Д. Быков― Я сейчас узнаю, у меня есть волшебный прибор.
А. Лазарчук― Посмотри.
Д. Быков― «Византийская тьма» ты говоришь? А я не читал. Про что это?
А. Лазарчук― Это, по-моему, первый русский роман про попаданцев, и он сразу где-то близок к гениальности.
Д. Быков― Сейчас узнаем. А пока просит Анна: «Что вы можете сказать о творчестве Владимира Данихнова?»
А. Лазарчук― Я не читал просто, ничего не могу сказать.
Д. Быков― Александр Говоров — «Византийская тьма».
А. Лазарчук― Александр Говоров, точно.
Д. Быков― А ты из Данихнова вообще ничего не читал?
А. Лазарчук― Да, ничего не читал.
Д. Быков― Напрасно. Он же получал все последние…
А. Лазарчук― Ну, я не могу всё читать.
Д. Быков― Я понимаю, да. Но тогда уж я спрошу: что из последней фантастики, которую ты прочёл, вызвало у тебя добрые чувства? (Пауза.) Надолго задумался. Понимаете, мне же приходиться комментировать, заполнять эфир.
А. Лазарчук― Пожалуй, «Мерзость» Симмонса… Ну и всё.
Д. Быков― «Мерзость» Симмонса — звучит хорошо. В российской фантастике ничего, что ли, нет?
А. Лазарчук― Нет, ничего нет.
Д. Быков― Почему? Чем ты это объясняешь? Что нет проекта будущего?
А. Лазарчук― А фантастика не о будущем. Это как раз такое страшное заблуждение, которое всегда уводит в сторону. Фантастика всегда о настоящем и о представлениях о жизни. Видимо, да — хреновость настоящим и хреновость представлениями о жизни.
Д. Быков― «Ваше мнение о романе Симмонса «Смертельный гамбит»?»
А. Лазарчук― Ещё не дочитал, только начал.
Д. Быков― Ну и что пока?
А. Лазарчук― Симмонс всегда качественен.
Д. Быков― Симмонс — это который «Террор», что ли?
А. Лазарчук― Да.
Д. Быков― Слушай, по-моему, ужасно занудная книга!
А. Лазарчук― Ужасно занудная.
Д. Быков― Что вы с Мишкой в ней находили?
А. Лазарчук― Она многословная, и там абсолютно излишние фантастические элементы.
Д. Быков― В смысле — чудовище?
А. Лазарчук― Да. Вот если его выбросить, то получился бы вообще шикарный роман, гениальный, на уровне «Моби Дика», может быть.
Д. Быков― Так он и есть абсолютный «Моби Дик», только переписанный в полярном антураже.
А. Лазарчук― Ну да.
Д. Быков― «Роман Боба Маккаммона «Жизнь мальчишки» — один из лучшего, что я читал в девяностые годы. Как вам?»
А. Лазарчук― Никак, не помню.
Д. Быков― Лазарчук, счастливый ты человек — ты можешь себе позволить забывать прочитанное!
А. Лазарчук― Я и фамилию-то такую не вспомню.
Д. Быков― «Что изменилось в вашем творчестве после переезда из Красноярска?» Имеется в виду переезд в Петербург. (Пауза.) «Я стал чаще простужаться!»? (Смех.)
А. Лазарчук― Нет, я стал реже простужаться, слава богу. Здесь оказалось ближе к издателям и ко всяким, так сказать, литературным проектам, и я по неосторожности в некоторые из них вписался. Славы и денег не принесло, времени заняло много, ну и некоторое «размагничивание» тоже наступило.
Д. Быков― Андрюха, можно я тебе задам вопрос…
А. Лазарчук― Так что я несколько недоволен своим творчеством. Не всем, конечно.
Д. Быков― Да ладно!
А. Лазарчук― Один хороший роман я написал.
Д. Быков― Какой? «Мой старший брат Иешуа», да?
А. Лазарчук― Да.
Д. Быков― Это не просто хороший, я думаю, а это прорывный роман. У нас есть несколько человек, которые считают это твоим лучшим произведением.
А. Лазарчук― Ну, я тоже так считаю.
Д. Быков― Никита Елисеев тоже так считает.
А. Лазарчук― Никите привет.
Д. Быков― Привет Никите Елисееву, с которым я надеюсь повидаться 25-го, когда — подчёркиваю — буду читать в Петербурге лекцию про Высоцкого и Бродского.
Вопрос мой, я могу его задать, и он не литературный: где для тебя пролегает грань, которая предопределяет, что люди становятся или «крымнаш» или, условно, «намкрыш»? То есть в чём источник этого разделения? Понимаешь, они раньше общались совершенно нормально — и вдруг это их разделило навеки!
А. Лазарчук― Ну подожди, мы с тобой общаемся совершенно нормально.
Д. Быков― Подожди, про нас с тобой разговора нет. Я не знаю, какие должны быть твои убеждения, чтобы я стал к тебе иначе относиться. Но очень многих это разорвало.
А. Лазарчук― К сожалению, да. Почему — не знаю. У меня, правда, разорвало только с одним человеком.
Д. Быков― Ты его не назовёшь?
А. Лазарчук― Нет. Зачем?
Д. Быков― Но он известный человек?
А. Лазарчук― Ты его знаешь.
