схищаться миром, восхищаться его чудесами, его непознанностью. Мне очень нравится, что у физиолога Улицкой мир всё-таки непознаваем. Мне очень нравится, что её герои всё время в этом «сперматическом бульоне жизни», как сказал мне когда-то Искандер, что они всегда так страшно зависимы от собственного пола и возраста, но они способны на метафизический скачок.
Ведь, в сущности, главная тема Улицкой (и тема мне очень близкая) — это преодоление имманентности, преодоление данности. Об этом написан «Даниэль Штайн, переводчик». Я могу довольно много предъявить претензий к этой книге — в том смысле, что всё-таки, мне кажется, избранная для неё форма (форма дневника, переписки, документальной мозаики) в известном смысле капитулянтская. Ну, может быть, просто Улицкая смиренно и гордо сознаёт потолок своих художественных возможностей. Скажем, Хотиненко его не сознаёт, поэтому он снимает фильм «Поп», который не выдерживает уровня взятых там вопросов. Это я просто говорю о примерах смирения и несмирения. Хотиненко — блистательный режиссёр, но смирения в нём нет. А вот Улицкая — человек смиренный.
Она понимает, что для того, чтобы описать такую фигуру, как герой Даниэля Штайна, и описать такие проблемы, скажем, как вопрос еврейского христианства, может быть, её художественных способностей не хватит (а может быть, время не пришло), поэтому она смиренно к документальному коллажу. В результате «Даниэль Штайн, переводчик» получился книгой эмоционально куда более слабой, чем могло бы это быть, но зато при этом он внёс огромный вклад в разговор о Боге в XX веке. Как это может быть? Как вообще можно совместить еврейство и христианство? Каковы узлы, каковы барьеры, которые приходится на этом пути преодолевать? И в какой степени человек зависит от места рождения, а в какой способен быть всечеловеком? Вот это очень глубокий вопрос сегодня, потому что мы наблюдаем сейчас страшный реванш имманентности, почвенности, дикости. Многие уверены же…
Тут меня, кстати, спрашивают, как я отношусь к статье Лимонова про то, что Донбасс стал неинтересен. Ну, Лимонов всегда хорошо пишет, но эта статья меня ничуть не радует. Потому что, когда он говорит, что Донбасс стал скучен, а мог бы быть пассионарен, мне кажется, что всё-таки такая скука в некоторых отношениях, может быть, и лучше пассионарности. Ему же хочется, чтобы это была «сплошная война в ботаническом саду». Я не люблю, когда люди упиваются дикостью. Дикость мне не интересна. Я не считаю, что дикость таит в себе какие-то прорывы и ослепительные молнии. Я считаю, что телесный низ есть телесный низ, понимаете, а человек живёт телесным верхом.
Вот это — сквозная мысль Улицкой. И из-за этого её иногда обзывают разного рода пассионарии «буржуазным писателем». Что же в ней буржуазного? Если под буржуазностью понимать воспитанность, то тогда — да. А под почвенностью и под правдой, под природой понимать дикость? Давайте, пожалуйста. Вперёд! Я посмотрю, сколько крови вы прольёте и какая литература у вас из этого получится. Мне кажется, что упрощенчество всегда омерзительно. Вот Улицкая настаивает на том, что человек способен предпочесть сложность, что дикость не есть норма. И в этом смысле «Даниэль Штайн» — конечно, книга о том, как человек приподнимается над своими врождёнными данностями, и эта книга для меня очень серьёзная.
Композиционно Улицкая мыслит интересно, потому что она ищет новые формы повествования. Мне нравится и «Казус Кукоцкого», в котором четыре части соотносятся между собой неочевидным образом, это как бы роман в повестях. Мне нравится «Зелёный шатёр», который не просто мозаика, а такая, я бы сказал, перекладка, знаете, в технике Норштейна, когда кусочки повествования накладываются друг на друга: где-то мы видим повторения, где-то мы видим куски, изложенные из разных точек зрения. «Зелёный шатёр» — тоже, кстати, интересная книжка, она на интересную тему написана. Это книга о бесовщине русского диссидентства, назовём это так. Потому что старая мысль Григория Соломоновича Померанца о том, что «дьявол начинается с пены на устах ангела»… В общем, это и старая мысль Войновича о том, что иные диссиденты были по своему мировоззрению тоталитарнее самых яростных тоталитариев. Это неглупая вещь, очень интересная.
Мне кажется, что «Зелёный шатёр» о том, как сохранить в душе среди всех соблазнов подполья вот этот свет истины. Что для этого нужно? Религиозность (христианская или буддистская), опыт жизни, воображение, способность поставить себя на чужое место, алкоголизм иногда. В любом случае важнее всего — сознавать себя бренной плотью. Вот это у Улицкой очень важно. Почему ей физиология так важна? Потому что человек — это ком глины, это бренная плоть. И не надо идеализировать этот ком; надо понимать, что ты — только эта бренная плоть. А то, что в тебе есть — душа, всё это одушевляющее, — это надо долго расчищать и тщательно охранять. Все имманентные данности — это кровь, почва, глина, навоз. А то, что ты из этого сделал — вот это и есть человек.
