линности. То есть, когда он ругал человеческую природу, он не наслаждался этим, а от этого страдал. Это для меня очень важная разница.
«Что такое ничтожество? — спрашивает Инна. — Допустим, ты кого-то уважаешь, почитаешь, любишь, но вот он ведёт себя по отношению к тебе неправильно. Но ты-то почитаешь, любишь и понимаешь, что молодец, талантливый, классный, в чём-то лучший. В чём же проблема? В тебе или в нём? Может быть, ему просто не нравятся идиоты, а так он адекватен с людьми своего круга. Это снобизм, но он оправдан, ведь со всеми быть хорошим невозможно, так не бывает».
Это сводится к очень старому вопросу: можете ли вы хорошо относиться к людям, которые вас ненавидят? Я когда-то Матвеевой Новелле Николаевне его задал — человеку, которого я очень люблю и которому очень доверяю. Она сказала: «Сначала я пыталась. А потом я спросила себя: а с чего это он меня ненавидит? Зачем? Так ли он хорош, если он меня ненавидит? И я перестала налагать на себя эту тяжёлую обязанность — любить людей, которые ненавидят меня». Я тоже не понимаю, с чего бы? Я ему ничего не сделал. Он мне не мешает, а я ему вдруг мешаю. Почему это? Зачем же мне его любить? Нет конечно. Так что, Инна, если вас кто-то считает ничтожеством, этот человек в любом случае неправ. Нужны очень серьёзные аргументы. А если это априори…
Понимаете, снобизм — хорошая штука для экстремальных обстоятельств, но трудно радоваться чужому снобизму в повседневной жизни. Почему Горький не смог закончить «Жизнь Клима Самгина», где, конечно, прототипом главного героя был очень на него похожий Ходасевич? Ходасевич, про которого Горький сказал, что он «всю жизнь проходил с несессером, делая вид, что это чемодан». Это справедливо сказано. Но ведь в чём проблема? Сноб — да, он неприятен в повседневной жизни, но умирает он героически, потому что его заботит, ему важно, что он думают, что о нём скажут. Вот этого-то он и не понял.
«В одной из передач вы условно разделяли книги на опасные и неопасные. К какой категории вы причисляете Пелевина?»
Неопасные. И даже я вам скажу больше, ребята. Сейчас сформулирую… Опасная книга никогда не будет любима ребёнком. А вот Пелевин читается детьми с наслаждением, и это для меня важный критерий того, что это качественный продукт, что это доброе дело, что это полезное чтение. Ребёнок не будет читать дрянь. Точно так же, как ребёнка невозможно накормить тухлятиной — он не понимает, зачем это надо есть. Что касается опасных книг, то как раз «Рассуждения аполитичного» — это довольно опасная книга. Это может быть и комплиментом. Пожалуй, даже я люблю опасные книги, потому что в некотором смысле опасен и Горький, опасен и Селин, что же делать. Но всё-таки я за книги безопасные и, как бы сказать, полезные.
«Выскажите ваше мнение о Джо Кристмасе из романа «Свет в августе». Некоторые поступки его вызывают отторжение, но персонаж всё равно как-то притягивает». Не готов сейчас говорить, «Свет в августе» давно не перечитывал. Перечитаю непременно и мнение о Джо Кристмасе выражу. И вообще роман этот очень люблю. «Что вы посоветуете почитать следующим после «Шума и ярости» и «Света в августе»?»
«Когда я умирала» — безусловно. «Осквернитель праха» — безусловно. Если вы человек терпеливый и любящий такую густопись, такое густое масло прозы, то, конечно, «Авессалом, Авессалом!». А вот «Притчу» я вам читать не посоветую — единственный роман Фолкнера, который был мне скучен. Мне всё-таки кажется, что йокнопатофские вещи замечательные. А вот из рассказов я вам посоветую, конечно, «Полный поворот кругом», потому что это ну очень хорошо! Следует ли читать «Святилище»? Нет, не знаю. Вот «Святилище» мне кажется опасной книгой, потому что после него как-то патология начинает казаться нормой. Мне чрезвычайно неприятно было это читать.
«Способны ли вы разгадать детективы до того, как автор сам расскажет, в чём секрет?»
Нет абсолютно. Другое дело, что я не всегда могу удержаться от заглядывания в конец (и чаще всего не удерживаюсь). Но это надо уметь так написать детектив, чтобы заглядывание в конец ничего не прояснило. Вообще, я очень мало помню детективов, которые мне по-настоящему интересно было бы читать. Это не мой жанр. Мать любит, я — не очень.
«Скажите несколько слов о творчестве Майи Кучерской. «Чтение для впавших в уныние» — её лучшая книга?»
Да, безусловно. Потому что это новый жанр — современный патерик. Кучерская пишет хорошие традиционные повести и рассказы, но когда она изобретает новый жанр (вот этот патерик), ей нет равных, это просто шедевр. Ещё мне очень нравится её книга про ёжика, которая вышла в сборнике про животных. У меня там вомбат выходит, а у неё — этот ёжик.
«Что вы думаете по поводу теории эволюции? И почему она так активно не нравится людям с религиозным мировоззрением? Неужели дело в обезьяне? А если бы в качестве предка был предложен моллюск, морской ангел, неужели всё было бы по-другому?»
