«Что вы думаете о роли Иннокентия Анненского в русской культуре начала XX века?» Согласен с Ахматовой, что эта роль была определяющей. Да и как тут спорить?
«Верите ли вы, что Лидия Корнеевна аутентично по памяти записывала всё, что говорила Ахматова в течение многих лет?»
Да, верю. Но я не думаю, что это особенность памяти Чуковской. Это особенность риторики Ахматовой: она формулировала очень чётко, и это впечатывалось в память. Есть некоторая категория людей, которые умеют так сказать, что это запоминается. Вот я интервью с Астафьевым, например, делал без диктофона — и выяснилось, что я запомнил абсолютно точно всё, что он мне сказал. Много таких. С Гребенщиковым так же всегда делаешь интервью — не надо даже ничего записывать, потому что всё ложится в голову. Владимир Леви (но, может быть, тут проявляются как-то его способности гипнотизёра). Есть люди, которые умеют так сказать, что это запоминается. Я абсолютно уверен (процентов на 90, если не больше), что записанное Лидией Чуковской аутентично. А что касается Ирины Одоевцевой, которая в начале «На берегах Невы» клянётся, что она записывала всё абсолютно точно, — вот здесь я у неё иногда, случалось, находил расшифровки чужих текстов, просто закавыченные и вложенные в уста говорящему. Ну, были случаи, например, с Чуковским, отчасти с Белым, отчасти, я думаю, и с Гумилёвым. В общем, не очень я верю ей, как Ахматова нам и завещала.
«Почитайте вопросы с форума «Эха». У нас забанили форум. Ваш форум во «ВКонтакте» забанен».
Как вы понимаете, к сожалению, я не имею никакого отношения к форуму во «ВКонтакте», не я его веду. Но я надеюсь, что его как-то разбанят, разблокируют. С чем была связана его блокировка — я не знаю. Не думаю, что с публикацией текстов Лазарчука. Думаю, там случились какие-то недоразумения. Я абсолютно уверен, что этот форум будет разбанен в течение самого ближайшего времени.
«Каковы реакции на книжку о Маяковском?»
Пока нет никаких. Она пока имеется в некотором количестве сигнальных экземпляров (свои авторские я получил, частично раздал), но нет её ещё в продаже, она не доехала до торговых сетей. Думаю, что основной реакцией будет разочарование. Я уже говорил много раз об этом. Когда-то Маяковский замечательно сформулировал: «Говорите художнику, что хотите. Только не говорите, что его предыдущее стихотворение лучше последнего». Мне всегда говорят, видимо, желая меня уязвить (а меня ведь уязвить очень трудно, поэтому здесь надо сильно размахиваться), что моя следующая книга хуже предыдущей. И это говорят, начиная с первой книги. А первая книга — говорили, что лучше бы писал я стихи. Ну, нормально, ничего не поделаешь. Людям так хочется самоутвердиться. Меня это самоутверждение давно уже не заботит, потому что, когда я пишу книгу, я решаю свою проблему, я выбрасываю из себя какой-то меня мучающий камень и пытаюсь или разрешить какие-то навязчивые вопросы, или избавиться от них. Как сказал мне когда-то Матиясевич: «Премию дают иногда не только за доказательство, но и за доказательство того, что доказательство невозможно». То есть неразрешимый вопрос меня тоже устраивает. Я эту книгу писал, чтобы разрешить свои проблемы, поэтому мнение окружающих меня заботит несколько меньше. Я не скажу, что не заботит вообще, но меня заботит оценка экспертного сообщества. А в моё экспертное сообщество входит очень небольшое число специалистов.
«Читали ли вы «Сказки тёмного леса»?» Не читал, к сожалению, но теперь придётся.
«Героиня фильма Феллини «Дорога» Джельсомина — редкой силы портрет беспримесной доброты. Дзампано погубил её. Феллини позволяет ему раскаяться. Но возможно ли преображение героя?»
Во всяком случае, если вопрос стоит о цене этого преображения, оно возможно только вот такой ценой. Собственно, как у Германа в «Трудно быть богом»: что можно сделать с этими людьми? Можно умереть у них на глазах; другого ответа не существует. У Стругацких всё не так жёстко, а у Германа вопрос стоит именно так: как можно преобразовать Арканар? Умереть за Арканар; другого способа воспитания не существует. У меня есть вопросы насчёт Джельсомины, насчёт беспримесной доброты, потому что я думаю, что это скорее образ такого юродства. Но иногда именно юродивые нужны, чтобы встряхнуть мир. Как ни ужасно это звучит, приходится согласиться с Искандером, который когда-то сказал, анализируя «Простую душу» Флобера: «Люди великой нравственности — почти всегда люди поражённого ума». С этой формулировкой трудно не согласиться.
«Во французской, английской и немецкой литературах наблюдали ли вы инкарнации?» — в смысле возвращение того или иного писательского типа. Нет, не наблюдал, потому что французская, английская и немецкая литературы (и истории, соответственно) развиваются не циклично, нет тех же фигур. Есть параллели определённые, но полное возвращение конкретного типа — политика, художника — нет, не наблюдал. Это наша эксклюзивная, прекрасная особенность.
