Кстати (я не помню, рассказывал я или нет), я читал тут давеча детям лекцию, был у нас детский лекторий, и я читал про «Бесов». И для того чтобы проиллюстрировать отношение к русскому террору, к революции, я прочёл известное стихотворение в прозе Тургенева «Порог». Ну, помните, там, где:
— Дура! — проскрежетал кто-то сзади.
— Святая! — донеслось откуда-то в ответ.
Я прочёл им это и говорю: «Ребята, как по-вашему, куда вступает эта девушка?» Ну, думаю, сейчас все хором заорут: «В революцию! В революцию!» И раздаётся одинокий голос: «Во взрослую жизнь…» Меня это бесконечно тронуло! То есть у них мысль о том, что для молодёжи 70-х годов того века естественно было вступление в революцию, естественнее, чем во взрослую жизнь, — вот это им в голову не приходит. Всё-таки мы успели отбить у людей очень многие знания. Как христианство начисто упразднило в своё время массу языческих практик, мы совершенно упразднили у людей представление о социальной борьбе как о содержании жизни.
Но как бы то ни было, Пётр Верховенский — это действительно пошлая карикатура на русское революционное движение. Такие люди были. Конечно, были. Но даже Нечаев, в образе которого сошлись, сфокусировались для Достоевского наиболее отвратительные черты, Нечаев, автор «Катехизиса революционера», всё-таки был человеком такой духовной силы, что сумел завербовать всех своих охранников. Кстати, я думаю, единственный человек, который близко подошёл к изображению Нечаева, каким он был, — это Радзинский, который как драматург очень чётко почувствовал выигрышность этой фигуры. Так что Пётр Верховенский — это, к сожалению, бледная тень реальной революции.
«Знакомы ли вы с книгами Эрика Берна? Что вы думаете о транзактном психоанализе?» — и так далее.
Я недостаточно хорошо знаю, что такое «транзактный психоанализ», но достаточно хорошо читал в своё время книги Берна. Знаете, во многих таких сектах, не сектах, но во многих молодёжных объединениях того времени, где воспитывали начинающих журналистов, начинающих писателей, термин «игра» очень широко использовался. Использовался и в том смысле, в каком у Щедровицкого, в частности у Щедровицкого-младшего. Я вообще к термину «игра» отношусь очень скептически. И к самому понятию игр, включая даже игры ролевые, о которых я только что говорил, — тоже скептически. Мне кажется, что здесь велик шанс заиграться.
Я верю, что литература будущего будет такой, но это вовсе не вызывает у меня восторга. Точно так же и попытка понять всё, весь мир как игру — «игры, в которые играют люди; люди, которые играют в игры» — мне кажется, что это взгляд односторонний, и это взгляд, позволяющий скорее манипулировать, взгляд, позволяющий с некоторым высокомерием относиться к людям. Это ещё один ключ к человеческой психике, а абсолютного ключа нет.
Я знаю, что люди, которые профессионально занимаются всякими игровыми практиками, посмотрят на меня сейчас с тем же крайним высокомерием и скажут, что я ничего ни в чём не понимаю. Грешным делом, вся методология Щедровицкого представляется мне просто умением ставить собеседника на место и создавать у него впечатление, что ты гораздо умнее. Вот и всё. Ничего более сильного и более серьёзного за этим не стоит, но на неофитов действует очень сильно. А в принципе мне это не интересно.
«Вопрос веры парадоксально поставлен в фильме «Чудо» Александра Прошкина. Там священник уходит бродяжничать, как отец Сергий, а с Хрущёва всё, как с гуся вода. В чём, как вы думаете, главная мысль фильма?»
Так она в том и заключается, Андрей (и я много об этом говорил), в парадоксальном воздействии чуда. Я считаю этот фильм («Чудо») самой большой удачей Прошкина как режиссёра (Прошкина-старшего) — при том, что Прошкин режиссёр плодовитый. Вот только что вышли «Райские кущи». Начинал он с абсолютно культового сериала с Татьяной Дорониной — «Ольга Сергеевна». Я помню ребёнком, как взрослые много спорили об этой работе, собравшей потрясающий актёрский букет — в диапазоне от Плятта до Джигарханяна. Это важная картина. И, конечно, знаменитая его экранизация «Искупления» горенштейновского; и очень интересные работы 80-х годов; и, конечно, «Холодное лето пятьдесят третьего…», совершенно грандиозная картина; и «Михайло Ломоносов»; и «Инспектор Гулл», первая его работа. Ну, Прошкин — сильный режиссёр. Мне очень нравился и «Доктор Живаго» — мне кажется, это наиболее адекватное прочтение романа в кино. Но «Чудо» — просто лучшая режиссёрская работа, потому что это, кстати говоря, лучший сценарий Арабова, лучший его роман.
Почему я так думаю? Потому что здесь автор сосредоточился на самой трудной проблеме, — проблеме, которая в моральных координатах вообще разрешения не имеет. Речь идёт о воздействии чуда на душу. Ну, там взята легенда об окаменевшей девушке Зое, эта легенда довольно активно распространялась в 60-е годы. Олег Кашин долго занимался этой проблемой, пытался нащупать, из чего это вышло. Скорее всего, просто у девушки (не помню сейчас где) где-то в Поволжье случился кататонический ступор, и это воспринималось как чудо. Ну, она стала там танцевать с иконой, застыла, окаменела, иглы об неё ломались, а потом она неожиданно пришла в себя.