В этом смысле, конечно, размышления Улицкой лежат в русле таких иронических размышлений Натальи Трауберг, которые сейчас печатаются, Царствие ей небесное, или размышлений того же Померанца: это религиозность без гордыни, насмешка без глумления. Вот это я люблю. Я не говорю сейчас пока про «Лестницу Якова», потому что «Лестница Якова», как мне представляется… Ну, тут Кучерская очень интересно высказалась: «Это роман о ценности просто жизни». Я эту ценность не вполне разделяю. Хотя, конечно, что там говорить? Я тоже не сверхчеловек. Мне, наверное, надо бы эту книгу повнимательнее почитать. Я пока не очень понял, про что она. Видимо, это какие-то вещи, которые постигаешь с годами. Пока высшим свершением Улицкой мне представляется «Казус» и рассказы. Но эти рассказы о девочках хранят ещё одну очень важную в себе мысль, на которой я сегодня закончу, а через неделю услышимся.
В чём эта мысль заключается? Мы очень часто обвиняем себя, а можно обвинить эпоху. И это верно. Потому что больная эпоха порождает больные коллизии (как у Тендрякова), больные чувства (как у того же Лимонова), больные вопросы (как у многих мыслителей Серебряного века). Это больная эпоха. И «Девочки» рассказывают о том, как здоровую детскую судьбу калечат искусственные установления. Это о том, что по природе своей человек здоров, а время уродует его, и поэтому спрашивать с него так строго не надо. Надо понимать, что он вырос под страшным прессингом, где ему ничего нельзя, где он на каждом шагу унижен. Поэтому «Девочки» — это книга высокого и очень трогательного милосердия.
А мы с вами услышимся через неделю. Пока!
15 апреля 2016 года(Иван Ефремов)
― Добрый вечер, дорогие друзья, а точнее — доброй ночи! Дмитрий Быков, «Один». Начинаем разговор.
Сразу хочу сказать, что довольно много неожиданно для меня пожеланий провести лекцию об Иване Ефремове. Я достаточно высоко оцениваю этого писателя. Видимо, это вызвало некоторое неудовольствие и непонимание у тех, кому претит его пафос, и наоборот, восторг — у тех, кто любит «Час Быка», «Туманность Андромеды». В общем, довольно много интересных идей. Будем говорить о нём, потому что это серьёзное, во всякое случае литературное явление.
Несколько вопросов объявленческого порядка. «Будет ли завтра лекция об Уайльде?» Да, будет. Я оговорился, сказав, что она в Питере. Она в Москве, в Еврейском культурном центре на Никитской, который по-прежнему нам предоставляет прекрасную площадку. Это будет Большая Никитская, 47; завтра, в восемь. Волшебное слово «Один» откроет вам двери, если не будет мест. Ну, что-нибудь придумаем.
Очень много вопросов о том, почему лекция в Риге… Это вопросы в основном, естественно, из Риги и окрестностей, куда большое количество русскоговорящих граждан собирается прийти. Очень много вопросов о том, почему рижская лекция посвящена реинкарнациям, и действительно имею ли я какое-то отношение к учению о переселении душ. Нет, инкарнация — в данном случае это всего лишь термин, который я применяю для разговора о циклически воспроизводящихся в русской литературе тех или иных сущностях, тех или иных фигурах. Почему, например, так дословно совпадают биографии Солженицына и Достоевского? Почему такое количество пересечений в биографиях Савенко и Савинкова? Почему типологически опять-таки в России воспроизводятся одни и те же персонажи и в чём секрет вот этого циклического хода?
Действительно, 22 апреля будет эта лекция в Риге. А особенно интересно будет поговорить об этом в день рождения Ленина, интересно поискать ему типологические сходства, потому что они, безусловно, есть. Вот об этом тоже будем разговаривать. Уже очень многие выражают недовольство тем, что Ленин периодически мною упоминается не только в ругательных контекстах, а иногда и в прямо хвалебных. Вот об этом тоже поспорим. Я вообще большой сторонник того, чтобы не выяснять отношения грубо, а довести их до более или менее созидательной дискуссии.
«Знакомы ли вы с книгой Леона Юриса «Исход»? — знаком. — Что вы можете сказать о её художественных и содержательных достоинствах или недостатках?»
Ну, кто я такой, чтобы говорить о недостатках классической книги? Мне нравится это сочинение, хотя, как мне представляется, это не лучшая книга на еврейскую тему в XX веке, но это, безусловно, значимый и важный для своего времени, для XX века чрезвычайно важный документ.
Какие ещё я могу порекомендовать? Вот тут спрашивают: «Что вы можете посоветовать о восстании в Варшавском гетто?»
Мне нравятся вообще разные биографии Корчака, написанные в разное время, по-моему, достаточно профессиональные. Практически все они рассказывают если не… Они, конечно, рассказывают не о восстании в Варшавском гетто, а они рассказывают об истории Варшавского гетто. О восстании написано не так много, и здесь выбор невелик. Лучшее, что о нём написано, на мой взгляд, — это стихотворение Александра Аронова «Когда горело гетто…». Если вас интересуют какие-то содержательные исторические источники, то, я думаю, вы их легко нашарите в Интернете и без меня.