«Как вы относитесь к прозе Пирсига?» — не путать, естественно, с пирсингом. Я читал из двух его романов только один, я читал «Дзэн и уход за мотоциклом». Это очень смешная книжка, по-моему. Я не воспринимаю её, как философское пособие, но его философия качества… Вообще мне больше нравится, как он пишет, чем то, что он пишет. Он очень изящный, замечательно формулирующий, очень ироничный.
Мне вообще близки эти автоописания людей, которые ездят в поездки по Москве. Ну, не по Москве, а в данном случае по Америке, по Миннесоте он ездит. А я вот ездил из Москвы в Крым каждый год. Сейчас, к сожалению, я лишён этой возможности. Мы с Успенским с семьями проделывали этот маршрут, очень интересно было. Мне близки эти ощущения человека, который постоянно чинит постоянно ломающуюся машину и размышляет об этом, и размышляет об этом философски. Это смешно.
Идея качества у него сводится к тому, что одни люди чинят машину рационально, пытаясь найти недостаток в двигателе, а другие — интуитивно-романтически. Это разделение верное, да. Я всегда чинил интуитивно-романтически, и всё равно потом приходилось обращаться к специалисту. Сама идея дневника путешествия с друзьями, маленьким сыном (сын потом погиб у него трагически, зарезали его, это отдельная история), сама идея этого путешествия очень литературно хороша, по-моему, литературно очень перспективна.
«Как побыстрее найти смысл жизни и не сомневаться?» Ну, найдёте вы — и что дальше? Мне кажется, наоборот, как подольше его искать, потому что когда найдёшь, тогда уже надо будет жить сообразно этому смыслу. А пока вы его не нашли, у вас есть возможность всё списать… Помните, как у Кима:
— Гавриил, где вы были намедни?
— Я к обедне ходил, Даниил.
— Гавриил, что за страшные бредни?
— Даниил, но я правда ходил.
— А куда вы идёте сегодня?
— Я сегодня у сводни гощу.
— Как же так, Габриэль:
То вы в храм, то в бордель.
— Я ищу, Даниэль, я ищу.
Вот ищите.
«Почему Кафка считается одним из самых важных авторов модернизма? Какие конкретно новые приёмы он ввёл в литературу?»
Ну, так сразу и не скажешь, какие новые приёмы. Он автор модернизма, потому что для него характерно мучительное и болезненное чувство разрыва с традицией, одиночество, тоска по отцу. Это очень важные вещи. «Письмо отцу» — это главный документ модернистской литературы, потому что это разрыв с традицией. И там, где самая сильная традиция — как в Японии, как в России, как в Скандинавии, — там самый сильный модернизм.
«Вы говорили, что серьёзный писатель не может состояться без своей концепции? Какие писатели выделяются своими концепциями сейчас?» Я думаю, Алексей Иванов. Думаю, в огромной степени Пелевин. Но у Иванова интереснее, потому что у Пелевина очень уж ясна тщетность всех усилий, а у Иванова концепция связи ландшафта и местной психологии — это очень увлекательно.
Вопрос от поклонницы из Москвы: «Как ни возьмусь перечитывать Бунина, сразу грудь растёт. Когда перечитываю „Русь“, грудь увеличивается с особенной тоской. До какой степени Бунин может меня поддуть, и когда мне следует перестать его читать?»
Это очень милый вопрос, но из него вытекает гораздо более глубокая проблема. Бунин действительно считается писателем эротическим, писателем возбуждающим. Признак ли это литературы высокого класса? Да, конечно. Потому что ведь Бунин это делает без порнографии, Бунин это делает иногда полунамёком. Вот одна фраза Бунина «…Разность горячих и холодных мест её тела была восхитительна» сразу точностью своей наводит на удивительные и яркие воспоминания.
«Спасибо за Ходасевича. Не провести ли нам лекцию о Максимилиане Волошине?» Давайте, я очень люблю Макса. Смею так его называть, потому что прожил в Коктебеле довольно много.
«Как вы относитесь к поэту и переводчику Полу Остеру? Считаете ли вы его посредственным автором?» Я очень люблю Григория Остера, а о Поле Остере я не имею своего мнения. Мне, наверное, надо почитать внимательно. Вообще поэзию зарубежную я хуже знаю, чем прозу.
«Есть ли шанс, что сейчас сменится этот замкнутый круг, и что должно произойти для этого?» — и цитируется Кормильцев. Есть, конечно. Иссякает концепция, согласно которой семь кругов отбегал уже этот паровоз по территории советской истории.
«Расскажите, пожалуйста, что такое пошлость. Можно на примере литературных героев. Спать не можем, дискутируем. Костя и Оля».
Костя и Оля, есть несколько версий. Набоков в своей манере каламбурил, переводя «пошлость» на английский как «posh lust» — «жажда шика», «жажда блеска». Мне кажется, что пошлость — это всё, что вы делаете для чужой оценки, всё, что вы делаете для самомнения, и не потому, что вам хочется, а потому, что вы это делаете для чужого — для чужого взгляда, для чужого мнения. Вот и всё.