Тут довольно важный вопрос о люденах, потому что людены, как они были заявлены в первой же программе, в первой же теме, так и продолжают людей настойчиво волновать. Вот Вячеслав тоже достаточно настойчиво спрашивает об этом: «Вы говорите, что видите явные признаки, наблюдая своих учеников, студентов. Их уровень, говорите вы, зашкаливает. Я замечаю в вас некоторый конфликт интересов. Как нам называть наставника люденов? Нетрудно заметить, что его следует отнести к ещё более высокой категории».
Нет! Нет, Вячеслав, это не так. Смотрите, я был вчера в Питере, и там меня позвали в 225-ю школу, в лицей «БиоТоп», который там у них базируется. Там сошлись дети очень разные: и талантливые, и, как мне кажется, несколько фриковатые, попавшие туда, потому что им было трудно в других коллективах. И трудно не по причине какой-то их повышенной агрессивности, а именно по причине интеллекта и нелёгкого характера. А интеллект и нелёгкий характер — они, как вы знаете, часто ходят об руку. Что я заметил в этих детях? А там этот лицей «БиоТоп» самоуправляется, там есть кабинет самоуправления, и в общем дети рулят школой, сами определяют, кого приглашать, там довольно жёстко выносят оценки преподавателям, определяют свою внеклассную жизнь и так далее.
Я заметил у них полное отсутствие пиетета. Это было для меня немножко похоже на опыт Стругацких, из которого они сделали «Гадких лебедей» (помните, когда Банев приезжает к детям). Это же Стругацкие приехали в ФМШ, в физмат школу в Новосибирске, и они столкнулись с таким отношением к себе. Для меня это вызов. Да, это challenge довольно серьёзный. Потом, конечно, они всё равно прибегают за автографом, но пока они разговаривают, они стараются сказать гадость, они стараются спровоцировать. И девушка-журналистка, которая там со мной была, она сказала… Ну, я зал там плохо видел, потому что я обычно как-то не вглядываюсь в отдельные лица, когда разговариваю, чтобы не выделять никого. Но она сказала, что на многих лицах она прочла выражение: «А ну-ка, что ты ещё ляпнешь?» Им было интересно, слава богу, потому что всё-таки я учитель более или менее профессиональный. Но нам пора расстаться, к сожалению, с представлением о том, что мы для них выше априори. Нам придётся доказывать это право. И мы по отношению к ним уже не совсем учителя. Я думаю, мы — их помощники, их ассистенты.
Что касается априорного статуса учителя, что он всегда выше. Мне приятна, конечно, мысль, что учитель имеет изначальную фору. Но ещё в «Дикой собаке Бинго», помните, там Фраерман пишет: «Что такое вся история человечества, если человека могут поднять над учащимися четыре крашеные доски?» — говорит учитель и сходит с кафедры. По-моему, сейчас наше время сойти с кафедры. Вот Фраерман понял это очень вовремя. И неслучайно поэтому ему так удавались подростковые повести.
«Проза Мопассана позволяет трезво взглянуть на жизнь. Писатель видит человека насквозь, знает, что людьми часто движут безнравственные, алчные мотивы. Почему он всё же шутит над страстями ближнего своего?»
Ну а как ему не шутить? Понимаете, Мопассан всю жизнь очень страдал (и страдал искреннее) от читательского высокомерия. Он же пишет в предисловии к «Пьеру и Жану»: «Публика кричит: «Развлеките нас! Научите нас! Напугайте нас!» И лишь очень немногие говорят: «Сделайте то, что соответствует вашему характеру и темпераменту». Это очень правильный подход к делу. Я клянусь, что Мопассан действительно жизнь положил на то, чтобы, условно говоря, критика и публика знали своё место. Художник существует не для них, он не слуга. Отсюда и его ироническая дистанция, конечно, по отношению к читателю.
Что касается вообще такой саркастической насмешливости Мопассана. У него к жизни и смерти было отношение, наверное, довольно циническое (можно проследить, в силу каких причин), потому что Мопассан видит во всём Великую загадку бытия, которую он описал в «Орля», — загадку потусторонности, загадку человеческой воли. Он не понимает, сам ли человек владеет своей волей или она ему навязана, диктуется кем-то извне. Поэтому к жизни, смерти, обряду, ритуалу, традиционному хорошему поведению у него было довольно ироническое отношение. Он же понимает, что все эти добропорядочные буржуа ходят в бордели и там оттягиваются. Вот, пожалуйста, «Пышка» — рассказ о добропорядочности, о добропорядочных людях, порядочнее которых обычная руанская проститутка, прелестная собою. В этом смысле он как раз высмеивает, как правило, человеческие классические представления. Для этого даже необязательно читать «Воскресные прогулки парижского буржуа».
Давайте вспомним один из самых прелестных его рассказов — «Пышки». По-моему, он называется «Пышки» [«Старик»]. Там помирает старик в деревне, и нельзя как-то ускорить его смерть, а очень хочется, потому что он мешает им урожай собирать, они отвлекаются. И они начинают там печь пышки, не дожидаясь его смерти. Он ещё живой, а все уже собираются на поминки, едят эти пышки и говорят: «Не поест он больше пышек. А как он их любил!» Ну, они всё это съели — а он никак не помирает! В результате всё-таки он помер сутки спустя, и пышки приходится печь заново. И му