Рома, нет, не это раздражает. Понимаете, раздражает, во-первых, ненависть и презрение эволюционистов (такие есть) ко всем, кто думает иначе. Они считают, что если человек иначе думает, значит он просто непрофессионал, недоумок, не изучал того, что изучали они, потому что теория Дарвина многократно усовершенствована, модернизирована, сегодня она совсем иначе многие вещи формулирует, но в любом случае кроме эволюционизма нет правды никакой, «нет Бога, кроме Дарвина, и Докинз — пророк его». Кстати говоря, довольно убедительную критику Докинза предпринимает сейчас, насколько мне известно, Невзоров — тоже эволюционист безусловный.
И потом, понимаете, многим людям (таким, как я, наверное), поверхностно знакомым с дарвинизмом, всё-таки представляется очень маловероятным, что сырьём для эволюции являются мутации, что только отбор может сформировать появление новых видов. Мне нравится концепция направленной эволюции. Меня очень утешил разговор с палеоантропологом и по совместительству фантастом, с палеобиологом Еськовым, который очень много изучал всякие ископаемые остатки, останки и прочие отпечатки, и который сказал, что всё-таки появление нового вида происходит внезапно: вот его нет, нет — и вдруг он есть. Это меня очень утешило. Хотя Еськов — как раз такой ярый эволюционист, и для него всякое божественное происхождение человека раздражает дико. Ну, меня бы, наверное, знаете, тоже раздражало, если бы то, в чём я профи, служило бы результатом дилетантского обсуждения.
«Дмитрий, в «Одине» вы сейчас сказали, что не приемлете национализм по критерию крови и почвы и даже национализм по критерию культуры. Видите ли вы что-нибудь привлекательное в национализме по интеллекту (например, Менса — общество людей с высоким IQ), в идее о евгенике или идее об избирательном цензе по уровню образования?»
Я не люблю евгенику, не люблю Ли Куан Ю, на которого вы ссылаетесь. Менса — это интернациональная история, насколько я знаю (во всяком случае, сейчас уже туда входят и трёхлетние), и это ни от гендера, ни от места рождения, ни от возраста не зависит. Нет, национализм по интеллекту мне странен, потому что это значило бы — отказать какой-то нации в высоком интеллекте, а какой-то приписать сказочно высокий. Я не такой фанат политкорректности, чтобы отметать любые разговоры о расовых особенностях, но всё-таки и не такой ещё фанат крови и почвы, чтобы допустить превосходство одной нации над другой. Я не верю в национализм по интеллекту. Я верю в национальный характер. Да, русский характер, безусловно, существует. Он и не лучше, и не хуже. Он — другой. Но делать из этого какие-то выводы об обязательности или необязательности общечеловеческих ценностей я не готов, потому что я уверен, что общечеловеческие ценности существуют.
И когда появляются термины, вроде «общечеловеки», «рукоподаваемые», «свидомые», «либерасты», «толерасты», это всегда обозначает одно и то же. Всегда одно и то же. Это обозначает людей, которые отказываются считать имманентные признаки основой своей идентичности, то есть врождённые признаки считать своим лицом. То, где я родился, кто мои родители, в каком году я родился и в каком возрасте я нахожусь, и пол, и нация — это всё вещи, которые должны быть преодолимы. Я — это то, что я из себя сделал, а не то, что мне дано от рождения.
Я понимаю, что дикость, даже некоторая действительно врождённость, некоторое упоение ценностями рода — в этом есть своя прелесть для интеллектуала. Ну, как для интеллигента своя прелесть в том, чтобы иногда попахать. Но всё время пахать, мне кажется, необязательно, а особенно если человек умеет ещё что-то и делает это хорошо. Нарочно всё время упрощаться, всё время заставлять себя заниматься физическим трудом, по-моему, необязательно. Точно так же необязательно всё время находить какие-то стимулы в дикости, в необразованности, в почвенности. Мне кажется, это так же глупо, как есть землю. Надо есть то, что из земли растёт, то, что ты из неё вырастил. А жрать почву, по-моему, совершенно неинтересно. Простите за аналогию.
«Где можно вас в ближайшее время послушать?» Курс лекций для детей будет с 8 по 10 апреля в «Прямой речи», на сайте pryamaya.ru вы можете об этом прочесть. 30 марта — лекция про Ахматову там же.
Спасибо за приглашение. Спасибо за пожелание не обращать внимания на ряд вещей.
«Говоря о ситуации, предшествующей распаду СССР, вы часто использовали образ недоигранной шахматной партии, в которой диспозицию смахнули рукой. Не могли бы вы подробнее рассказать, что это была за диспозиция, какие вопросы и противоречия не были сняты и как это влияет на сегодняшний день? Может быть, лучше начать с чистого листа?»
Да и начали с чистого листа. Во всяком случае, попытались начать с чистого листа. Ничего хорошего из этого не получилось. Объективно говоря, какая позиция стояла на доске? Была идея Сахарова о конвергенции, о постепенном сближении, или скажем так — о мягкой эволюции советского строя, может быть, по китайскому сценарию, а может быть, по латиноамериканскому, может быть, по немецкому. Ну, разные были варианты. Мягкая эволюция советского строя в сторону капитализма — построить шведский социализм, построить социализм с человеческим лицом и так далее.