Д. Быков― Понятно. Ну как бы ты определил?
А. Лазарчук― И всё, один только.
Д. Быков― Подожди. Предпосылки, что один оказывается там, а другой — здесь? Ты никогда же не был авторитарием.
А. Лазарчук― Я не знаю. На самом деле я не знаю, почему происходит такое: почему у одних возникают одни предпочтения, а у других — резко противоположные; почему они не могут между собой нормально поговорить, найти общий язык, так сказать, устаканить позиции, а обязательно лезут в спор. Не знаю. Наверное, такова человеческая природа.
Д. Быков― Нет, может быть, это биографическое? Потому что, скажем, ты — муж русской одесситки, Иры Андронати. Может быть, это от этого произошло?
А. Лазарчук― И от этого тоже, безусловно. Но кроме того… Это долгая история. Я не знаю, стоит ли её, так сказать, всю излагать.
Д. Быков― Расскажи хоть что-то.
А. Лазарчук― Хорошо. Был у меня очень хороший друг на Украине, он занимал довольно высокий пост в украинском политикуме (я его тоже не буду называть). В начале 2013 года мы с ним общались по Skype, и он мне рассказал о том, что готовится переворот, будет он проходить так-то, так-то и так-то, и в результате начнётся война в Крыму, это цель заговорщиков. Через неделю его убили.
Д. Быков― Ты связываешь эти события?
А. Лазарчук― Я связываю эти события.
Д. Быков― Хорошо. Вот вопрос для меня принципиальный: то, что ты поддерживаешь ДНР и ЛНР — это сделало тебя более лояльным к Путину?
А. Лазарчук― Не изменило отношения.
Д. Быков― Не изменило. То есть это отдельно существует?
А. Лазарчук― Это отдельно.
Д. Быков― В чём для тебя опасность, угрожавшая Русскому миру в Донецке?
А. Лазарчук― Как тебе сказать…
Д. Быков― Так и скажи. Все свои! Всё равно никто ничего не слушает ночью. Хотя, судя по количеству вопросов, слушает вся Москва!
А. Лазарчук― Как тебе сказать? Там было бы очень много крови.
Д. Быков― Было бы?
А. Лазарчук― Да. И, наверное, значительно больше, чем…
Д. Быков― Чем сейчас.
А. Лазарчук― Да. То есть там бы началась активная партизанская война.
Д. Быков― Даже без участия Стрелкова (Гиркина)?
А. Лазарчук― Это вообще дутая фигура по большому-то счёту.
Д. Быков― Я думаю, он с тобой не согласится.
А. Лазарчук― Он со мной не согласится, потому что он считает себя вторым после Бога.
Д. Быков― А ты так не думаешь?
А. Лазарчук― Нет.
Д. Быков― А вообще твоё отношение к нему какое?
А. Лазарчук― Как тебе сказать…
Д. Быков― Писатель он, наверное, не очень хороший.
А. Лазарчук― «Вышел зайчик пострелять». Вот.
Д. Быков― Суров ты, Андрюха! (Смех.)
Я возвращаюсь по воле публики к литературным вопросам. «Жалеете ли вы об отходе Алексея Иванова от фантастики?» Имеются в виду, видимо, его ранние сочинения.
А. Лазарчук― Мне не нравилась его фантастика, а мне как раз нравятся его реалистические произведения.
Д. Быков― То есть «Географ [глобус пропил]»?
А. Лазарчук― «Географ», «Золото бунта».
Д. Быков― А мне казалось, что «Земля-Сортировочная» — это такая прелесть!
А. Лазарчук― А мне не понравилась. Я ещё тогда, когда я её читал на Семинаре [Бориса Стругацкого], она мне что-то не пошла совершенно. Не знаю почему.
Д. Быков― «Что вы думаете о позднем творчестве Сергея Лукьяненко?» — спрашивает Василиса. Привет вам, Василиса!
А. Лазарчук― Так, Сергей Васильевич, если ты меня слушаешь, ты знаешь, что я к тебе как к человеку отношусь хорошо, но я тебя не читал и…
Д. Быков― «И читать не буду!» (Смех.) Андрюха, а ты много читаешь коллег вообще?
А. Лазарчук― Мало. Я читаю мало коллег.
Д. Быков― Тебе это мешает просто?
А. Лазарчук― Мне это не мешает. Мне это просто не очень интересно.
Д. Быков― Очень интересный вопрос от Артура… Это я уже из своей почты зачитываю. Напоминаю: dmibykov@yandex.ru. «Что предопределяет отношение человека к фантастике? Почему один писатель становится фантастом, а другой — реалистом?»
А. Лазарчук― Хороший вопрос, на который можно дать массу ответов, и ни один из них не будет правильным.
Д. Быков― Ну расскажи про себя.
А. Лазарчук― Вообще-то, поскольку я писал и то, и другое, то… Я полагаю, что фантастика задумывалась когда-то как просто приём остранения — то есть придание действительности каких-то необычных черт, которые делали бы её чуть более переносимой, с одной стороны, а с другой — чуть более понятной. Потому что затёртость образов приводит к тому, что ты перестаёшь понимать, перестаёшь воспринимать картину. Фантастика привносила во всё это какие-то специфические черты, которые позволяли более внимательно вглядеться в реальность. А потом, когда это стало жанром массов