Вот Арабов взял эту историю и пересказал именно как историю не религиозного какого-то соматического происшествия, не религиозной мании, заболевания, а рассмотрел её, как если бы это действительно было чудо. И там действительно очень страшно снята эта Зоя: вся позеленевшая, затянутая паутиной. Великолепно воспроизведена атмосфера этого города. Прекрасно сыграл журналиста Хабенский, очень интересную роль. Но Арабов ставит вопрос очень прямо. Он говорит о том, что чудо находится вне этических категорий. И действительно чудо — вот проявление Бога. Это необязательно доброе чудо, это необязательно светлое чудо, но это нарушение порядка вещей; и как таковое оно больше способствует морали, смирению, пониманию мира, чем любые нравственные проповеди. Вот эта религиозная природа чуда рассмотрена там замечательно.
Да, я считаю, что чудо не бывает проявлением добра и случается не с теми, кто морален. Оно точнее всего охарактеризовано Пастернаком:
Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог.
Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда
Оно настигает мгновенно, врасплох.
Совершенно неважно, Христос по делу наказал смоковницу или нет. Смоковница — как мы знаем, растение двуполое, и мужские растения не плодоносят. Смоковница была не виновата.
«…Я алчу и жажду, а ты — пустоцвет,
И встреча с тобой безотрадней гранита.
О, как ты обидна и недаровита!
Останься такой до скончания лет».
По дереву дрожь отрешенья прошла,
Смоковницу испепелило до тла.
Найдись в это время минута свободы
У камней, ветвей, ручьёв и ствола,
(Я неточно цитирую.)
Могли бы вмешаться законы природы.
Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог.
Понимаете, чудо — это не проявление справедливости в его человеческом понимании, это не проявление доброты и разума; это проявление того, что мир не ограничивается скудными горизонтами наших понятий. И само наличие в мире божественного и волшебного религиознее, глубже, в каком-то смысле человечнее, чем все наши моральные убогие потуги. Всё-таки наша этика очень релевантна, очень относительна.
«Знакомы ли вы с книгой Мортимера Адлера «Как читать книги: руководство по чтению великих произведений»? — нет, не знаком. — Согласны ли вы с его рекомендациями? — не знаю. — Есть ли у вас такой набор рекомендаций (например, определять структуру произведения, обозначать ключевые слова, вкратце пересказывать главы)?»
Нет у меня такого набора рекомендаций. Кстати говоря, судя по вашему псевдониму, master_mind, вы вообще психолог. Моё отношение к психологии, к книгам по практической психологии, к гештальт-психологии, к всяческого рода пикапу и прочему, по-моему, я достаточно наглядно выразил в книге «Квартал», которая, конечно, является скорее автобиографическим романом, нежели чем-то ещё, или вообще исповедью, но пародией она является тоже, потому что пародия, на мой взгляд, высокая пародия — это оптимальная форма разбирательства с собственными проблемами. Поэтому мне кажется, что вся прикладная психология, в особенности для людей, которые любят усваивать какие-то нехитрые термины и с их помощью опускать окружающих, навешивать на них ярлыки, говорить «а вот это тип Гамлета», «а вот это тип инфантила» и так далее — это всё довольно опасная и, главное, ужасно глупая вещь, она как-то не умнее антропософии. Поэтому я к любым психологическим рекомендациям — а особенно к прикладному психоанализу — отношусь с величайшим скепсисом.
Я знал очень много глупых девушек, которые любили ночные разговоры или «игры в свечку». Вы знаете, что такое «свечка»? Это когда все собираются и начинают отвечать на вопросы друг друга абсолютно откровенно (так считается). Вот эти девочки ходили на беглые курсы гештальта и после этого начинали решать чужие проблемы, гордо называли себя психологами, набирали группы, проводили занятия. Это были люди глупые и высокомерные. Я понимаю, что говорю сейчас о явлении распространённом, но не об определяющем, не генерализирующем. Наверное. Наверное, есть и прекрасные психологи. Наверное, психология необходима. Но, по-моему, психология — это всего лишь такая имитация психиатрии. Вот психиатрия действительно нужна, когда мы имеем дело с патологией. А психология — это, по-моему, не более чем маска для людей (как и для очень многих философия), любящих «побалакать за жизнь». Сама же психология — по-моему, это всего лишь псевдоним.
«Знаете ли вы про литературный кружок под названием «Школа великих книг»?» Не знаю, впервые о нём слышу.
«Что вы думаете о психоаналитической прозе Михаила Зощенко «Возвращённая молодость»?»
Согласен с Чуковским и с Жолковским, кстати, что лучшее, что написал Зощенко, — это короткие рассказы из «Перед восходом солнца», иллюстрирующие его теорию. Но когда-то Чуковский ему неосторожно сказал: «Надо бы эти рассказы вышелушить из книги и напечатать отдельно», — на что Зощенко с невыразимым презрением ответил: «Вышелушить? Как это вышелушить?!» Для него самым главным в книге были его весьма сомнительные теоретические выводы.