приглашали в Тулу читать лекцию, после чего я ужинал с губернатором и получил гонорар в 800 тысяч рублей. Я очень бы желал, чтобы мне платили такие гонорары, потому что я бы тогда смог отказаться от других видов заработка. Это было выступление в рамках фестиваля «Сад гениев», который был устроен в Туле. Пригласила меня Юлия Вронская, которая в «Ясной Поляне» отвечает за литературные проекты этого музея. Никаких консультаций с Мединским у меня при этом не было, а губернатор вряд ли вообще знал о моём приезде. А ужинал я после этой лекции (за которую мне заплатили сумму, вполне доступную провинциальному музею, очень скромную) с поэтом Димой Филатовым, памятным вам по встрече Нового года. Он там приехал с дачи меня послушать. Так что есть и свидетели, в случае чего. И, естественно, как всегда, «Прямая речь» заключила договор на это выступление, и плата всегда может быть всем предъявлена.
Люди такую чушь несут сейчас про Мединского! Ну что же мы будем, так сказать, ему ещё ставить какие-то дополнительные палки в колёса? Многое в его деятельности вызывает у меня весьма серьёзные вопросы, со многим я категорически не согласен. Но ещё раз говорю: есть время для критики, а есть не время. Мало кто так мне не нравился, как Юрий Лужков. Но когда Юрия Лужкова убирали из власти, я считал за лучшее всё-таки отзываться от него без лишнего яда, да и вовсе, может быть, не говорить о нём дурного.
«Талантливому российскому народу нужно сильное и свободное государство». Да, совершенно с вами согласен. Более того, сила и свобода, они друг другу не противопоставлены.
«Периодически вы пренебрежительно отзываетесь о труде, ссылаясь на классиков, мол, «кто на нас с Шаламовым и Горьким?» Силой одной творческой мысли материи не создашь. Чтобы проложить трубопроводы, нужны руки, ноги и сила».
Да, я совершенно с вами согласен. Но ведь дело же в том, что Шаламов и Горький отзывались так о труде бессмысленном, рутинном, но ни в коем случае не о творческом. Потому что масштаб творческих свершений Шаламова, масштаб его работы по формированию собственного стиля наводит на мысль о подвиге, о совершенно титаническом задании, которое человек сам себе поставил. Поэтому давайте различать подневольный труд (первородный грех, за который человек расплачивается тем, что в поте лица своего ест хлеб свой) и радостный, праздничный труд творца, который уподобляет человека Богу.
«Известны ли вам случаи, когда люди изменялись, меняли собственный сложившийся образ? Например, лентяй становился трудягой, скромник — бабником, мямля — рассказчиком, ненадёжный — ответственным и т.п.».
Кирилл, мне такие случаи известны. Но, знаете, «Двадцать седьмая теорема этики» гласит, что система не может перепрограммировать сама себя, «медный таз не может по собственной воле стать деревянным». Наверное, при желании можно себе представить человека, радикально перевоспитанного. Вопрос: не утратит ли он при этом чего-то очень важного, не лишится ли он собственной индивидуальности? Это довольно страшный вопрос. Понимаете, многие завязавшие алкоголики, может быть, спасают себе жизнь и спасают семью, но лишаются того единственного, за что их стоило терпеть — таланта, широты, обаяния. Точно так же человек может себя переделать (может, такие случаи бывали), но чего он лишается на этом пути, как он платит за радикальность этой переделки — это отдельная и достаточно мрачная тема.
Я, в общем, стою на позициях Шоу. Когда Уайльд вышел из тюрьмы, и вышел оттуда нищим, разорённым, проповедующим милосердие и гуманность (а когда-то до этого он пренебрежительно отзывался о любой морали), Шоу сказал абсолютно точно: «Уайльд вышел из тюрьмы точно таким же, каким туда попал». В нём всё было, достаточно перечитать ранние сказки. И моральность, и сентиментальность, и уважение к людям труда — всё это было в нём всегда. Поэтому я думаю, что где-то в самой глубине, в позвоночнике, в основе личности человек не меняется, он живёт таким, каким родился.
«Исповедь сына века» и «Что делать?» Чернышевского — 1836 и 1863 гг. — два романа со схожими концовками, но совершенно разными сюжетами. Не думал ли Николай Гаврилович в отместку написать «Исповедь сына «нового» века», и так родилось «Что делать?»?»
