жетным ходам, их темпераменту. В известном смысле и «Простые люди» (как назывался этот сценарий, из которого получилась «Окраина»), и «Дикое поле» — это тоже очень точная литература. «Гонгофер» — безусловно. Но мне кажется, что в наибольшей степени это «Праздник саранчи» и «Там, внутри…». Вот это то, что о девяностых годах написано хорошо. Но эти люди обладали действительно очень глубокой укоренённостью в русском мифе. Вот Бахыт Килибаев с его замечательным кинороманом «Громовы», который я вам очень рекомендую. Бахыт Килибаев — по-моему, крупный режиссёр, а помнят его все по АО «МММ». А он действительно крупный режиссёр, замечательный писатель.
«Видели ли вы свежий фильм Коэнов «Хайль, Цезарь!»? — видел. — Мне он понравился, — мне тоже. — Почему, на ваш взгляд, так легко манипулируемы люди с высоким интеллектом (вроде европейской элиты накануне и даже после Второй мировой войны)? Это с их стороны циничное «кто платит, с тем и танцуем»? Или их так легко было очаровать болтовнёй?»
Видите ли, ответом на этот вопрос служит «Доктор Фаустус» Манна, конечно. Интеллигента очень легко очаровать почвенностью, кровью, это всё кажется ему подлинным. То, что он давно преодолел, кажется ему святыней. То, от чего он давно оторвался, то, что давно отошло в безнадёжное прошлое… Вот эта архаика крови и почвы для интеллигента очень очаровательна, очень приманчива.
Ну и потом, конечно, я не устану повторять этот тезис: для писателя, имеющего отношение к иерархиям (эстетическим, художественным), для него иерархия, для него соблазн властью — очень важная вещь. Жолковский объясняет это иначе. Кстати, Глуховский недавно об этом лекцию читал. Он говорит, что писатель сам всегда хочет быть властью, поэтому он чувствует с властью определённые сходства и тайное родство. Как сказано у Пастернака:
Как в этой двухголосой фуге
Он сам ни бесконечно мал,
Он верит в знанье друг о друге
Предельно крайних двух начал.
У художника есть соблазн быть властью, говорить с властью. А если ему предлагают ещё и какие-то со стороны власти задания, то он готов их выполнять, потому что ему кажется: «Лучше это буду я, чем какой-нибудь сатрап». Но в результате мы знаем, что получается. Как правило, если Маугли идёт в джунгли (если это реальность, а не киплинговская история), то из Маугли получается волк. А чтобы из волка получился человек — такое не вышло даже в «Острове доктора Моро». Тоже, кстати, роман, посвящённый мрачному ответу на утопию Киплинга. Но поди объясни это художнику.
Вопрос такой: «Можете ли вы вменяемо изложить цель своего психопатического кликушества? Кто, по вашему мнению, должен сменить Путина, когда и каким образом? Раскройте свою политическую платформу, желательно без патологической русофобии и детсадовского словоблудия», — спрашивает Алекс.
Нет, Алекс, ну как же я без патологической русофобии? Куда же я без детсадовского словоблудия? Есть один человек, который может без детсадовского словоблудия и патологической русофобии. Это вы. Приходите сюда и раскройте свою политическую платформу, а я на вас посмотрю. Но так, чтобы обходиться при этом без патологического лизательства и омерзительной мизантропии, которая слышится мне в вашем довольно наглом вопросе.
На самом деле вопрос «Если не Путин, то кто?» (или его такая сатирическая трансформация — «Если не Путин, то кот?») — мне кажется, что это вопрос достаточно праздный. Ну неужели вы действительно считаете, что среди 150 миллионов российского населения нет ни одного человека, который мог бы хоть отдалённо сравниться с нынешним российским президентом? Смешно мне это слышать. Вот вы высказываете русофобию, потому что, по вашему русофобскому мнению, в России один есть человек, достойный её возглавлять. Более циничной русофобии я ещё не встречал, простите. Я даже не буду больше пиарить этот ваш странный вопрос.
«Дмитрий Львович, почему, если меню телефона и любого аппарата с интерфейсом переставить с русского на английский, становится на порядок понятнее и информативнее?» Нет. Знаете, когда я читаю свою прозу в переводе на английский, мне тоже кажется, что она стала как-то лаконичнее и дисциплинированнее, но это просто мы экстраполируем на английский язык наши представления. На самом деле, уверяю вас, не меняется ничего.
«Я тоже за «Сандро из Чегема». Хорошо, учтём.
«Оцените творчество Юрия Дружникова».
Я не могу оценивать его прозу, потому что его повесть (или роман) «Ангелы на кончике иглы» о жизни советской редакции мне кажется довольно вторичной и вообще скучной. Но его расследование про Пушкина («Заложник Родины», или как оно там называлось?) и, конечно, его исследование о Павлике Морозове — это книги очень важные и для своего времени, и для нынешнего.
«Хочу предложить вам прочитать лекцию о Рильке». Как же вы, дорогой Тимур, хорошо обо мне думаете! Куда мне до Рильке? Хотя писатель гениальный.
Вернёмся через три минуты.