Пошлость — это ваши любые попытки пыжиться. Андрей Синявский очень хорошо говорил: «Пошлость — это как тень от любого предмета. Бывает пошлость марксистская, а бывает христианская». Всё, что пыжится — это пошлость. Всё, что пытается казаться лучше, чем оно есть, серьёзнее, чем оно есть, и т.д. Наверное, пошлость есть и в том, чтобы слишком много и слишком серьёзно говорить о пошлости, думать о ней и т.д.
Ещё тут вопросы подробные о Дэвиде Фостере Уоллесе. Я не могу сказать, про что «The Broom of the System», я сам не знаю. Но если серьёзно, мне кажется, это про то, как вам навязывают чужие мнения, а вы не можете им противостоять. Там героиня всё время сомневается в том, что она существует. Вот слишком много людей со всех сторон нам это навязывают.
«Как вы относитесь к „Дневникам Адриана Моула“?» Я вообще очень любил Сью Таунсенд, был с ней знаком, интервьюировал её. Я обожал книги об Адриане Моуле. Это лучшее, что написано о подростках после «Над пропастью во ржи».
«Когда-то вы назвали Грина русским Лавкрафтом, а Куприна — русским Джеком Лондоном. Можете ли вы назвать условного русского Роберта Стивенсона?» Вот Ефремов как раз и есть: невероятная изобретательность, прохладный стиль, глубокие прозрения. Мне кажется, что это как раз он.
«Опишите ваши первые впечатления от знакомства с трудами постструктуралистов?» Кого вы имеете в виду? Они все очень разные. Со структуралистами проще, а постструктуралисты — не знаю, какого-то конкретного первого впечатления не было. И я вообще не очень знаю, честно сказать, что такое постструктурализм, как и что такое постмодернизм. Вот что такое структурализм, знаю, и все знают, а постструктурализм — масса вариантов.
«Что вы думаете о текстах Константина Никольского? Имеют ли они самостоятельную литературную ценность?» Я очень любил все эти тексты «Воскресения», мне всегда казалось, что это хорошие песни, хорошие стихи. Может быть, они простоваты, но я вообще за такую простоту.
Просят скорее переходить к Галичу. Сразу не могу, подождите, очень много ещё вариантов.
«В Советском Союзе было хорошее решение национального вопроса?» — не соглашается Сергей. Можно не соглашаться.
Вот вопрос: «Я прочитал некоторые из книг Андрея Куркова. Мне понравилось. Необычные сюжеты, стиль повествования, юмор. Как по вашему мнению?» Курков очень известен в мире, и особенно во Франции. Мне показалось, что это не очень интересно. Мне стыдно. Мне показалось, что эта литература чрезвычайно лёгкая. Ну, беллетристика такая, хотя с иронией там всё в полном порядке.
И, наконец, последний вопрос. Ну, может быть, ещё какие-то придут по ходу, но всё-таки пора уже переходить к Галичу, мне кажется, очень хочется. «Почему Толстой в „Казаках“ оставил концовку в отношении судьбы Лукашки открытой?» Потому что недописанная вещь. Как замечательно сказал Шкловский: «10 лет писал и переписывал и ещё 40 вспоминал о недописанном». Думаю, что там была бы большая определённость и вообще большая ясность.
«Кого вы подразумеваете под плодово-ягодным киселём в книге „В мире животиков“?» Ну, как вам сказать? Подразумеваем человека ленивого, пассивного, добродушного, который просто лежит и наслаждается. И это неплохо, потому что от него вреда никакого нет. Я вообще не против обломовщины. Я считаю, что труд — проклятие человека.
Теперь поговорим о Галиче.
Александр Аркадьевич Галич (он же Гинзбург) представляется мне самым интересным примером того, как литература влияет на человека. Вот есть преуспевающий, в общем, довольно известный советский драматург. Можно спорить, были ли сценарии и пьесы Галича хороши. На мой взгляд, не очень. «Верные друзья» — самый известный его сценарий. Он, по-моему, сильно притянут к настоящему дню (ну, к тогдашнему дню), к борьбе с архитектурными излишествами. Там есть милые шутки, но в целом это такая достаточно второсортная продукция. Что касается пьесы (а впоследствии и сценария) «Вас вызывает Таймыр» — это просто какой-то такой смешной водевиль, quiproquo, глупость ужасная. Не люблю.
Но Галич принадлежал к замечательному поколению, и в нём был внутренний надлом и трагизм этого поколения. В чём это выражалось? Это было поколение гениев, родившихся перед войной. Как и сейчас есть тоже поколение гениев (и я очень боюсь, не перед войной ли это): Самойлов, Слуцкий, Коган, Кульчицкий, Львовский… И вот Галич, который замечательно занимался в другой студии, в другой среде, в студии Арбузова, где студенты сами писали и ставили «Город на заре», играл там плохого троцкиста. Поколение это очень рано созрело сексуально, у них были замечательно бурные страсти, влюблённости. Оно очень рано созрело интеллектуально. Оно пыталось вернуться к реальному марксизму от того, что они видели.
Окуджава, помню, мне достаточно ревниво об этом говорил: Галич, в сущности, не воевал, он был в ансамбле песни и пляски, но тоже войны хлебнул в какой-то степени. Военный опыт, боль этого выбитого поколения, рухнувшие надежды 1946–1947-го — всё это требовало трагического воплощения. И, конечно, Галич не мог бы вечно быть преуспевающим сочинителем сценариев.