Нет конечно. Что вы? Это очень изящная мысль, она мне никогда не приходила в голову. Безусловно, Чернышевский читал Мюссе, потому что Мюссе все тогда читали, «Исповедь сына века» — это модный роман. Но Чернышевский в романе своём пользуется совершенно другими литературными техниками — литературными техниками романа-фельетона. Он подражает остросюжетной прозе с интригами, убийствами, изменами, таинственными исчезновениями, роковыми персонажами. Даже сам Рахметов выряжен в такого героя рокового, чтобы его идеи как-то донеслись. «Что делать?» — это абсолютно пародийное произведение, и мне это как раз в нём очень симпатично.
«По-моему, лучший фильм Эльдара Рязанова — «Гараж». Там в одном месте собраны все представители общества и высмеиваются все его пороки. Если бы вам предложили сценарий ремейка, каких прототипов вы имели бы в виду?»
Во-первых, я не стал бы участвовать в ремейке совершенно точно, потому что я вообще к практике ремейков отношусь резко отрицательно. Но если бы мне понадобилось сегодня собрать все пороки… Это интересный вопрос на самом деле: где бы я их собрал? Наибольшая концентрация пороков у Рязанова — вокруг кормушки. «Гараж»: институтское распределение благ, распределение диссертаций. Где сейчас распределение благ и наибольшая концентрация пороков? Наверное, я описал бы какую-нибудь андимайданную структуру околовластной кормушки, где все друг друга втайне ненавидят. Ну, что-нибудь вот такое. Это было бы смешно, мне кажется, и типично. Потому что ведь типично, как мы помним из Святополка-Мирского, не то, что распространено, а то, что выражает эпоху.
«Мог бы из Пелевина получиться интересный ведущий данной программы?»
Конечно, мог бы. Только зачем ему это? Я думаю, что из Пелевина мог бы получиться кто угодно. Он гениальный рассказчик, прекрасный манипулятор. Он мог бы всё делать, за что берётся (во всяком случае, всё в области языка), но зачем же ему вести радиопрограмму, если он может вещать непосредственно из космоса?
«У меня сложилось неоднозначное мнение о популярных фильмах Астрахана «Ты у меня одна» и «Всё будет хорошо». Режиссёр беспощадно смеётся над наивными героями. Был ли Астрахан адекватно понят в 90-х?»
Нет конечно. Астрахан умеет работать в технике массовой культуры. Он вообще хороший режиссёр. Мне кажется, он иногда теряет грань, иногда он начинает к собственным пародиям относиться слишком серьёзно — тогда появляются фильмы вроде «Жёлтого карлика». Но, в принципе, и «Ты у меня одна» — безусловная пародия, а «Всё будет хорошо» — ну это просто фарс. В этом же жанре, кстати, в фильме «Любовь, предвестие печали» совершенно гениально сработал Виктор Сергеев, Царствие ему небесное, прекрасный ленфильмовский режиссёр, постановщик «Гения», если помните. Вот это по-питерски иронично преломлённая такая гламурная история о новых русских, посреди которой я помню прекрасный эпизод. Молодая мама говорит: «Представляете, мой мальчик только что заговорил. Такая душечка! И его первое слово было «дерьмо». Это очень точно, кстати, определяло всю эстетику фильма.
«В «Таинственной страсти» Аксёнова — Роберт Рождественский… Обаятельный образ. Была ли эпоха милосердна к этому доброму человеку?»
Он был добрый, конечно. Если проголосуют за лекцию про Рождественского, я с удовольствием про него расскажу. Он был добрый, но он был одним из олицетворений, одним из самых ярких представителей того тупика, в который упёрлось шестидесятничество. Это не я придумал, а Лев Александрович Аннинский, когда писал «Ядро ореха». Он первым, по-моему, высказался о том, что шестидесятничество упёрлось в тупик не на уровне цензурном. Совершенно прав Андрей Шемякин, который сказал: «Оттепель закончилась по причинам не цензурным, а метафизическим». Они упёрлись в тупик собственного мировоззрения, оно не развивалось. И там есть о чём поговорить. Если хотите, поговорим.
«В чём феномен успеха фильма «Москва слезам не верит»? Сценарист Валентин Черных сочинил горькую сказку. Близок ли вам жёсткий взгляд на жизнь этого писателя?»