НОВОСТИ
― Доброй ночи! «Один», в студии Дмитрий Быков. Продолжаем разговор. На этот раз я уже отвечаю на вопросы в письмах, которые на этот раз чрезвычайно увлекательные.
«Голосую за лекцию о Рождественском». Спасибо, попробуем.
«Поддерживаю решение рассказать о шестидесятниках и их кризисе». Попробуем.
«С удовольствием читаю Брэдбери по вашему совету». Спасибо.
«Будет ли продолжение ваших диалогов с сыном в «Новой газете»?» Будет. На этот раз — про книжки.
«Сейчас расформировывают факультет экономики и прочего волшебства в институте им. Мориса Тореза. Чувство амбивалентное. С одной стороны, я рад развалу постсовковой действительности, с другой — мне страшно, так как я студент четвёртого курса, и осталось месяца три. Что вы посоветуете делать творческой личности, учащейся на полумёртвом факультете (внимание!) экономики?»
Митя, я вообще плохой советчик в таких вещах, и я не знаю, что делать человеку, который учится на факультете экономики. Но вам я могу пожелать одно: всегда, если вы чувствуете в себе силы писать (а вы их чувствуете, судя по этому письму), идите в газету, в хорошую газету, или в хорошее информационное агентство электронное, или в хорошее электронное издание, или куда-то в бумагу. Сейчас большой дефицит экономических обозревателей. Я думаю, вы впишетесь.
«Голосую за Платонова». Учтём.
«Здравствуйте, Дмитрий Львович! В отличие от своих сверстников, я не могу найти себе девушку. Это связано с тем, что мне с ними скучно, а найти ту самую Офелию я до сих пор не могу». Вот видите, Гамлет тоже не мог. Гамлет нашёл Офелию, но ему с ней было скучно. «Нормально ли это? Может быть, мне надо в себе что-то изменить?»
Да нет, Миша. Знаете, когда вы почувствуете настоящую необходимость насущную, вам будет уже никуда от себя не деться и никак себя не изменить. Главное, вы не оглядывайтесь на сверстников, это большая глупость. Я замечал много раз в бассейне, когда я плыву, я очень замедляю плавание, когда смотрю на соперников. А когда смотрю вниз на эти плитки кафельные или вверх на часы, то я плыву быстрее. Человек хорошо себя чувствует, когда он не оглядывается на других. Девушка, которая думает: «Ах, все подруги уже замужем, а я всё ещё не замужем!» Юноша, который думает: «Ах, у всех уже девушки, а у меня ещё нет!» Понимаете, как учил нас Честертон: чем выше организованность, чем более организованное перед нами существо, чем выше его структура, тем дольше длится его детство. Надо действительно к этому относиться спокойно.
Очень интересное письмо от учительницы, которая просит не называть её имени. Я не буду, конечно, называть её имени. Я располагаю присланным мне приказом. Спасибо, что вы его прислали. Там речь идёт о том, что сгоняют завтра школьников принудительно на празднование присоединения Крыма
В этом нет ничего удивительного. Как я к этому отношусь? Я думаю, что если вы работаете в школе и учите детей какому-никакому добру, ваш долг — просто аккуратно им объяснить, что происходит. Ну, так, чтобы не заставлять их ярко фрондировать, не заставлять их демонстрировать свой нонконформизм, потому что из этого ничего хорошего не получится, но просто мягко объяснить им, что происходит действительно. Понимаете, я не призываю вас жить «применительно к подлости» (по формулировке Щедрина, которую вы знаете, конечно), я призываю вас просто давать детям понять.
Знаете, как это можно? Если бы вы историю преподавали… Так-то вы гуманитарий. История — тоже ведь гуманитарная вещь. Если вы преподаёте историю, объясните: «Это вам дано, ребятушки, для того, чтобы вы могли наглядно убедиться в некоторых вещах. Вы как бы изучаете историю изнутри, да, ничего не поделаешь». Конечно, сейчас мы это рассматриваем в довольно смешном варианте. Мог бы быть страшный. Но надо объяснить, что смешное в каком-то смысле тоже страшное, потому что оно развращает больше. Если люди сами не верят ни во что, если они сами с колоссальным цинизмом относятся к собственной политической пропаганде и тут же сменят всё это по первому требованию… Я сегодня, кстати, обедал с Гусманом (у нас сегодня у обоих эфир здесь), и он прекрасную вещь сказал — 90 процентов нынешних пропагандистов, если прилетят марсиане, побегут на улицу с криком: «Я — сын Аэлиты!». Вот это действительно так. Просто надо об этом помнить, и всё. Это очень наглядно и интересно.
«На Масленицу в Краснодарском крае группа молодых активистов сжигала на костре книги Генри Миллера, изъятые из библиотеки. Здесь вопрос не про сжигание книг, а здесь вопрос литературный про Генри Миллера».
Интересная история. Понимаете, Генри Миллера оказался как бы таким чучелом зимы, которое обычно в таких случаях сжигают. «Прощай, Масленица!» — помните, как в фильме «Снегурочка»? Почему, собственно говоря, «Прощай, Масленица!»? Какой они вкладывали в это смысл? Перед Великим постом мы избавляемся от греховности в себе, мы прекращаем жрать блины, мы начинаем поститься. И вот Генри Миллер — это такие своего рода блины.